Мир Гаора. Сторрам - Зубачева Татьяна Николаевна - Страница 15

На границе светового круга, достаточно, правда, просторного, у бетонного парапета, присев на корточки, чтобы ветер не задувал огня, курило несколько мужчин. Гаор подошёл к ним и, так же присев, расстегнул куртку и полез за сигаретами. Чтобы не намокли, прямо там под курткой и комбинезоном достал из пачки одну сигарету и зажигалку. Умело пряча от ветра огонёк, закурил и жадно вдохнул горький, обжигающий нёбо и горло дым.

– Что, Рыжий, дорвался? – засмеялся Зайча.

Гаор с улыбкой кивнул.

– Сколь, гришь, не курил?

– Да, точно, две декады и ещё половинка, – наконец выдохнул дым Гаор. – Когда приехали за мной, как раз я одну докурил, а вторую не начал. И всё.

Немного выждав, он уже расчётливо сделал вторую затяжку.

– Две с половиной декады, гришь, – Полоша покрутил головой, – я б столько не вытерпел.

– И что бы сделал? – с интересом спросил Гаор.

Интересно, в самом деле, какие здесь порядки. На фронте сигаретами делились, считать и отдавать потом, как долг, между своими было не принято.

– Попросил бы, – пожал плечами Полоша, – дали б затянуться. А ты гордый. Будто брезгуешь.

Гаор негромко засмеялся.

– Я просто порядков не знаю, а нарываться не хочу.

– Паря, – спросил его ещё кто-то, – а ты чо, прямо с фронта и сюда попал?

– Да вы что? – удивился Гаор. – Война два года как кончилась.

– А нам это по хрену, – сказал спросивший.

И Гаор был вынужден признать: в самом деле, идёт где-то там война или кончилась – здесь уже неважно.

– Ну, так чо, ты где ж был, раз уж не на фронте?

– Работал, – пожал плечами Гаор. – Ветеранская пенсия маленькая, на неё не проживёшь.

Он не знал, насколько поняли его слушатели, знают ли они, что это такое – ветеранская пенсия, но слушали его явно сочувственно, и он продолжил:

– Вагоны грузил, машину водил, да за любую подработку брался.

О газете Гаор твердо решил до последнего не говорить. Седой – другое дело, тот понял, а здесь – точно слишком много объяснять придётся, и ненароком дойдёт до надзирателей, тоже неизвестно как обернётся. Вот растрепал он о фронте и получил сразу. Но фронт указан в его карте, а газета нет, этого и надо держаться. Но спрашивали его о другом, вернее, вели к другому.

– А этот, что метелил тебя, он тоже… ветеран?

Гаор понял, но ответил спокойно и будто небрежно.

– Палач он везде палач.

– Тебя в надзиратели звали? – спросили его уже впрямую.

– Нет, – так же прямо ответил Гаор.

– А позвали бы?

– Не пошёл бы.

– Чего так? Ты ж…

– Кто я? – перебил настырного Гаор, не дав тому произнести то, на что, как легко догадаться, придётся отвечать ударом.

Остальные негромко засмеялись.

– Что Булдырь?

– Получил?

– Не, ща получит!

– Ну, давай. Кишка тонка Рыжего поддеть?

Булдырь курил быстрыми затяжками, глядя в упор на Гаора и явно решая: вести дело на драку или нет. Гаор спокойно ждал, надеясь, что ему дадут докурить. Он чувствовал, что отношение к нему изменилось и если он врежет приставале, то того не поддержат.

– Эй, хватит сидеть вам, куряки, – подбежала к ним маленькая, чуть больше Матуни женщина, – айда в горелки.

– Каки горелки осенью?! – возмутился Полоша, но загасил окурок и, бережно спрятав его в карман, встал. – Вот я тебя, чтоб не путала!

Женщина, взвизгнув, метнулась от него, Полоша, притворившись, что не успел ухватить её за куртку, рванул следом, и они сразу затерялись в толпе. Остальные засмеялись.

– А чо, айда, мужики.

– Успеем и насидеться, и належаться.

– И то, бабёнкам вон и поиграть не с кем, молодняк один!

