Тени киновари - Абби Линн - Страница 29

— Да, я понимаю. — Она отодвинулась в сторону, чтобы Матра могла пройти. Со своими странного цвета широко-поставленными глазами — не упоминая того, что скрывала маска — лицо белокожей женщины было совершенно непроницаемо. Когда Матра скользнула через косяк двери так, чтобы не касаться ее самой, у Акашии создалось впечатление, что им обоим не слишком приятно находиться в такой ситуации. — Она останется у меня на остаток ночи. Павек — не самое первое место, куда надо обращаться в случае неприятностей.

— Дык не было никаких неприятностей, — настойчиво сказал фермер, хотя тут же исчез вместе с женой, и его лицо отчетливо говорило, что все его слова вранье.

Акашия постояла в дверях, глядя как они идут обратно в свою хижину, и все это время чувствовала чужую женщину за своей спиной. Настолько вежливо, насколько она могла, она закрыла дверь и привалилась к ней всем телом, не зная, что сказать. Матра решила проблему, заговорив первой.

— Это был только сон. Я не знала, что мои сны могут кого-то напугать. Ты сказала, что я должна идти в рощу. Что такое роща? Почему я должна идти туда? Мои сны, они кого-то пугают здесь?

— Нет, — со вздохом сказала Акашия, отрываясь от двери. — Не сегодня ночью. Слишком поздно.

Да, слишком поздно для рощи, при любых обстоятельствах. Голос Матры был какой-то неестественный. Ее челюсти почти не двигались, когда она произносила слова, а тон был слишком глубок и богат для такого узкого горла; и тем не менее только сейчас, слушая ее, Акашия поверила, что она живет в этом мире только семь лет. Как бы страстно ей не хотелось справедливости, Акашия не могла послать эту семилетнюю… девчонку в рощу.

— Садись, — предложила она. Она с удовольствием обвинила бы Бабушку в том, что та со своим мастерством псионика подстроила эту встречу, но, увы, виновата была только она сама и ее собственное вмешательство во все это дело. — Ты голодна? Или хочешь пить? Мы едим в общей столовой, но, если хочешь, я могу-Нет, не надо, благодарю тебя.

Конечно нет, сообразила Акашия, чувствуя себя дурой. Есть или пить означало снять маску. Роясь в воспоминаниях Матры Акашия обнаружила образ белокожей женщины — так, как она сама себя видит. Если это даже наполовину правда, все равно, это очень хорошая причина для маски, хотя даже такой внешний вид Акашию не волновал.

То, что на самом деле взволновало ее, так это то, что Матра решила встать в шаге от того сложного узора, который она нарисовала пылью на своем полу. Бабушка знала, что это такое: временные символы матеров псионики, мыслеходцев, которые Акашия использовала для проникновения в сознание Матры и, самое главное, для того чтобы заставить мысли Матры идти в нужном ей направлении. Только Акашия могла понять их значение, но Матра уставилась на них так, как если бы они были объявлением для умеющей читать публики, написанным на стене Урика.

Акашия прошла через комнату. Она встала в центре рисунка, как бы ненароком — она надеялось, что так это выглядит со стороны — стерев голой ногой символы, прежде чем взяла Матру за белое запястье. — Пожалуйста, садись. — Акашия подтолкнула свою гостью к хлипкому стулу. — Расскажи мне о твоем сне, — сказала она, как если бы ничего не знала.

Узкие плечи Матры поднялись и опустились, но она покорно пошла туда, куда отвела ее Акашия и уселась на стул. — Это был такой сон, который я никогда не видела и не хотела бы увидеть опять. Я знала, что я сплю, но никак не могла проснуться.

— Ты испугалась? — Акашия уселась скрестив ноги на своей кровати. Спрашивать было нехорошо, не правильно, на она и так уже навредила, а ей стало интересно. Псионики редко имеют возможность изучить результат своей деятельности.

Бледные сине-зеленые, размером с птичьи яйца глаза медленно мигнули. — Да, испугалась, но не знаю, почему. Это был не самый плохой сон.

— Ты видишь другие сны, которые пугают тебя еще больше?

— Чем хуже воспоминания, тем хуже сны, но они все равно только сны. Отец сказал, что сны не могут меня убить, и что я не должна их бояться. Но иногда воспоминания становятся еще хуже, когда они тебе снятся. Это именно то, что случилось сегодня ночью, но не это испугало меня.

