Старшая школа Йокай (СИ) - Кемпф Станислав - Страница 49

Маленькие пальчики клацали по сенсорному экрану: пока одна ласка удерживала смартфон, вторая набирала сообщение и прикрепляла запись.

«Нахожусь на операции по вербовке К.К. Первая встреча: кумихо (1хв) против русского лича (чел.ф.). Поблизости аякаси (онрё, телек-з) и шинигами (ледяная). Кумихо некомб.».

Сообщение отправлено.

Сообщение доставлено.

Сообщение прочитано.

«Продолжай наблюдение»

Онрё шла вперед, перебирая узкими босыми стопами. Ее длинные волосы вздымались волнами, пока она дирижировала ветром, и в шинигами направлялся какой-нибудь предмет. Подбираясь к ауре противника, импровизированный снаряд покрывался коркой льда и замедлялся под встречным вьюжным потоком. Взмахом посоха Ичика разбивала его, поднимая столпы снежинок. Мелкими осколками куски штукатурки и клочья арматуры отлетали в стороны, не причиняя снежной королеве никакого вреда.

— Знаешь, умершие души плохо помнят свою жизнь. Ты, наверное, тоже. Река Санзу, всё такое. Одно я помню точно: мою жизнь забрал мороз. Я была совсем молодой школьницей. Внезапно налетела метель, я от страха забилась в какую-то каморку. В апреле вообще никто не ожидает метели. Там, в крошечной комнатушке, куда вроде бы складывали дрова или что-то подобное, я медленно коченела от холода.

Ичика смотрела на противницу, и в ее взгляде было нечто похожее на сочувствие. От посоха по руке пополз хрустальный морозный узор.

— Так быстро? Ладно… — Ичика сбросила черную куртку ги и осталась обнаженной до пояса. Морозные узоры загустели и перекинулись на спину.

— Шинигами черпают свою силу в смерти. Смерти людей. В том апреле многие погибли. Не так много, как во времена ото-сама, но страх закрепился. Точнее… он окреп вновь, и это придало ускорение веры. К Ёми поднялись обращения людей, что не желали такой смерти и молили спасти их от холода. Поэтому Идзанами-ками-сама выделила меня.

Онрё продолжала орудовать элементами ландшафта. Она уже подошла достаточно близко — настолько, что они обе находились в эпицентре. Два потока — холодный ветер и телекинез — сражались друг с другом, засвистывая на разные мотивы. Осколки стекла и бетона кружились, искрошенные в крупную пыль. Снежинки крошечными лезвиями врубались в них, измельчая и делая безопасными.

Ледяной панцирь сковывал движения шинигами, выбеляя ее кожу.

Такой же панцирь начал стремительно нарастать и на ее противнице. Та подняла узкие черные брови, но продолжала командовать мусорным ветром.

— В душе я та же девочка, боящаяся одиночества и холода. Мои мечты и сожаления — это ее наследие. Общие понятные желания: ходить в школу, завести кучу друзей, готовить бенто по утрам. Встретить особенного человека и жить с ним долго и счастливо.

Лицо шинигами подо льдом пошло трещинами, когда она попыталась улыбнуться, словно вспомнив что-то. Или кого-то.

— Мне жаль и тебя. Ты стала безумным безголосым демоном мщения. Не просто так. У тебя тоже была свои мечтания. В тебе это еще есть — под струпьями ауры, под занавесом из твоих чудесных волос. Ты тоже хотела чего-то, пока была жива.

Онрё застыла в двух шагах от Ичики. На распущенных черных прядях оседали снежинки. Толстый ледяной панцирь покрывал ее кожу целиком. Воздетые руки замерзли в причудливой позе, достойной запечатления.

— Жизнь несправедлива, но смерть уравнивает всех, — вздохнула шинигами.

Удар посоха разбил ледяную фигуру аякаси на мелкие прозрачные кусочки.

Земля покрылась слоем бетонной пыли.

Барьер упал с тихим звоном. Снег начинал таять.

— Апчхи! — тихо чихнула Ичика, убирая посох и вдевая руки обратно в рукава ги.

С легким шорохом на нее накинули меховую шкуру.

— Отскаре, — поздравил ее с завершением работы брат, обнимая за плечи. — Ты чихаешь как котенок.

