Свежий ветер дует с Черного озера (СИ) - "Daniel Morris" - Страница 38

Доктор Моррис считает, что мне нужно больше времени проводить с людьми, делать то, что я делал всегда, до того… что произошло. А я предпочитаю сидеть у себя в комнате. Просто смотреть в окно. Даже не включаю компьютер и телевизор.

Поймите вы, мистер Моррис, я не могу делать то, что делал раньше. Я изменился. Мир изменился! В одночасье.

Доктор Дэниел М. Моррис — самый лучший (и «самый дорогой вообще-то», как сообщил отец матери на кухне, думая, что я не слышу) клинический психолог на много миль вокруг. Его нашла моя мать, позвонила ему на следующий день после того, как я переступил порог дома. В общем, представляю, как я выглядел. А как может выглядеть человек, который прошел через все то, через что прошел я? Доктор Моррис высок, неопределенного возраста, всегда в одном и том же белом халате, под которым виден всегда один и тот же свитер (бежевый такой свитер, который почему-то очень напоминает мне о том же бежевом свитере, что носила… неважно), из-под которого всегда торчит безупречно белый воротничок рубашки, застегнутый под шею. Он всегда спокоен. Мать первое время много плакала, но он вселил в нее уверенность, что все будет нормально, я снова стану «как раньше». Не стану, уверяю вас. Я никогда не стану как раньше.

Я слышал, как они обсуждали мотивы моего поведения. Мать говорила, что я стал замкнут, почти ни с кем не говорю, не выхожу из своей комнаты. И заикаюсь, конечно, теперь. Что ж, все это правда. А еще — ее беспокоит появление в моем речевом обиходе странных оборотов: я, мол, стал часто поминать «какого-то Мерлина». Ну, и это тоже правда. В моем похищении никто не сомневается. Думают, что меня просто запугали, а доктор Моррис даже предположил проявления стокгольмского синдрома. Да что они знают?! А как мне жить дальше с тем, что я видел? А с тем, что я сделал?! Но я не буду развеивать их сомнений. Мне все равно.

Я ничего им не скажу. Они все сами узнают рано или поздно, когда Темный Лорд выступит в открытую. А я, тем временем, постоянно ловлю себя на том, что повсюду ищу следы присутствия волшебников. Странную одежду, волшебные палочки, знакомые лица. Но не нахожу.

Что еще написать?

Я, помнится, когда-то кому-то говорил (или писал? или мне это приснилось?), что самое главное, что есть на свете — это свобода. Можешь идти, куда хочешь, делать, что хочешь… От себя, правда, не убежишь, вот в чем штука.

Я много миль прошел пешком, стер ноги в кровь. Ловил попутки. И все время думал. Столько, кажется, я не думал никогда в своей жизни. Я все-таки добрался до дома, хотя временами казалось, что не доберусь. У меня ведь был выбор: я ведь мог уйти прямо из замка — того, который не был развалинами. Малфой предлагал перенести меня прямиком домой. Меня бы никто не задержал и не нашел. Точнее, просто не стал бы искать… Он ведь предлагал переместить меня прямо сюда! Но нет, мне захотелось увидеть все своими глазами. Да и Беллатриса тогда сказала… «Ты, маленький глупый магл, наверное, захочешь все увидеть сам?» — вот как она сказала. «Потом, если что, можно будет стереть ему память». Лучше бы она это сделала. Но они решили, что это забавно — просто оставить меня с тем, что я увидел. С тем, что я совершил. Да и не видел я ее больше, Беллатрису… Никогда не видел.

Они ведь обещали мне свободу! Но какой ценой я ее получил, какой ценой… Я, наверное, буду до самого конца помнить, как она шла к нему навстречу. С гордо поднятой головой. Я в детстве обожал истории про пиратов. У них, знаете, был такой вид казни: прогулка по доске. Вот Гермиона Грейнджер — было полнейшее ощущение — прогулялась по доске, чтобы потом оказаться в бескрайней бездне. Как же ей было страшно, должно быть, но она все равно шла. Намеренно лишала себя свободы, чтобы обеспечить ее тем, кто на самом деле никогда не был ей друзьями.

