Взлет и падение короля-дракона - Абби Линн - Страница 2

Лорд Урсус понял. Снисходительно улыбнувшись, с грацией танцора, он сделал рукой изящный жест. Когда раб опять увидел руку, между кончиками большого пальца и указательного был зажат маленький керамический медальон, в форме звезды.

— Ах-. — Раб улыбнулся в ответ, когда медальон оказался в его руках. Он расслабился и вздохнул полегче. — Ваше место уже приготовлено, милорд. Не соблагоизволит ли милорд просто последовать за мной-?

Место действительно было готово, место в первом ряду, рядом с перилами, ограждавшими круглую яму с темным песочным полом, которая освещалась светом висевших на стенах факелов. Еще один раб, шедший за ними по крутым ступенькам амфитеатра, предложил лорду неглубокой бокал, наполненный густой поблескивающей жидкостью. Лорд отказался, не менее изящным жестом, и носитель бокала побежал назад, ко входу.

— Милорд, — начал первый раб, опустив глаза и заставив свои руки затрепетать. — Что нибудь еще? Что вы предпочитаете… трубку, вино или, возможно, что нибудь покрепче?

— Ничего.

Голос лорда оказался глубже и тверже, чем ожидал раб; он отступил, споткнувшись, и чуть не упал.

Определенный тип мужчин приходил в это место для развлечения, уплачивая очень симпатичную сумму в золоте за это право. Все остальные мужчины в амфитеатре — а их было немало, самых разных рас, но ни одной женщины — держали в руках бокалы, а в зубах сжимали металлические соломинки. На их лицах застыло выражение усталости и расслабленности, широко открытые глаза глядели в никуда. Человек, отказавшийся от бокала или трубки, навевавшей сладкие сны, был редкий гость, с которым, возможно, будут проблемы.

Однако второй раб не посмел взглянуть в глаза гостю.

— Прочь, — скомандовал лорд, и благодарный раб с неожиданной энергией зашлепал сандалиями по ступеням лестницы амфитеатра.

Лорд уселся поудобнее, откинувшись на обитую мягкой обивкой спинку скамьи, на которую давало право его приглашение, и терпеливо ждал, пока остальные гости занимали свои места, сопровождаемые таким же почтительным эскортом. Потом, когда опоздавшие уселись и взяли в зубы свои соломинки, в стене ямы открылась дверь. Первыми вошли рабы, волоча по песку стеллаж с колокольчиками и цимбалами. Прежде чем нестройные звуки инструментов растаяли в воздухе, вошел квартет музыкантов, затянутых в черную кожу. Сверху они выглядели как фиолетовые тени на искрящемся песке.

Гостей охватило радостное предвкушение предстоящего зрелища, некоторые даже отбросили свои бокалы. Треск разлетающихся на куски изящных глиняных сосудов наполнил амфитеатр, вызвав недовольное шипение некоторых из других гостей, но не терпеливого лорда с пустыми руками, сидевшего рядом с перилами.

Открылась еще одна дверь, больше первой, из нее в яму полился красный свет. Его лучи отражались от отполированных колокольчиков и цимбал, падая прямо на гостей, которые не обращали на них ни малейшего внимания. Ничто не могло оторвать их взгляда от трех тележек с маленькими колесами, уже катившимися по песку. На каждой из тележек торчал столб из костей мекилота, а на перекладине столба висела жертва, еще живая — две женщины и мужчина — их руки были широко раскинуты, как для полета.

Одна из женщин застонала, когда колесо ее тележки подпрыгнуло на песке. Ее силы стремительно уходили. Она повисла на веревках, привязанных к самому столбу и перекладине. Приятно щекотавший нервы ужас несчастной поднялся из ямы; терпеливый Лорд Урсос больше не выглядел невозмутимым. Он закатал рукава своей одежды и поставил локти на перила.

Когда тележки остановились и рабы, везшие их, испарились, музыканты заиграли простую и печальную мелодию: флейта, лира, колокольчики и цимбалы все вместе. Это был совершенный контрапункт к стону женщины. Тонкие волосики на голых руках лорда поднялись в возбуждении, когда на песок молчаливо ступил хозяин ночи. Не было сказано накаких слов: введения или объяснения. В словах не было никакой нужды. Все в амфитеатре — от рабов на самой высокой галерее до тех, кто был в яме, а особенно до тех несчастных, которым не повезло и они оказались на костяных крестах — все прекрасно знали, что произойдет сейчас.

