Норби (СИ) - Валентинов Андрей - Страница 8

Легран всплеснул руками, мой друг был горяч и очень артистичен, таких просто обожают пожилые дамы.

– Кто помешает, Норби? Венгрия? Хорти просто оттяпает под шумок пограничные территории и поставит русских перед фактом. А кто еще? Итальянцам не до большой политики, румыны боятся Сталина.

– Кто? Вот ты это и узнаешь, Николя.

Легран узнал многое, но не все. Русские пока не взяли Варшаву.

9

Антон Земоловский закричал – и проснулся. В короткий неуловимый миг между сном и явью он еще помнил то, что окружало его в нестойком мире гипносферы. Помнил – и понимал, насколько все в этот день сложилось неправильно, даже нелепо. Но и это не было самым страшным. Лица! Те, кого он знал, любил, помнил – живые, улыбающиеся, серьезные, гневные. И мертвые, в крови и прахе. Все, кого он забыл, кто был стерт с зеркала Памяти. Он попытался ухватить уходящие в клубящуюся тьму образы, оставить при себе хоть что-то, хоть самую малость, хоть имя с фамилией.

– Совсем плохо, парень? Может, воды?

Холодный пот на лбу, боль в прокушенной губе – и привычная уже пустота. Мертвое безмолвное зеркало, и он, доброволец Антон Земоловский.

Ночь, темнота, легкое покачивание, перестук копыт. Он лежит на чем-то мягком, кажется, на свернутой попоне.

– Н-ничего, – ответил он темноте. – А воды. Воды можно.

В губы ткнулась кружка. Бывший гимназист отхлебнул глоток, затем другой.

– Спасибо большое! А где я? В смысле, мы?

– Совсем ничего не помнишь? Да-а, досталось тебе парень. Ничего, пан фельдшер сказал, что выкарабкаешься, завтра бегать будешь. Он, правда, духом изрядно весел, чуешь, как спиртом пахнет? Но дело свое знает. А мы с тобой в лазарете, только он, лазарет, на колесах. Неужто все забыл?

Сон отпустил, и сразу же стало легче. Он, доброволец Антон Земоловский, жив, может думать, двигаться и отвечать за себя. Это главное.

– Почему забыл? Помню.

После разговора с бравым майором и недоверчивым паном подпоручником, появился пышноусый фельдшер. Дохнул спиртовым духом, усадил на траву и занялся повязкой. Пришлось изрядно потерпеть, наградой за что стал все тот же спирт в маленькой мензурке. Было велено дыхание затаить, выпить одним глотком – и резко выдохнуть. С тем лечение и завершилось, боль почти исчезла, зато начали заплетаться ноги. До крытой брезентом повозки он дошел сам, а вот дальше – провал.

– Сейчас ночь? – зачем-то спросил он, но тут же сообразил, что ошибся. Тьма сгинула, сменившись нестойким сумраком. Бывший гимназист даже сумел различить силуэт собеседника, тот был справа. Слева – тоже кто-то, кажется, шинелью укрыт.

– Это как считать, – рассудил говорливый сосед. – Солнце уже село, потому и с места тронулись. Нам за ночь надо железку перейти и снова в лес нырнуть. А возле железки русские «панцеры», нарвемся, плохо будет. Одна надежда, что ночью паны москали будут дрыхнуть. Мы теперь вроде как партизаны, днем спим, воюем ночью. Интересно даже. Жаль, встану нескоро, обе ноги продырявлены.

Судя по голосу, сосед лишь ненамного его старше. Ранен – и серьезно, но кураж не утратил. Улан!

– Антон Земоловский, доброволец.

– Капрал Станислав Пачка. Пулеметчик, второй номер.

Он ждал выстрелов, взрывов, гула танковых моторов, но вокруг было тихо, лишь негромко постанывал тот, кто лежал слева. Повозку трясло, обиженно ржали кони. Дорога им выпала – от ухаба к ухабу.

– Майор наш боевой, – негромко рассказывал пулеметчик Пачка. – Герой! Еще в ту войну воевал, ушел добровольцем в легионеры. Потом Львов от москалей защищал, в офицеры вышел. А еще спортсмен, в Олимпийских играх участвовал. А вот по службе затирали, двенадцать лет в майорах ходит.

Доброволец, вспомнив густой коньячный аромат, рассудил, что майора затирали, вероятно, не без причины.

