Кевларовые парни - Михайлов Александр Георгиевич - Страница 37

Некоторым пузырям он кивал, как старым знакомым, на другие смотрел удивленно, третьи вызывали мрачные воспоминания. Он почти физически осязал всю мерзость содержимого, скрытого под нарядной наклейкой.

Одна бутылка вызвала в нем бурю негодования.

— Кто хозяин? Сертификат качества есть? — Толстый палец уперся в стекло.

— Какой сертификат, зачем сертификат? — здоровый амбал в кожаной куртке пытался косить под дурачка. Его глаза стали расширяться от ужаса, когда Дед одним движением выхватил из-за витрины бутылку и элегантно трахнул ее об урну.

— Пр-р-родаешь отраву! — прорычал Дед, морщась от резкого запаха сивухи с привкусом аромата ДДТ. — А на это сертификат?

И снова дух запрещенного Женевской конвенцией отравляющего вещества поплыл над урной.

— Прекрати! — остановил произвол Олег. — Позвони в торговую инспекцию, пусть приедут, разберутся, пока мы здесь. Народ потравишь….

— Понял, шеф, — Дед всегда ценил конструктивность и, главное, законность при решении подобных проблем. Сам он больше полагался на классовое чутье, подбирая под свою интуицию статью Уголовного кодекса.

Чутье редко подводило его. Но когда подводило, то ошибка оставляла неизгладимый след в личном деле. Если бы кадровики обладали литературным даром, синие корочки с золотым тиснением «КГБ СССР» и напечатанной на машинке надписью «Горюнов Сергей Александрович» можно было бы читать как роман.

К сожалению, люди, связанные с оформлением дел, лишены чувства вечности. Живя одним днем, переполненные сиюминутными заботами, заваленные горой бумаг, они только оставляют штрихи в личных делах сотрудников. Характеристики унылы и однообразны, аттестации можно разделить на три категории, квалифицирующие офицеров: отличный, хороший и не очень хороший.

Но дело Горюнова С.А. имело не штрихи, а шрамы, достойные настоящего бойца. По этим шрамам можно было, как по кольцам могучего дерева, не только определить возраст, но и открыть целую эпоху в жизни поколения оперов.

Эта эпоха изобиловала пикантными фактами, ставшими легендами. И мало кто знал, передавая их молодым, что многие из них связаны с именем Деда.

В органы государственной безопасности он пришел в середине семидесятых, когда уходили мамонты сыска, оставившие после себя вполне зрелую поросль. Опыт и азарт создали уникальную породу опера, сутью которой был не только долг, но и то, что называется кураж. Без куража нельзя решать оперативные задачи, кураж будит воображение и рождает нетрадиционные идеи. Без куража нет настоящего опера, как не может быть испытателя, каскадера, исследователя.

Оперативная «смекла», как утверждали настоящие бойцы, знавшие Горюнова, родилась раньше его самого. Она всегда была нацелена на конкретный результат, что вызывало уважение руководства и зависть недоброжелателей. В прошлые годы, «при коммунистах», ему работалось легко и комфортно. Он знал, что сзади надежный тыл, и если он ошибется, его накажут, но не сдадут. Он знал, что специальная служба работает там, где существует один из главных принципов: «не попадайся», то есть в узкой щели между правом и бесправием, на грани фола. А потому спецслужба должна работать четко, жестко, выверено и спокойно.

По части жесткости Дед лукавил. Охоту к ней ему отбили быстро и навсегда.

Еще будучи лейтенантом, он принимал участие в задержании крупного валютчика — бестии хитрой и опасной.

Выстроенная система дала трещину, в которую тот и ушел, поставив карьеру основного разработчика на край пропасти.

Не одна группа наружки моталась по адресам, пытаясь взять объекта. Однако провидение выбрало С.А. Горюнова, который этого объекта и вычислил. Валютчик был действительно крупный, но внешне маленький и тщедушный: плюнь — развалится. Этакий бальзаковский Гобсек. Однако заинструктированный амбал-красавец с гусарскими усами, еще никакой не Дед, а салага в чине младшего оперуполномоченного, жестко взял его на улице Горького, скрутил и швырнул в машину. А потом, въезжая во двор, не рассчитал траекторию и так разбил две конфискованные машины, что крупнейшая фигура в мире фарцы буквально наложила в штаны и лишилась дара речи. Наибольший эффект на него произвели разбитые машины во дворе Лубянки. Заговорив после часа нервного молчания, он сдал всех «своих» изумленному следователю.

