Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич - Страница 76

Ответа на этот вопрос у своих подследственных и в материалах дела Котелкин пока не находил.

Доверие, которое испытывал Дед к агенту «Фридрих», было объяснимо. Их связывали многолетние отношения, определяющим свойством которых была откровенность. Но почему тогда Фридрих не передал папку сразу? Сколько времени она пролежала у него дома? Почему она оказалась на Лубянке только после его смерти? И почему ее передала жена? О чем Фридрих говорил с Вахой?

Тысячи вопросов, один сложнее другого, вставали после чтения дела.

Неожиданно Котелкин обратил внимание, что материалы синей папки, с которыми сейчас работали опера, так и не нашли отражения в уголовном деле. Допрашивать Деда было бессмысленно, но кое-что все-таки требовалось выяснить.

Ответ Горюнова мало прояснил картину, и тем не менее…

«При передаче мне папки жена Энгельсгарда сказала буквально следующее: «Может, это вам поможет… Здесь документы, которые Борис опасался хранить на работе».

Можно было сделать два вывода. Первый: Фридрих не предполагал передавать папку Деду. Опытный агент, изучивший материалы, немедленно направил бы документы «по адресу». Здесь тоже были два варианта: «изучил, но решил не передавать» или «еще не изучил, а потому не мог принять решение». На оба вопроса мог ответить только сам Борис Семенович.

Второй вывод мог быть не менее важным. «Боялся хранить на работе» — следовательно, опасался кого-то. Чьих-то посторонних глаз. Здесь тоже были два варианта: опасался априори или кого-то конкретно.

Котелкин решил посоветоваться со следователем, работающим по делу Чифанова.

Представитель «Рецитала» в Германии оказался на редкость деловым и серьезным человеком. Рубин хорошо знал не только конъюнктуру международного рынка, но и обладал хорошими устойчивыми связями как в самой Германии, так и в других странах. С его помощью дела фирмы шли неплохо. По ряду позиций даже лучше, чем ожидалось при подписании контракта. Немецкие партнеры поражались четкости и точности работы российского представителя, отчего их одолевали смутные чувства.

С одной стороны, это было хорошо, так как привычное российское разгильдяйство, которого они ожидали и которое их нередко ставило в тупик, в буквальном смысле отсутствовало. Можно было работать спокойно и уверенно. С другой стороны, российский представитель проявлял необычайную жесткость и постоянно держал их в напряжении, требуя уже с их стороны четкого соблюдения всех условий контракта. Разрабатывая этот контракт, Шварбах путем стилистических двусмысленностей умышленно создал юридические преимущества для своей компании. При всей идентичности русского и немецкого вариантов договора в немецком были использованы синонимы, позволяющие двояко толковать некоторые принципиальные моменты.

Рубин быстро это раскусил и очень жестко требовал исполнения исключительно русского варианта.

Развив бурную деятельность, Рубин все чаще стал задумываться о расширении контактов не только с Западом, но и с Ближним Востоком — некоторые страны в этом регионе могли представлять весьма серьезный коммерческий интерес. Он направил обстоятельное послание Мицкевичу, мотивировав свои соображения.

Накануне эти соображения одобрил Кувалда, который был вполне удовлетворен деятельностью «своего человека в Гаване». Был удовлетворен его работой и глава фирмы «Рецитал», который, несмотря на известное предубеждение, по достоинству оценивал работу Рубина.

Однако в Москве волевое решение Мицкевича, связанное с назначением никому неизвестного лица руководителем филиала в Германии, вызвало смутное раздражение. Ряд сотрудников фирмы еще до заключения договора по праву претендовали на это место и рассчитывали его занять.

А потому их противостояние друг другу в борьбе за кресло в филиале стало перерастать в противостояние чете Мицкевичей, которые разрушили их надежды и иллюзии. Смутный ропот становился все громче и агрессивнее.

Особое, вполне оправданное раздражение вызывало возрастание роли Екатерины Васильевны, которая хоть и была человеком деликатным и тактичным, но постепенно стала входить в новую роль, осознавая себя не последней спицей в колеснице. Она все чаще присутствовала на совещаниях директората, куда ее раньше не приглашали.

