Сын на отца (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 29

Но…

Вот тут сразу надежной преградой встали эти самые пресловутые «но», те ограничители, что должны быть у любого уважающего себя правителя — без них быть государем невозможно!

Распутство не дозволительно по множеству причин — это и слабость самого правителя, что может стать жертвой манипуляций со стороны любовницы, которую он посчитал мимолетной. Но в результате на нее «залип». Как произошло с самим Петром Алексеевичем, что сделал женой, царицей, а потом императрицей вдовую солдатскую шлюху, которую вознес к сияющим вершинам власти. А сам украсился ветвистыми «рогами» в последние годы, и стал смешон и жалок в собственных глазах.

Государь не должен быть похотливым «кобелем» и по другой причине — слишком велик риск заражения неизлечимыми здесь половыми болезнями. Через них прошли Иван Грозный, что хвастался, что растлил тысячу девиц и жен, и Петр Первый, что таковых подсчетов просто не вел, наверное, просто бы сбился при составлении всего перечня.

Один раз Алексей чуть не сорвался, когда сразу три обнаженных служанки его решили обмыть в бане. Их прислал дядька Абрам, что после смерти второй супруги вдовствовал и завел у себя в домах настоящие «цветники», где были девицы на любой вкус.

Просто тогда в бане он увидел у одной из «метресок» россыпь прыщей чуть ниже шеи, что шли «воротником». Испугался, отшатнулся — сексуальный порыв сразу унялся — он выслал девок из бани и настоятельно посоветовал дядьке отослать девиц куда подальше. А если ему так хочется блудить, то пусть выберет одну-две, но не скопище, от которого целый «букет» напастей подхватить можно.

И еще одна мысль обожгла его — царю надо показывать пример подданным, а не заскакивать на каждую течную сучку только лишь потому, что она ему понравилась. Ведь поневоле скажут люди, да и сама такая любовница, что царь де «надцатый» в очереди той был, и «поял» бабу после длинного перечня мужиков, от кузнеца до трактирщика, от пьяного драгуна до похотливого старца, что отсыпал серебра.

Позорище!

Так что, как не крути, но правитель должен быть первым даже здесь. А не довольствоваться чужими «объедками». То судьба псов, что глотают с довольным рычанием брошенные им со стола куски…

— Катенька…

Первый поцелуй вышел обжигающим — они просто прижались друг к другу устами. Девушка совершенно не умела целоваться, ее трясло мелкой дрожью, он видел ее покрасневшее лицо с закрытыми глазами. Княжна часто и прерывисто задышала, крепко обхватила его за шею своими тоненькими ручками. И он не выдержал — острое желание познать ее, насладится любовью — этот первородный зов природы накатил на него с такой силой, что противиться ему было невозможно.

— Что ты делаешь, что…

Княжна вроде пыталась остановить его, но куда там. Он подхватил ее на руки так, как голодный волк хватает свою жертву. И как пушинку внес в опочивальню, освещенную шандалом с тремя свечами.

— Алешенька, я не могу так… не венчанной, ни крученной…

Он положил ее на кровать, провел ладонями по платью. Желание стало нестерпимым настолько, что стал прикусывать себе губы. Но усмирил на минуту плоть, подошел к иконе и перекрестился, произнеся:

— С этого часа ты мне жена, иной мне не нужно! Обвенчаемся немедля — завтра же прикажу! Царь я или не царь! Я муж твой и ты должна покориться воле моей! Ты жена мне — я люблю тебя! И хочу…

Алексей говорил непонятно что, даже не думая — он уже просто изнемогал от охватившего его желания. Казалось, что сходит с ума, и если княжна откажет ему в этом желании, то он или сойдет с ума, или впадет в бешенство, круша все, что под руку попадется.

— Я люблю тебя… Твоя и только твоя… Иди ко мне, иди, любимый, чего стоишь…

Волна нахлынула снова — но на этот раз не мутная, от похоти, а страстная от услышанных слов. Он подошел к кровати, присел рядом с лежащей княжной и наклонился. Они снова принялись целоваться, она ласкала его ладонями, неумело, но страстно.