Потом за стаканом чая Гобсек поделился, сформулировав свое признание коротко и емко: «Я видел, что вы сделали со своими машинами… Если вы свои машины не бережете, то представляю, что бы вы сделали со мной».

Его слова стали пророческими — валютчик получил на полную катушку: тогда с ними не церемонились.

Дед же надолго стал посмешищем и объектом для критики. Самое ужасное, что после этого рейда за руль его машины никто не желал садиться. Выплатив за разбитые и проветрив свою, он так и остался единственным водителем до самого списания.

Но даже когда он отогнал машину на базу и бросил в кучу спекшегося от ржавчины инструмента гаечные ключи, история не закончилась.

По прошествии нескольких лет молодой партнаправленец, назначенный на должность начальника отдела, все перепутав, как генерал из анекдота, на инструктаже, под дикий чекистский хохот, заявил буквально следующее:

— При задержании подозреваемых прошу быть корректными и вежливыми. Делать все тактично и без этого… А то был у нас случай, когда один молодой сотрудник так переусердствовал, что наложил в штаны… Пришлось списывать машину.

От такой интерпретации Дед аж взвыл. Несмотря на застенчивость, которую он тогда еще испытывал в присутствии большого начальства, Дед все-таки сделал некоторое уточнение.

— Товарищ полковник, вы неточно изложили ситуацию. — Зал замер. — Дело было не на задержании, а на инструктаже. Конфуз произошел с человеком, который, разъясняя задачи профессионалам, говорил о вещах, в которых ничего не понимает.

Зал взорвался аплодисментами. Ликованию масс не было предела. Ремарка лейтенанта Горюнова потрясла моральные основы службы. За нее он чуть не поплатился всем, что у него было (а не было ничего), но приобрел необычайную популярность. Более того, когда полковник хотел его «скушать в партийном порядке», все как один проголосовали против взыскания, за что отдел приобрел репутацию неблагонадежного.

Возможно, возмездие свершилось бы позже, но, к счастью, нелюбимый выдвиженец исчез так же, как появился.

Последней каплей, переполнившей чашу терпения начальства, тоже не любившего подобные НЛО (неизвестно откуда залетающие объекты), была история с шифровкой, ставшая легендой поколения семидесятых.

Однажды на подпись этому коммунисту-руководителю принесли документ. Начальник, любивший поволынить с подписью, исходя из правила «документ должен вылежаться», пытался оставить бумагу у себя. Однако настырный опер, у которого всегда все горит и все сырое, привел, казалось бы, последний аргумент: «Нельзя оставлять — это срочная шифровка».

Глянув на него отеческим взглядом сквозь очки из цековской аптеки и всем видом показывая, что уличил мальчишку в непозволительной шалости, руководитель изрек историческую фразу: «Шифровка, говорите? Вот зашифруйте, тогда подпишу!»

Остолбеневшему оперу крыть было нечем. Он вернулся в отдел и передал состоявшийся диалог изумленной публике, уже, казалось бы, привыкшей не удивляться тому, что касалось их партайгеноссе. Хохот стоял в течение получаса, после чего распоясавшиеся опера сочинили некую абракадабру из набора цифр. Перекрестив своего товарища и боясь самого худшего, они отправили его на доклад, который состоялся необычайно скоро. Еле держась на ногах от душившего смеха, гонец положил на стол подписанный бред. Подпись была размашистая и витиеватая.

Дед был отомщен.

РЫСЬ

Парень в кожаной куртке и спортивных штанах быстрым шагом шел в глубь жилого массива. Он то убыстрял шаг, то замедлял, переходя на легкую прогулочную походку. Несколько раз парень — он был чернявый, невысокого роста — менял направление движения, резко оборачивался, пытаясь выявить за собой хвост.