Что такое горелки, Гаор не знал, но о смысле происходящего догадался легко. Перемена – она перемена и есть. Где ещё и поиграть, и побегать? Но у него ещё на две хорошие затяжки хватит, и он остался сидеть, когда остальные уже ушли. Перед ним крутилась весёлая и вроде совсем уж беззаботная толпа, в которой только по росту, да ещё голосу можно было отличить мужчину от женщины. Гаор уже давно заметил, что одеты все здесь одинаково: штаны, рубашки, комбезы, ботинки, у женщин только волосы длиннее, и они их по-всякому закручивают на макушке, но не принятыми у ургорок фигурными узлами, а простыми пучками, оставляя лоб и шею открытыми. Интересно, это хозяин женщинам отдельной одежды не даёт, или так у рабов принято? И у кого спросить – не знает, и не обидит ли этим вопросом, тоже неизвестно. Так что пока примем молча.

Неподалёку от него остановились две, судя по росту, девчонки, как и все, в куртках с капюшонами поверх комбинезонов и, глядя на него в упор, звонко полупрокричали-полупропели.

– Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!

Гаор не понял ни слова и даже не был уверен, что сказанное относится к нему, и потому продолжал сидеть, приступив к последней, чтоб уж до конца, затяжке.

Девчонки переглянулись и повторили. С тем же результатом. Снова переглянулись.

– А ты чего за нами не гонишься? – спросила одна.

– А должен? – ответил вопросом Гаор, медленно, с сожалением, выпуская дым.

– Мы тебя дразним, дразним, а ты ни с места.

Гаор оглядел докуренный до губ остаток сигареты, убедился, что ничего уже из него не выжмет, и погасил, сдавив пальцами и растерев в пыль, которую уронил, вставая, себе под ноги.

– А когда поймаю, что делать? – на всякий случай уточнил он.

– А ты поймай! – радостно заорали девчонки, бросаясь от него в разные стороны.

Гаор рассмеялся им вслед и вошёл в толпу, игравшую в неизвестные ему игры, шутившую и ругающуюся непонятными словами, беззлобно отпихивающую его с дороги, как старшекурсники в «диком мяче», где и руками, и ногами, и по-всякому и бьёшь, и ловишь, и отбиваешь, отпихивали путающихся под ногами «мальков». Да, он пока чужой здесь, не знает, не понимает, но… у него ещё всё впереди. Пока категорию не потерял.

Каждый день похож на другой и всё равно на особицу. Потихоньку укладывались в памяти слова, имена, лица, правила и порядки.

Здесь тоже пели, в выходной дозволялось. Выяснилось с одеждой. Да, как он и думал, просто хозяину так удобнее, чтоб все одинаково ходили, тогда только размеры подобрать и всё.

Зуда больше не приставал к нему и вообще стал таким тихим, что Гаор вообще его не замечал. Вот только Тукман… Гаор старался держаться от него подальше, но мальчишка вечно попадался ему на глаза, то и дело оказывался в опасной близости, и у Гаора всё чаще чесались кулаки врезать этому дураку уже всерьёз.

В один из вечеров, после ужина Гаор уже привычно размялся, отжался – довёл все-таки до пятидесяти – и прикидывал, выдержит ли его вес верхняя перекладина, скреплявшая под потолком стояки коек, уж очень хотелось поподтягиваться – он и в училище любил турник больше других снарядов. Рубашку и штаны Гаор на разминку снимал, оставаясь в нижнем белье – эту декаду он носил армейский комплект, такой привычный и даже приятный, ему совсем новый и целый выдали. Внимания на него уже никто особого не обращал, как и в камере тогда привыкли же к его отжиманиям, а тут ещё волшебная, как он убедился, формула: «Матуха велела», – избавляла от любых вопросов. Словом, всё хорошо, и на тебе! Опять Тукман рядом. Вылупился и смотрит. И так лезет, того и гляди, опять руки распустит, а он в одном белье. Гаор выругался в голос с досады и пошёл одеваться. Тукман, похоже, обиделся, на что Гаору было трижды и четырежды плевать, а временами и хотелось довести дело до драки, но что бывает за драку, ему сказали. Если узнают надзиратели, то двадцать пять «горячих» точно обеспечено, а не узнают, так Старший сам тебе накостыляет за милую душу. За надзирательские хоть пожаловаться другим можно, а Старший влепит, так жаловаться некому. Сам виноват! Потому Гаор и решил просто уйти. Сегодняшнюю норму он уже выкурил, но можно просто постоять с остальными курильщиками, а заодно, может, и выяснить, куда ещё бегают курить: в умывалке не все курят, куда-то же уходят. И тут его окликнул Старший.