Взлет и падение короля-дракона - Абби Линн - Страница 10

— Потерял свои мозги? — спросил Виндривер. Хотя тролли и не любили говорить, они всегда были готовы оскорблять и ругаться. — Поджарил свою макушку так, что закоптил единственную извилину, как и все остальное?

Хаману зашипел, очень эффектный, высокомерный жест, учитывая его неестественную форму. Если меряться ненавистью, он и Виндривер были равны. Если Энвер был один из столпов, на которых покоилась власть Хаману, Виндривер был другим.

Тролль предпочел бы умереть вместе со своим народом, но Хаману не дал ему возможность выбора. Тело Виндривера давно превратилось в грязь и пыль — а тело Хаману нет — но Виндривер был жив, поддерживаемый той самой магией, которая питала самого Хаману. Он был бессмертным напоминанием о геноциде по отношению к завоеванным народам, и к завоевателю, который сделал это.

— Взгляни туда, на горизонт, — Виндривер указал на юго-запад, в направлении далекого Нибеная, экспортера испачканых шестов из дерева агафари, «потерянных» под развалинами Джиустеналя. — Что ты видишь?

— А что видишь ты? — парировал Хаману. — Кучу палок лежащих рядом со старым колодцем?

Виндривер служил Хаману. Правда, у тролля не было выбора. Король Урика мог простить ошибку, неудачу и даже ненависть к себе, но только не бесполезность своего слуги, живого, мертвого, или между ними. Виндривер был самый доверенный шпион Хаману; именно его король посылал для разведки к своим товарищам Доблестным Воинам.

— Для чего мне палки? Ты думаешь, что мне нужны костыли из-за моего преклонного возраста? — в свою очередь возразил троль.

— Не когда ты приносишь мне плохие новости.

Тролль хихикнул, показав крупные зубы, которые когда-то могли дробить камни. — Самые худшие, О Могущественный Правитель. На равнинах рядом с Нибенаем формируется армия. Правда старый Галлард не ведет ее — пока. Но я пролетел через палатки командиров и видел карты, нарисованные кровью на выдубленной коже темпларов Урика. Нибенай придет, Ману; заруби себе на носу, я знаю, что я видел. То, что Галлард послал в Джиустеналь, так, мелочь, не имеющая большого значения. Галлард, Погибель Гномов, собирается стать Галлардом, Погибелью Урика.

Хаману презрительно оскалил свои клыки, не доверяя троллю.

Галлард может отправить свою армию куда угодно — например в Тир или в еще более далекий Драй. Еще два года назад Драй был домом Лорда Урсоса, и среди перепутанных воспоминаний лорда были и картины кровавой анархии, которая сейчас правит Драем. Галлард не будет терять свою армию у стен Урика, когда трон Драя пуст. Не слишком вежливо вести свою армию через владения другого Доблестного Воина, но такое уже случалось.

— На этот раз ты ошибся, Виндривер. Ты переоценил самого себя.

Разочарованный, Виндривер втянул воздух и попытался еще раз. — Он приведет с собой своих детей, его тысяча раз по тысяче детей. Он поставит их против твоего места, тебе придется побить его ставку, и я не знаю, у кого больше шансов, у тебя или у этой толпы надоедливой мошкары, которая будет мелькать у тебя перед глазами и жалить со всех сторон. Где твои дети, Король-Лев Урика?

Тысяча лет не прошли даром — язык тролля стал острым и едким. Его последний вопрос попал в очень старую рану. Хаману опять зашипел, и пыль, которой был Виндривер, опять закрутилась столбом. — Урик — вот мой ребенок, все пятьдесят тысяч сердец, и все храбрее тебя. Возвращайся в Нибенай. Ужаль Галларда в глаза, если осмелишься. Подслушай его слова там, где никто не сможет услышать их, потом расскажешь мне о его планах.

Столб пыли, крутившийся на крыше дворца, поднялся в воздух и помчался в сторону Нибеная. Хаману проверил оружие и одежду, которое рабы приготовили для него. Когтистая лапа слегка дрожала, пока он делал еще один серый туманный разрез в неподвижном послеполуденном воздухе. Злость, сказал он себе, запихивая оружие и оставшуюся одежду в другой мир. Злость на Виндривера, потому что тролль сделал то, что делал всегда, и на себя, потому что жало попало в цель.

