Королева баррикад - дю Террайль Понсон - Страница 8

— Наверное, они объединились для совместной борьбы с дикими зверями?

— Вот именно, государь.

— Но против кого понадобилось вам объединиться с наваррским королем?

— Против Лотарингского дома, государь!

— О, лотарингцы теперь мне нисколько не страшны! Их вождь арестован мною!

— Ну, так держите его крепко, государь, потому что, если ему удастся вырваться из плена, он поведет на Лувр парижан.

— Э, пустяки! У меня имеются швейцарцы! — равнодушно ответил Генрих III. Екатерина, покачав головой, возразила:

— Государь, вы слишком долго не обращали ни на что внимания, чтобы заставить теперь трепетать народ перед своей энергией.

— Простите, государыня, но никогда не поздно стать снова господином!

— Увы, парижане уже не верят в ваш авторитет.

— Ну, так мои швейцарцы дадут им почувствовать его!

— А все-таки следовало бы усилить гарнизон Лувра хотя бы несколькими сотнями гасконцев.

— Гасконцев? — удивился король. — Но откуда я их возьму?

— Я дам вам их, государь, — сказал молчавший доселе Генрих Наваррский. Генрих III задумался и потом произнес:

— Предположим, кузен, что народ действительно восстанет и что вы придете мне на помощь. Предположим далее, что с вашей помощью я разгоню взбунтовавшийся сброд. Знаете ли, что тогда скажут? Что я соединился с гугенотами!

— Ну, так пусть говорят!

— И папа может отлучить меня от церкви!

— Велика беда! Я тоже отлучен, однако это не лишило меня ни сна, ни аппетита, ни жажды. Стоит только привыкнуть, а там — ничего!

— Но я считаю очень важным быть в хороших отношениях с церковью!

— Государь, — сказала Екатерина, — что же делать, если в данный момент один только наваррский король и может защитить французский трон против алчных поползновений Лотарингского дома и неистовства экзальтированной черни и монахов-фанатиков!

— Но вы забываете о моих швейцарцах! — заметил король.

— Ну так, не откладывая дела в дальний ящик, укрепите дворец как следует, государь! — воскликнула королева-мать. — Прикажите запереть все двери, разместите солдат с заряженными мушкетами, пододвиньте к окнам пушки и… ждите грозы, которая разразится с минуты на минуту!

— О, — спокойно возразил король, — я в данном случае подобен путешественнику, который собирается в дорогу и не думает о том, какая погода будет к вечеру, раз вечером он уже рассчитывает быть под надежным кровом. Лишь бы только днем не было ни грозы, ни дождя… Я разрешаю парижанам к вечеру выстроить баррикады…

— Они не преминут воспользоваться этим разрешением.

— Но только не утром! Потому что, видите ли, я непременно хочу отправиться в Сен-Дени проводить тело брата.

— Государь, — нетерпеливо перебила его королева — мать, — ведь в Лувре имеется часовня, где временно положено тело моего возлюбленного сына. Оставьте его пока там! Не покидайте Лувра! Ведь вы можете и не вернуться обратно!

— Швейцарцы откроют мне двери!

— Но кто же будет командовать ими в ваше отсутствие?

— Герцог д'Эпернон. Екатерина пожала плечами и сказала:

— Однако вашему величеству отлично известно, что герцог не отличается особенной храбростью!

— Ну, так в случае нужды Крильон встанет с постели!

— Государь, — сказал Мовпен, — не разрешите ли вы и мне вставить свое словечко?

— Говори, милый мой Мовпен, говори!

— Сколько швейцарцев предполагаете вы взять с собою в Сен-Дени?

— Две тысячи.

— Так вот! Что, если бы вы оставили остальных в Лувре и поручили командование ими наваррскому королю?

— Вот именно! — одобрительно сказала королева-мать. Но Генрих III, покачав головой, возразил:

— Нет, это невозможно! Лига не простит мне этого.

— Я раздавлю лигу! — заметил наваррский король.

— А папа отлучит меня от церкви! — вздохнул Генрих.

— Странное дело! — шепнул на ухо Мовпену Генрих Наваррский. — Бывают же люди, которые никогда не трепетали перед шпагой и чуть не падают в обморок при виде кропила!

