Капитан Мак - дю Террайль Понсон - Страница 30

Но, пока он произносил этот монолог, ему в голову пришла неожиданно еще одна мысль:

— Ну и ну! — сказал он. — Я и самом деле остатки мозгов потерял. Не радоваться я должен, а плакать — правда одним глазом, а другим — смеяться. Ведь прошлой ночью моего дядю Жоба убили бандиты!

И с этими словами Сидуан вытер одну щеку, хотя не пролил еще ни одной слезы. Потом улыбнулся и добавил:

— У дяди-то кроме меня других наследников нет!

Но тут размышления Сидуана были внезапно прерваны. В павильон вошла донья Манча. Она подошла к кровати, отдернула полог и убедилась, что капитан все еще спит.

— Сударыня, — спросил ее Сидуан, возвращаясь к своей первой мысли, — вы действительно думаете, что капитан проспит еще два-три часа?

— Не знаю, — ответила донья Манча.

Сидуан почесал за ухом.

— Ох, надеюсь, что он еще немного поспит, — неожиданно сказал он.

— Вот как? — воскликнула донья Манча. — Какая это муха тебя укусила, дружочек? Только что ты жаловался, что он слишком долго спит…

— Да я просто забыл…

— О чем?

— Что мне еще нужно отлучиться по одному маленькому дельцу. О, сударыня, вы так добры к капитану. что я надеялся на…

— На то, что и твои дела меня тоже интересуют, ведь так? — с улыбкой спросила донья Манча.

— Именно так, сударыня.

— Так что же с тобой случилось, мой мальчик? Счастье или несчастье?

— И то, и другое.

— То есть как?

— Дядюшка у меня помер! — и Сидуан всхлипнул.

Потом улыбнулся и добавил:

— А я — его наследник… а сбереженьица у него, у дядюшки Жоба, были!

— Его звали Жоб? — переспросила донья Манча.

— Да, сударыня.

— Он был слугой Самюэля Лоредана?

— Точно так, сударыня.

— И он был твоим дядей?

— Да, родным братом моей покойной матушки; у нас в краю это называется двоюродный дядюшка.

— И он умер?

— Да, сударыня; его убили бандиты Ригобера как раз, когда он направлялся в Пре-Сен-Жерве из-за вашей серьги. Вы же понимаете, что раз я — наследник, то нужно пойти к нотариусу… к прокурору.

— И потому ты хотел уйти?

— Да, сударыня.

— Хорошо, — сказала донья Манча, — помоги мне перенести капитана в его комнату, и можешь идти.

— Как, вы его не оставите здесь?

— Конечно, нет.

Донья Манча подошла к двери, которую она оставила приотворенной, и поднесла к губам серебряный свисток. Услышав его, из особняка вышли два высоких лакея, в камзолах, расшитых галуном и позументом. Они несли что-то вроде носилок. Сидуан повиновался.

Капитан по-прежнему спал, как Спящая Красавица. Его бы не разбудили, и пушки Ля Рошели, которые вызывали такую жестокую бессонницу у господина кардинала. Мака перенесли в роскошную комнату на втором этаже особняка.

По знаку доньи Манчи Сидуан уложил Мака на кровать с белым, расшитым золотом пологом, по четырем углам которой в торшерах горели ароматические свечи.

— Это все веревка! — прошептал Сидуан.

И ушел по своим делам.

Оставшись одна, донья Манча нежно взглянула на Мака, который начал понемногу просыпаться.

— Теперь все готово, — сказала она, — и я могу уйти.

И она на цыпочках вышла.

А капитан Мак, в своем летаргическом сне, завладевшим им после того, как он выпил щербет доньи Манчи, видел удивительные сны. Во сне продолжалась реальная жизнь, и события разворачивались так:

… Мак проснулся в кабинете господина де Гито через несколько минут после того, как там уснул.

Светало; залы были пусты, бал давно окончился, и гости разъехались. Шатле вообще-то был не очень веселым местом; и после бала мрачное здание снова превратилось в государственную тюрьму.

Мак подошел к одному из окон, выходившему во внутренний двор. Посередине двора возвышалась виселица. На эшафоте стояли два человека. На первом была черная мантия и квадратная шапочка. Это и был секретарь суда, который должен был зачитать осужденному приговор.