– Под Гродно без него мы бы все пропали. Как начали москали из гаубиц гвоздить, ясно стало – хана. Нашу артиллерию сразу разнесло, половину офицеров перебило, хорошо хоть лошадей укрыть успели. За развалины зацепились, я, понятно, при пулемете, после атаки пальцы от железа еле оторвал. Прилипли!

– Пешими воевали? – удивился он. – Вы же уланы!

Капрал негромко рассмеялся.

– Уланы пешими и воюют. XX век, парень! «Панцеры», пулеметы, авиация, газы… По уставу верхом мы только к месту боя движемся, а там лошадей коноводам отдаем. Но если к горлу подступит, тогда, да, за сабли – и в атаку, как при Яне Собесском. Марш-марш! Знаешь, как настоящий конный бой называется? Шок! Вот мы под Гродно шок москалям и устроили. Ребят, правда, много легло, но все-таки прорвались. А что было делать? Не в плен же сдаваться! Майор перед боем нам так и сказал: жизнь проходит, а честь остается навечно. Праправнуки вспоминать будут!

Доброволец Земоловский не спорил. Капрал, горячий парень, в чем-то прав. Только «шок», им помянутый, может помочь лишь раз-другой. В третий нарвешься на «панцеры», а там и авиация подоспеет. Не зря они от солнца прячутся, ночи ждут, тут майор верно рассудил.

– А какой у тебя пулемет, капрал? «Тридцатка»?

– Разбираешься! – явно удивился тот. – Да, Ckm wz.30 он же Браунинг M1917. Прошлого года выпуска, модернизированный, улучшенный затвор, новый спусковой механизм. А тачанка наша – образца 1936 года. Про Махно слыхал? Так наши тачанки получше будут.

Про Нестора Махно бывший гимназист помнил – как и про пулемет-«тридцатку». Кажется, он даже его разбирал.

– Тачанке экипаж из трех человек положен, пулеметчики – и ездовой. Ездового нашего убило, меня ранило, так что дядька Юзеф один остался. Ездового-то найдут, а с пулеметчиками плохо, почти все в Гродно полегли. Слушай, Земоловский, а может ты в пулеметчики пойдешь?

Где-то через час случился привал. Всезнающий капрал рассудил: шли размашистой рысью, значит, коней притомили. А ехать-то еще всю ночь!

Доброволец Земоловский, убедившись, что ноги держат и руки не дрожат, вызвался сходить в разведку. Пробрался к краю повозки, свесился вниз, спрыгнул на мягкую пыльную землю.

Ночь. Не видно ни зги, только конский дух, только негромкие голоса. И тяжелая черная тень у повозки – прямо перед ним.

– Не спится, доброволец? А я вот решил к раненым заглянуть. Новых, хвала Деве Ченстоховской, нет, без боя прошли.

Пахнуло коньяком. Впрочем, командира легко было узнать и по голосу. Шептал он тоже басом.

– Так точно, пан майор, выспался. И. И я здоров, могу воевать.

Тень надвинулась, обретая форму. Майор был в плаще и каске.

– Воевать? В строю? Ну, рассуди, парень, куда я тебя, гимназиста, дену? В первом же бою убьют. Вот силенок наберешься, станешь за лошадями присматривать. И ничего в этом постыдного нет, сам так начинал, мне тогда только семнадцать исполнилось. Боев на твой век еще хватит, война не завтра кончится.

За лошадями? Он был не прочь, тоже дело, и нужное. Ничего плохого в том нет, командир прав. Но…

– Пан майор! А вам пулеметчик нужен?

10

Вход в универмаг сверкал неоном, изнутри, из-за огромных стекол, лился мягкий желтый свет, фонари же у тротуара горели белым огнем. Солнце зашло уже час назад, но магазин работал, да и прохожих хватало. По улице тек поток автомобилей, небо же казалось не черным, не серым даже, а каким-то белесым.

Я прошелся мимо витрин и оценил место встречи. Случайный взгляд не зацепит, вечерняя жизнь в самом разгаре. Другое плохо. Хлопок выстрела могут просто не заметить, особенно если не поскупиться на глушитель. Годится даже старый от папаши Хайрема Максима. Впрочем, у русских и «лайми» есть кое-что поновее. Не слишком надежное, но чтобы пальнуть с трех шагов вполне хватит. «Хлоп!» – и удивленные прохожие склоняются над беднягой, упавшим на истоптанный асфальт.

Казалось бы, кому нужен модно одетый канадец в берете цвета шоколада? Я попытался составить список, но быстро бросил это занятие. Запас оптимизма и так на исходе.