— Однако, — сказал король, — вот уже подошли кающиеся монахи. Пора выезжать!

— Государь, — грустно сказала Екатерина, — берегитесь!.. На обратном пути вы встретите баррикады!

— У меня имеются швейцарцы, — упрямо возразил король, для которого в последние дни эти четыре слова представляли собою спасительный ответ на все.

XIII

В то время как Генрих III отказался от вооруженной помощи наваррского короля и не хотел слушать разумные советы своей матери, герцог д'Эпернон вел по луврским коридорам арестованного герцога Гиза. На душе у бедного д'Эпернона было очень тяжело: он не смел ослушаться короля, но навлечь на себя гнев герцога было тоже немаловажной опасностью.

Все это так живо отражалось на его лице, что герцог Гиз был тронут и сказал ему наконец:

— Дорогой герцог, я страшно извиняюсь перед вами!

— В чем, ваше высочество?

— В том, что из-за меня вы попали в такое неприятное положение!

— Ваше высочество, я состою на службе у короля…

— Ну да! Но король именно и сыграл с вами злую шутку. Ведь парижане не потерпят, чтобы меня держали под арестом; они возьмут Лувр штурмом, и, конечно, первый человек, на которого обрушится народный гнев, будете вы, герцог! Вас убьют и затем с руганью поволокут ваше истерзанное тело по улицам Парижа! Д'Эпернон почувствовал, что у него подгибаются колени.

— Кстати, куда именно ведете вы меня? — спросил Гиз.

— В предназначенную вам комнату, монсеньор.

— Значит, не в темницу?

— Нет, ваше высочество.

Действительно, герцога провели в довольно удобную комнату второго этажа. В этой комнате была только одна дверь, а оба окна были защищены массивной железной решеткой, что вызвало у Гиза досадливую гримасу.

Д'Эпернон разместил стражу у дверей, а также в концах коридора и затем удалился с почтительным поклоном. Герцог Гиз снял кирасу, отстегнул каручи и набедренники и уселся в кресло. Он стал размышлять. О чем? Но о чем же может думать пленник, как не о способах побега из плена? Однако, как ни раздумывал герцог, он должен был признаться, что бегство крайне трудно, если только не совершенно невозможно.

Прошло около часа. Наконец дверь комнаты открылась, и вошел Мовпен.

— Здравствуйте, монсеньор, — сказал шут, — король послал меня узнать, как вы себя чувствуете.

— Можешь сказать ему, что я чувствую себя несравненно лучше, чем он, — сухо ответил герцог.

— О, это правда, монсеньор!

— Я толст, а он тощ. У меня густые волосы, а он лыс!

— Но все это еще не доказывает, что ваше высочество будете долголетнее его величества, — заметил Мовпен.

— Что такое? — крикнул герцог, невольно вздрагивая.

— Да, да!.. — невозмутимо продолжал Мовпен. — Не скрою от вас и далее, что ваша голова, как бы прекрасна она ни была, держится не очень прочно на плечах!

— Ты думаешь, шут? — надменно кинул герцог.

— Я уверен в этом, монсеньор! Но позвольте мне изложить вам программу дня. Король отправился в Сен-Дени хоронить останки герцога Анжуйского.

— А, так он покинул Лувр?

— Да.

— Ну, так мне недолго сидеть здесь. Парижане освободят меня!

— Увы! — вздохнул Мовпен. — Они и в самом деле подумывают об этом… а король тоже допускает возможность этого, что представляет собою двойное несчастье для вашего высочества…

— Почему?

— Покидая Лувр, король назначил меня вице — комендантом Лувра.

— А кто же комендант?

— Герцог Крильон.

— Да ведь говорят, что он полумертв?

— Да, он в постели, но зато в полном сознании и разуме, и что он прикажет, то я и сделаю. Надо вам сказать еще, что герцог Крильон, чувствуя потребность в свежем воздухе, приказал перенести свою кровать в коридор… Ну-с, итак, Крильон назначен комендантом, а я — его помощником, и что прикажет комендант, то будет приведено в исполнение вице-комендантом. Между прочим, комендант уже отдал одно приказание.

— Именно?