И когда возникла пауза, чтобы немного отдышаться, девушка горячечно зашептала:

— Ты мой муж — а потому делай все что заблагорассудится. Я покорна твоей воле! Возьми меня, возьми…

Глава 12

— Великий государь, беда!

Петр Алексеевич поднялся с кресла, прекрасно зная, что если Меншиков говорит таким тоном, то дела пошли крайне серьезные — какие тут могут быть шутки или забавы. Он диктовал указ своему неизменному уже десять с лишним лет кабинет-секретарю Макарову. Алексей Васильевич, разместившись за столом, макал гусиное перо в чернильницу и выводил прямые строчки на белом листе бумаги.

— Купец Ощепков из Суздаля, — Александр Данилович как куль с мукой забросил мужика в тулупе — морозы стояли суровые, воздух трещал. Потому и сделали дневку в селе Богородичном, что у Валдайского озера. С расчетом встали, отправив царское повеление монахам Иверского монастыря, что был поставлен патриархом Никоном, и которому принадлежало сельцо, доставить припасы и фураж в изобилии, и подготовить конные подставы. А до того останавливались во Владычных палатах в Новгороде, которые в пику Москве тоже Грановитыми называли — нужно было метель переждать.

— Ой, надежа-государь, измена приключилась. Наследник твой Алешка, коего ты от престола отрешил, с драгунами в Суздаль пожаловал, а воевода наш майор Обухов на его сторону переметнулся, собака, и руку ему целовал принародно, присягу приняв со своими солдатами!

Лицо Петра побагровело — он схватил купца за грудки и рывком поднял вверх — хитрый купец, понимая, чем может окончиться дело, подогнул ноги в коленях, и царю приходилось держать его тяжелую тушку на весу. У царя от натуги вздулись жилы, и он бросил купчину на пол. А тот обхватил его ноги, прижавшись к сапогам окладистой бородой.

— Когда это случилось?!

— Почитай, четвертый день прошел, великий государь! Я как измену всю увидал, и что потом содеялось, в сани упал и деру дал, коней нахлестывая. Торопился к тебе с известием, под метель дважды попадал, коней загнал, чуть не погиб в дороге, думал, замерзну. Но драгун в объезде встретил, они меня и привезли сюда.

— Так что там дальше содеялось?! Говори — не тяни!

— На площади весь город царевичу присягнул, он сам на себя шапку Мономаха возложил, в золотой ризе и бармах царских стоял, скипетр и державу в руках своих держал!

— Ах, тать! Ну сыночек, теперь ты у меня попляшешь — шкуру с живого сдеру собственными руками! Это откуда он оплечье взял и шапку — не иначе как из Москвы доставили. А тогда что же выходит, Алексаша — бояре супротив меня выступить решили?!

— Так и есть, мин херц — тут без князя-кесаря не обошлось! Но почему Суздаль, не понимаю?!

— Так царицу Евдокию освободили…

— Цыц, собака, какая царица, она инокиня!

— Погоди, Данилыч, не кричи и ногами не топай! Сказывай все как на духу, купец! Не бойся — про все воровские дела рассказывай в точности, ничего от меня не утаивай!

— Так я и говорю — как царицу на площадь вывели, вся в одеянии парчовым, так владыка и сказал всему народу, что пострига над ней настоящего не совершали, а так, для видимости — лишь бы ты, великий государь про то не знал, и на них не гневался…

— А, долгогривые здесь тоже, так и знал, что темнят, тати — помнишь, как архимандрит отказался постриг производить. Сам Досифей поди выступал? Сладкоголосый пихарь, хоть и в рясе!

— Да, он был, владыка, и речь громкую держал. И монашек показывал, которых намедни пытал и огнем жег на воеводском подворье какой-то обер-прокурор…

— Скорняков-Писарев? Что с ним?

— В железа забили его, и людишек с ним, что пришли из Петербурга. По приказу князя-кесаря, что с царевичем рядом стоял. Властный такой, в шубе — это он войско привел. Знамена развернули, барабаны били!

Петр побледнел, стоял и молча разевал рот, не в силах вымолвить слова. Новость просто ошарашила царя — его предал человек, которому он безусловно доверял, как и его отцу, называя «вашим высочеством» и «дяденькой», причем искренне, не лицемерно.