— И что же испугало тебя? — спросила Акашия, невольно говоря таким голосом, как если бы она разговаривала с ребенком.

Матра уставилась на нее бесхитростным, но совершенно непроницаемым взором.

— Почти в самом конце, когда я уже почти проснулась, я вспомнила воспоминания, которые принадлежат не мне. Они испугали меня.

Кровь Акашии заледенела. Она подумала о своем рисунке и о том, что она, возможно, не так искуссна в Невидимом Пути, как она считала, во всяком случае по отношению к сознанию девочки-женщины, которая сделана, а не родилась. — Что за воспоминания? — спросила она, ей опять стало интересно. — Ты знаешь, чьи воспоминания это были?

Матра долго смотрела на землю, точно также, как раньше она долго смотрела на узор. Возможно просто искала подходящие слова.

— Отца убили в пещере под Уриком, но Отец не умер, пока я не нашла его и он не отдал мне свои воспоминания о лице убийцы — лице Какзима — так что теперь я могу узнать его. Отец был самый умный человек на свете, и он правильно сделал, когда сохранил свои воспоминания, но теперь я помню не только Какзима, но и помню как его убивали. Во снах все воспоминания перепутываются. Я хочу спасти Отца, Мику и остальных, но никогда не могу. Это только сон, но он делает меня печальной и испуганной.

— А твой сон в начале этой ночи — он как тот?

Голова Матры качнулась, но взгляд так и остался на песчаном полу. — Я вспомнила то, что происходило не со мной, а с кем-то другим, вроде Отца. С кем-то, кого убивали и держали его память, ожидая, пока он умрет. Не думаю, что захочу пойти опять спать, пока я здесь.

Акашия была благодарна, что Матра не глядит на нее. — Нет никаких причин не спать, поверь мне. — Теперь нет. Акашия поклялась самой себе, что никогда больше не попытется проникнуть в сознание Матры.

— Никого не убивали в Квирайте, — продолжла она, — и уже достаточно долго. И никто не умирает здесь, сейчас.

— Ты, — сказала Матра, подняла голову и уставилась прямо в глаза Акашии. — Твой голос я слышала во сне. Я узнала его. Ты сказала мне вспомнить, что было до Урика. Ты сказала мне почувствовать стыд и страх, поскольку сама чувствовала стыд и страх. Я чувствовала то, что ты чувствовала, а потом я вспомнила то, что ты вспомнила.

— Нет, — прошептала Акашия. На какое-то мгновение, на один удар сердца ненависть, которую она пыталась пробудить в Матре, проснулась в ней самой. Она думала, что символы защитят ее. Определенно, у нее нет воспоминаний Матры, но пока она самой короткой дорогой стремилась к справедливости, ее собственные убежали. — Нет, этого не может быть.

— Я узнала тебя. Я узнала моего лорда Экриссара. Теперь я помню его так, как ты помнишь его — ты же это хотела? Создатели дали мне защиту. Мне не было так больно, как тебе. Теперь я помню твою боль, но то, что создатели дали мне, не защитит тебя, как не защитило Отца и Мику. Я думаю, Отец сказал бы мне, что я совершила плохую сделку. Он говорил мне учиться на своих ошибках, но я не знаю, что я должна выучить из этой плохой сделки. Августейшая эмерита сказала мне, что мой лорд Экриссар мертв. Я верю ей. Если ты тоже поверишь ей, тогда он не сможет причинить тебе боль, и не имеет значение, что то, что создатели дали мне, не может защитить тебя. Или это была честная сделка? Ты веришь в то, что августейшая эмерита сказала мне?

Матра была дочью самых темных ночей Урика, самых мрачных его теней, но все-таки она была ребенком, с холодным чувством хорошего и плохого, как и у всякого ребенка. Акашия кивнула. — Да, — быстро сказала она, глотая виноватый всхлип. — Да, я верю, что он мертв. Это честная сделка.

— Хорошо. Я рада. Отца нет, и теперь мне некого спросить и я не могу быть уверена, что я сделала правильную вещь. Твои воспоминания теперь могут спокойно спать, и я могу уйти отсюда с уродливым человеком и не глядеть назад. Какзим убил Отца. Уродливый человек и я будем искать Какзима, найдем его и убъем. За Отца. Тогда и все мои воспоминания спокойно уснут.