Второй был одет в красный кафтан; посередине спины на его одеянии была изображена желтая лестница. Это был сеньор города Парижа — то есть палач.

А вокруг эшафота стояло множество солдат, слуг, тюремщиков и двенадцать нотаблей из горожан, назначенных присутствовать при казни, а также чиновник королевского суда и три гвардейца кардинала.

Не хватало только осужденного.

Мак стоял у окна и думал:

— Очевидно, это виселица для меня. Сейчас за мной придут.

В кабинете господина де Гито было четыре двери. Перед каждой стояло по солдату с алебардой на плече.

Мак отошел от окна и спросил у одного из солдат:

— Я чего еще ждут?

— Не знаю, — ответил тот.

Тогда Мак подошел к другому и сказал:

— Но ведь тут собираются повесить какого-то человека?

— Да, — ответил солдат.

— А как его зовут, не знаете?

— Не знаю.

Мак подошел к третьему, задал тот же вопрос и получил тот же ответ.

Четвертый, видимо, был осведомлен получше и ответил:

— Собираются повесить какого-то капитана.

— А имя его вы знаете?

— Мак, — ответил солдат.

— Это я, — сказал Мак.

— Не знаю, я никогда его не видел.

Мак вернулся к окну. Ему казалось, что все бывшие во дворе люди повернули головы в одну сторону и смотрят на дверь в углу двора.

Солдат, который только что дал Маку такие точные разъяснения, сказал ему:

— Оттуда должен выйти осужденный и пройти к эшафоту.

И не успел солдат это сказать, как дверь отворилась. Мак в полном изумлении отшатнулся от окна. На пороге двери появился человек в сопровождении четырех солдат. Руки его были связаны за спиной, и рядом с ним шел священник.

Мак был потрясен: человек, которого собирались повесить, был одет как он, и они походили друг на друга, как две капли воды.

И тут Мак закричал:

— Кто этот человек?

На что солдат ответил:

— Это капитан Мак.

— Это я — капитан Мак, я! — закричал Мак.

Солдат пожал плечами и повернулся к нему спиной.

И Мак в полном ужасе увидел, что этот человек, похожий на него, как его собственное отражение в зеркале, всходит на эшафот, целует распятие, которое священник поднес к его губам, потом просовывает голову в петлю.

Палач выдернул из-под его ног доску; Маку показалось, что он сам умирает, и он потерял сознание.

… Вот такой странный сон видел капитан Мак в то время, как донья Манча растирала ему виски и крылья носа своим носовым платком, смоченным в какой-то таинственной жидкости.

Когда он открыл глаза, он с изумлением увидел себя в какой-то роскошной комнате, убранство и обстановка которой напоминали Лувр или замок Блуа. Горело множество свечей, как на балу.

И никого!

Мак сел на кровати и прошептал:

— Ах да, понимаю… Меня повесили… Я в мире ином, … да, а тут, в этом мире, очень красиво!

И он с наивным восхищением стал рассматривать окружавшую его роскошь.

— Ад это или рай, но здесь все прекрасно! — вслух подумал он.

Потом он на минуту задумался.

— Ну и глуп же я! Если бы я был в другом мире, я бы не видел все так ясно. Значит, повесили не меня.

Он ощупал себя, попробовал, сгибаются ли у него руки и ноги. Потом вскочил с постели и стал ходить взад-вперед по комнате.

— В мире ином, — прошептал он, — наверное, я бы не мог так хорошо себя чувствовать. А! Так кого же это вместо меня повесили?

И он вспомнил свой сон.

— Честью клянусь, — сказал он, — есть от чего с ума сойти! Ну что же, попробуем вспомнить все по порядку… Да… кажется, так: меня отвели в Шатле… да, так! Потом заперли в башне Глорьет… Прекрасно! А в конце концов, мне сообщили, что меня сейчас повесят… И еще там была донья Манча,… и Сара,… и этот испанец… нет, мне в этом не разобраться!

И, произнося эту достаточно бессвязную речь, Мак продолжал ходить взад-вперед по комнате. В его замутненном наркотиком мозгу смешались сон и вчерашние воспоминания.

И тут он наткнулся на столик. На столике стояла бутылка хереса и чаша. Мак знал это прекрасное вино: он плеснул себе в чашу и выпил одним глотком.