Девушка смущенно порозовела. Она старалась сражаться исключительно в одиночку. Одежда сильно стесняла движения ее ауры в плечах, что бы она ни пробовала надевать. Девушка не могла обнажиться даже перед родными: внутри всё восставало.

Не так уж легко примириться с причиной своей смерти, чтобы она же стала источником твоей силы. Однако по сей день сотни, тысячи людей верят в нее, просят о защите.

— Ненавижу холод.

За очередным поворотом (наверное, уже пятым или шестым) я услышал громкий вздох. Кто-то живой?

— А, явился не запылился.

— Хильда? — удивился я. — Добрый вечер. Это ты позвала меня?

Дочь Севера недоуменно подняла бровь.

— Нет. Я получила известие, что ты будешь в определенном месте в определенное время без стопки своих прихвостней. И решила тебе напомнить, что вообще-то ты меня оскорбил. Опозорил, если хочешь. Еще и предка моего в это вплел.

— Хильда, я сожалею и готов объяснить, что происходило.

— Не смей вообще заговаривать со мной.

Фразу «а еще я подглядывал за тобой в душе» точно стоило оставить при себе.

Она прошептала под нос какое-то слово. Кажется, «валькирия».

И вокруг нее начала сгущаться ослепительная аура.

Как там отец говорил? Бьет — значит, любит?

У меня были мрачные предчувствия.

Глава 22

Передо мной стояла легенда.

Снежно-белые одежды ниспадали до земли. Рукава-крылья обнажали сильные руки. Кираса, богато украшенная чеканкой крупной чешуи, прижимала платье к бедрам, оставляя свободными плечи. Гравированный наборный пояс охватывал осиную талию. Кованый острый нос сапога намекал, что будет больно. Хильда стояла абсолютно прямо, как изваяние, и копье в ее руке выглядело, будто она никогда не выпускала его из пальцев. Ее золотой шлем, в котором отражалось клонившееся к закату солнце, сверкал высокими металлическими крыльями, вздымавшимися к небу. Небольшой круглый щит в левой руке был куда скромнее прочего облачения: простое дерево, неброская окантовка и непритязательный умбон.

«Кажется, в Вальгаллу меня не пустят. Скажут, рожей не вышел. Вон у них какие валькирии, куда уж мне на их фоне».

Я понимал, что сейчас просто извиниться будет недостаточно. Она даже не станет меня слушать. Весь ее вид говорил, что оскорбление должно смываться только и исключительно кровью. Впрочем, здесь крылась и проблема. Хильде вообще было не под силу меня ранить, и для этого существовала вполне конкретная причина, которую я озвучить не мог — всё равно она не поверила бы. Оставалось включить режим «пусть девочка отведет душу». После этого, возможно, у меня станет на одного врага меньше… если только Хильда не окажется намного, намного умнее и не поймет мою причину раньше, чем хотелось бы.

Но постановка должна быть постановкой, иначе зачем это всё.

— Карачун.

Я выставил перед собой глефу, мол, готов.

Валькирия напала.

Я даже не особо старался блокировать атаки. Град колющих ударов сыпался со всех сторон. Я получал умбоном щита по голове, кромкой — по шее, древком копья — по хребту, иногда парировал особо броские замахи. Хильда носилась рядом, позвякивая звеньями пояса, и отрывалась на мне за все мои прегрешения.

Она выдохлась минут через пятнадцать.

— Да какого хрена ты вообще еще жив?! — она опиралась на древко копья. Длинные волосы спутались, воительница переводила дух.

Я стоял, и на мне не было ни единой царапины.

— Как тебе сказать. Мой отец Кощей Бессмертный. И в роддоме меня вроде не подменили.

Ее лицо исказилось яростью, и валькирия напала снова. Копье мелькало перед глазами, светлые волосы вились смерчем — эту женщину вообще ничто не сумело бы научить. Эх, горячие северные девы…

С цирком было пора завязывать.

Я щедро влил ки в нервную систему и уже в следующее мгновение исчез из виду. Я был за спиной противника. Стоило отдать Хильде должное: да, она успела среагировать. Хорошие рефлексы ли, а может, отличная скорость реакции… Но когда она развернулась — меня там уже не было. Я прекрасно понимал то, что не доходило до противника: бить друг друга духовным оружием — абсолютно бесполезное занятие.