Хозяин ночи достал из глубины своей одежды маленький нож с изогнутым лезвием. Его стальное лезвие было дороже чем золотое, и она сверкнуло в свете факелов, когда он продемонстрировал его гостям. Потом он повернул его так, чтобы свет, отражаемый им, осветил маленький кусочек бока привязанного мужчины. Пленник вздохнул, когда хозяин ночи сделал первые надрезы на его коже, над трепещущими ребрами, и затрепетал, когда мастер начал медленно снимать с него кожу. Музыкант, игравший на лире, начал свою первую импровизацию, нагнетая мелодию в средних тонах, оставив колокольчикам высокие и флейте низкие.

Продемонстрировав гостям свой нож во второй раз, мастер сделал еще один разрез, на этот раз через артерию. Он сунул свою руку в маленький мешочек, висевпий на поясе и достал оттуда горсть белого кристаллического порошка, который втер в новую рану. Раненый мужчина задрожал и забился на своем костяном кресте. Цимбалы зазвякали, обрамляя его тонкий мучительный стон через заткнутый кляпом рот, а флейтист добавил пару нот, чтобы объединить их.

Лорд с голыми руками вернулся обратно на свое место, оторвавшись от перил. Его рукава упали, опять закрывая его запястья, глаза были закрыты, а руки сжаты в кулаки. Он задышал еще быстрее, когда мелодия связала вместе музыку и смертельные страдания. Это сочетание оказалось слишком сильным для некоторых из гостей вокруг него: они добавили свои стоны ужаса к гармонии музыки, созданной ночным хозяином. Симфония и сопереживание вместе послали восторженный трепет по спине лорда. Но трепет умер, не достигнув горла, и во всем огромном зале только он один, не считая хозяина ночи, остался молчаливым.

Мелодия продолжала развиваться, не достигая окончательной формы, пока все три пленника истекали кровью, рыдали и выли: восемь тактов подъем, четыре спуск, потом самые нижние, самые мрачные ноты, затем снова трехтактный подъем в средние тональности.

Темная страсть музыки хозяина ночи успокоила беспокойные мысли лорда и дала ему мир, на мгновение, но, рожденная от мук смертных, она слишком быстро закончилась. Один за другим голоса пленников замолкали. Там, где была музыка, осталось только мясо, мертвое мясо. Хозяин исчез, за ним музыканты, гости и рабы, в конце концов лорд остался один.

Абсолютно один.

Его губы разомкнулись и из его горла, наконец, полилась музыка: восьмитактный подъем, четырехтактный спуск, потом самые нижние, самые мрачные ноты, затем снова трехтактный подъем в средние тональности.

Много позже, когда замолкли даже самые шумные таверны Урика и темплары дремали, опираясь на свои копья, в одной очень скромной комнате, находившейся под самой крышей — днем сгораешь от жары, а ночью дрожишь от холода — полуночный покой был прерван дикими недовольными криками ребенка. Мать, спавшая на старой тряпичной кровати рядом с мужем, немедленно проснулась, но не открыла глаза, а сжала их еще сильнее, как если бы сила воли или простой отказ мог успокоить ее несчастливую дочь.

Напрасная надежда. Воспаление зубов, так болезь ее дочери назвала старая карга, которая сидит весь день у соседнего колодца. Ребенок будет кричать, пока ее зубы не выйдут наружу и воспаление десенах не пройдет. И дочь и мать будут счастливы, если вообще сумеют заснуть.

— Сделай хоть что-нибудь, — проворчал муж, отворачиваясь от нее и натягивая их старое одеяло на уши.

Он был хороший человек: никогда не пил, не поднимал на нее голос, и даже не бил ее, уходил каждое утро и весь день потел около печи горшечной мастерской, принадлежавшей его дяде. Он боялся своей дочки, полностью пораженный ее бледностью и хрупкостью. Когда-нибудь, если колесо Судьбы повернется в нужную сторону, и будет не менее честно, чем дядя, девочка назовет его Отец. Он хотел самого хорошего для своего отпрыска, но теперь, когда она нуждалась в теплых руках, которые укачали бы ее, он угрюмо чувствовал себя полностью беспомощным. Так что женщине пришлось опустить ноги на пол и убрать спутанные волосы со своих глаз.