Урик действительно был его ребенком, его единственным ребенком. Он противостоял им всем — Галларду, Дрегошу, любому, кто бы не осмелился угрожать Урику. Раджаат предназначил ему одну судьбу, но он сразился с ней и, ради Урика, победил. Король-Лев никогда не проигрывал сражения, не считая самого первого.

Мерцающая сфера опять появилась вокруг его правой руки и распространилась на всю его выжженное, увядшее тело. Когда все закончилось, он опять стал желтокожим и темноволосым человеком, выше, чем он был за завтраком и намного мускулистее, одетый иллюзию доспехов, которые он хранил в другом мире. Его точеные руки больше не трепетали; впрочем и это было иллюзией.

Если они придут сюда, все разом и со всей своей силой, и ему придется выбирать между собой и своим городом… Да, это возможно. Но есть способ. По меньшей мере Хаману верил, что есть способ сохранить Урик. Но опасность была, огромная опасность, невозможно было заранее предугать все, и ему пребовалось сотрудничество с человеком, который был, несмотря на простоту, также необычен, как любой Доблестный Воин, с человеком, который поступал только так, как говорила ему совесть, и который служил примитивной силе, которой не мог приказывать сам могучий король Урика.

На этот раз, возможно, придется завоевывать сочувствие и симпатию этого человека. Иначе ему придется стать драконом, еще более ужасным чем Борс, бродивший по Центральным Землям.

— Я расскажу ему всю эту историю, даже напишу, — сказал Хаману оскалившимся львам, составлявшим его баллюстраду. — Когда он прочитает ее, он сможет сам судить обо всем, и если он будет судить по совести, по правде, Страж Урика ответит на его просьбу, когда он позовет.

Третья Глава

Через час после полуночи, когда рабы были давно заперты в своих домах и ночная стража темпларов дремала в коридорах дворца, Хаману из Урика вернулся из крыш и приемных своего дворца в самое сердце своих владений, подальше от глаз смертных. Ночным убежищем Хаману был тайный уголок, напоминавший самую обычную деревню; там был колодец и дома, заляпанные грязью. На стенах были нарисованы горы, пришедшие из предыдущей, более зеленой эпохи. Для работы на делянках и полях было заготовлено множество самых разнообразных орудий, и тем не менее виноградные лозы превратились с голые палки, увитые соломой. На фруктовых деревьях не было ни фруктов ни листьев.

Дверь потайного уголка Хаману всегда была закрыта, изнутри. Когда Хаману заходил в него, он делал это магически, проходя через тот самый другой мир, где он хранил свою одежду. Будучи внутри, он иногда открывал дверь, допуская внутрь Энвера или еще кого-нибудь из самых доверенных слуг, чтобы поговорить или просто поесть вместе. Но по большей части, когда Хаману приходил в свое убежище, он в одиночестве сидел на жесткой каменной скамье, свет звезд омывал жестокого короля Урика, а Хаману погружался в воспоминания.

Этой ночью, через десять ночей после того, как Хаману услышал сообщения Эден и Виндривера, и через десять ночей после того как он послал Энвера на спине канка на северо-восток через соляную пустыню, Лев из Урика опустил свое массивное тело на знакомую каменную скамью. В свой уголок он принес потрепанный письменный стол. На столе лежала пачка листов из самого тонкого, чистого — девственно чистого — пергамента, на которых еще не было сделано ни единой отметки. В лунном свете листы светились каким-то переливающимся, лазоревым цветом. Чернильный камень, масло, и красивое медное перо лежали перед пергаментом, ожидая когда король закончит задачу, за которую взялся.

Или скорее начнет.

Хаману думал, что это будет проще простого — письменно рассказать свою историю, заставить молчаливые буквы сделать свое дело, при помощи волшебства или псионики. Он думал, что он закончит к тому моменту, когда Энвер вернется с Павеком, его высшим, сославшим самого себя темпларом, ревностным новичком-друидом, на которого Хаману возлагал такие надежды. Он ошибся, как он не ошибался очень давно, начиная с Столетия Королей. Слова были в голове, более многочисленные, чем звезды над головой, но они страдали и извивались, как змеи в яме. Он искал одно, а поймал другое, совсем другое слово, которое подняло столько грязных воспоминаний, что он просто не мог дать им излиться на бумагу, пока тщательно не проверит их.