Я же так и думал, что сынок Малфоев окажется тряпкой! Я даже не сомневался в этом. И когда он пытался свалить еще из замка, и когда она просила его не раскрывать нас всех перед этим Ноттом, а он все равно раскрыл (ведь, может, если бы он этого не сделал, то и я бы не стал привлекать к нам, невидимым, лишнего внимания, как и договаривались тогда — «Дашь нам знать, магл, если они решат появиться в школе незамеченными!»), и когда Гермиона шла туда, к нему, а Малфой не остановил ее… Пусть бы он ее остановил, встал бы грудью на ее защиту — сдох бы, как мужчина, а не как трусливая тряпка. Не знаю, что с ним стало. Нотт взмахнул палочкой, и Малфой упал навзничь, как подкошенный…

Кажется, ваши методы начинают работать, доктор Моррис. Простите, конечно, за сумбур.

Знаете ли, доктор, когда все это произошло? В моей каморке возле кухни. Я… писал. Я вообще там много писал, делал это и в этот раз. Я тогда только что увидел его, впервые.

Я, оказывается, записал множество секретов. Чужих, тех, что могут навредить. Знаете, как это? Навредить. Не знаете? Я вам сейчас расскажу.

Я виновен в том, что случилось. Из-за меня Гермиона сбежала и вернулась тоже из-за меня. И Нотт принял метку из-за меня и убил Драко тоже. Но главное, что… они меня отпустили. Справедливо? Не совсем.

В тот день, когда Лорд разговаривал с грязнокровкой в саду о каких-то крестражах и перемещениях, мадам Лестрейндж заметила, что я подслушиваю. Я поплатился за все. Никогда я не испытывал такой боли, никогда в жизни, клянусь. Она выволокла меня из каморки в малфоевский коридор с дорогущими мозаичными полами, которые я потом перепачкал кровью… Из ее палочки вырывался огненный хлыст, потом что-то принялось меня душить, потом… не помню. Помню ее смех, заливистый и безумный. И одну фразу, одну из миллиона: что-то о том, что я грязь под ногами повелителя… И еще помню, как она наклонилась ко мне, помню ее грудь, полную, подчеркиваемую кожаным корсетом, помню, как эта женщина стерла кровь с моей щеки голыми руками, пальцами прямо…

Стыдно признаться, я умолял. Сорвал связки, шептал, плакал. Готов был на все, и ведь у меня был козырь в рукаве: те самые чужие секреты. Нарцисса, что шептала мужу о том, как скрыла ото всех Поттера. Я все рассказал. Пожалел потом, но теперь уже этого не исправить.

…После этой пытки я стал заикаться. Доктор Моррис считает, что это пройдет.

Узнав о поступке сестры, Белла впала в задумчивость, но оставила меня в покое. Я лежал и старался не шевелиться и даже не дышать, но это было очень тяжело, потому что грудь сдавливали рыдания. А она, как безумная, говорила сама с собой, рассуждала, бормотала: «Сказать — не сказать». Лорду, догадался я. Она переживала, стоит ли сказать Лорду. «Семья важна, но Лорд важнее», так тогда говорила Нарцисса. А я смотрел сквозь пелену слез и крови на прекрасное озабоченное лицо мадам Лестрейндж, и во рту у меня пересохло…

В общем, все, что произошло дальше, было настолько сюрреалистичным, что я даже не знаю, как все это описать по порядку. Она, конечно, рассказала обо всем Темному Лорду. Не знаю, что стало с Люциусом, но Нарциссе точно удалось как-то избежать кары за то, что она сделала, хотя я так и не понял степени тяжести ее проступка. И даже предупредить сынка. И ведь именно из-за этого и Гермиона смогла каким-то образом сбежать отсюда. Каждый, короче, выживает как умеет.

Лорд, насколько я слышал, серьезно наказал Беллу, сочтя, что та решила спасти сестру и предупредила ее обо всем… То есть, решила разыграть многоходовку — и ему ее сдала, и Нарциссу об этом предупредила. Хотя я в это не верю, уж слишком трепетно мадам Лестрейндж отзывалась о «хозяине». Мне кажется, она скорее сестру бы кинула. Так или иначе, как я услышал потом, для Темного Лорда не имело значения, кто именно был виновен, кого именно наказывать… Ведь пропала Грейнджер — невероятно важная, черт знает, почему.

Немного запутанно, да? Обо всем этом я узнал уже после. Когда все это происходило, я валялся без сознания в пустом коридоре.

Суть в том, что мне пришлось лично познакомиться с Темным Лордом. Идея использовать меня пришла ему в голову, когда он просматривал воспоминания Беллатрисы о том, что произошло.