Справедливости ради необходимо отметить, что эти приглашения инспирировались не самим Мицкевичем, а людьми из его окружения. Но как бы то ни было, Екатерина Васильевна стала человеком, посвященным не только в коммерческие тайны фирмы, — она невольно входила и в курс технологических премудростей. Фирма, собравшая под свое крыло специалистов ВПК высокого класса, все больше и больше стала обращаться к новейшим идеям и «ноу-хау», не защищенным грифом секретности. Собирая информацию по крохам, специалисты закачивали ее в файлы компьютеров. И для дела, и на «черный» день.

Все это отмечали внимательные глаза Анюты, известной в иных кругах под кличкой Челленджер. В этой непростой атмосфере она невольно стала особо доверенным лицом первой леди. И, как доверенному лицу, ей были переданы стол и компьютер Екатерины Васильевны. Порывшись в его памяти и обнаружив там массу интересного, Анна перекачала «самое-самое» и торжественно вручила Хай Ди Ди.

Среди горы вещдоков, собранных следаками по делу Чифанова, Котелкин обнаружил кое-что интересное и для себя. Главным, конечно, был пистолет, изъятый у убитого охранника Сухого. Это был тот ствол с глушителем, из которого стрелял Нефедов. Таким образом, показания Нефедова полностью подтверждались. Найдя ствол, гильзу можно было не искать. Пуля, изъятая из тела Логинова, не была деформирована и давала возможность для идентификации. Вскоре экспертиза подтвердила это. Но, пожалуй, самым любопытным оказались магнитофонные кассеты с автоответчика. Там, среди записей, чудом сохранился следующий обрывок:

«Это Ваха! Менты накрыли гараж. Надо что-то делать… Я ищу этого еврея… Бориса. У него, я слышал, есть контакты в КГБ… Может…»

Далее запись была затерта дурацкими шутками приятелей Чифанова, тщетно пытавшихся ему дозвониться.

Что имелось в виду под «контактами в КГБ», можно было догадываться. Хотя было очевидным и то, что вся страна так или иначе была повязана контактами с КГБ. Тем не менее возможность расшифровки Фридриха как агента тоже нельзя было исключать. А если это было так, то проще смотрелась и вся ситуация в целом.

Не особенно рассчитывая на внятность возможной беседы, Котелкин все-таки решил поговорить с руководителем фирмы, которого Энгельсгард провожал в аэропорт и который, пожалуй, был последним, кто видел убитого.

Мицкевич прибыл в прокуратуру в точно назначенное время. Отличное пальто и безупречный костюм выдавали вкус человека, умеющего и любящего одеваться. В принципе, для Котелкина было и другое объяснение: человек начал «новую жизнь». Деньги есть — чего не одеться?

Свидетель был спокоен и уравновешен. Он четко отвечал на вопросы, но ничего принципиально нового не вырисовывалось. Все уже было. Были и совпадающие характеристики убитого, и обстоятельства, предшествующие роковому дню.

— Связи в КГБ? — Мицкевич замялся. — Наверное, да. Скорее всего, да. Наша поездка была определена очень четкими сроками. Но еще за день мы не имели паспортов. Екатерина Васильевна тщетно пыталась выколотить их из ОВИРа, однако там говорили, что ответа из Министерства безопасности еще нет. Она обратилась к Борису, который решил проблему за полчаса. По каким каналам он это сделал, мне трудно сказать, но факт остается фактом.

Котелкин попытался коснуться обстоятельств поездки в Германию и тут неожиданно встретил резкое сопротивление: «Это к делу не относится». Следователь обратил внимание на внезапную смену настроения и тона еще секунду назад тактичного и спокойного Мицкевича. Его бледное лицо покрылось красными пятнами, голос стал резким и металлическим.

Действительно, Германия к делу относиться никак не могла, но Котелкин почувствовал, что столь резкая смена настроения и интонации не могут быть немотивированными.