Тафгай (СИ) - Порошин Влад - Страница 47

— Ванька, пошли с городскими резаться! — Кричал мой друг детства Леха Беспалов, бросая снежки в окно.

А что ему оставалось ещё делать, когда во дворе дежурил здоровенный и злющий Рыжик — пёс неопределённой породы, с рыжей и густой шерстью. Затем мы забегали за другими пацанами. С грехом пополам собирали человек шесть и шли к пятиэтажкам.

Нашу самодельную хоккейную коробку нужно было видеть. Вместо льда утоптанный и укатанный валенками снег, а вместо бортов доски и фанера, которые были просто вдавлены в окружающие сугробы. Плюс после Нового года вокруг вырастал лес из выброшенных новогодних ёлок с остатками праздничной мишуры. Отдельная песня — хоккейные ворота. Штанги из деревянных пеньков, а задняя панель из железной кровати с панцирной сеткой. Играли маленьким резиновым мячиком, который, если как следует засветить, «прижигал» очень прилично. И само собой обходились без коньков, протирали подошву на утоптанном снегу у старых штопанных и перештопанных валенок.

И снился мне как всегда тот самый день, который круто повернул мою жизнь и судьбу моего друга детства. Всё в той игре пошло не так, во-первых городские, устав проигрывать, «укрепили» состав двумя старшеками, двоечниками и хулиганами лет по тринадцать. Во-вторых, на хоккей пришли посмотреть девчонки из нашего и старшего на год класса. А это очень плохо, так как проигрывать теперь никто не захочет, и драка почти наверняка была обеспеченна. То есть опять нам с Лёхой отмахиваться от всей кодлы вдвоём, на остальных наших надежды нет, потому что ребята и хлипкие и мелкие.

До счёта восемь — три городские злились, но держались в пределах разумного. Ну, бортанут кого-нибудь, ну подножку сделают, мне пару раз по рукам прилетело, в спину один раз ударили, а мы всё равно закатываем им и закатываем. Вратарь наш, Вадик, по кличке «Третьяк» с самодельной, из толстой фанеры, вратарской клюшкой перед девчонками так играл, что любо дорого было посмотреть. И после восьмого голешника, а играли как всегда — до десяти, городские стали подозрительно совещаться.

— Чё-то драться не охота, — шепнул я Лёхе, — может быть зафигачить мяч подальше в сугроб и свалить разом?

— Да ты долбанулся, чтобы я при Ленке зассал? — Кивнул он на нашу самую красивую одноклассницу. — Хрен тебе. Если хочешь, беги с остальными, я один останусь.

— Это тебе хрен, чтобы я тебя бросил, — пробурчал я.

Ну и после вбрасывания, понеслось. Я даже не заметил, как прилетело в ухо. Шапка ушанка налезла на глаза, я махнул в ответ наудачу и вдруг попал. Мой тринадцатилетний противник, падая, умудрился шлёпнуться лицом, и у него из носа пошла кровь. После чего он заплакал, как девчонка и был уже не боец. Тех же городских кто моего возраста, я разогнал за минуту. А вот корешу моему прилетело от второго старшека знатно, и губы были разбиты и нос. Что не мешало Лёхе стоять и отмахиваться. Я сразу же вмешался, и дело было почти кончено. Почему почти? Потому что прибежал один мужик и быстро нас растащил по разным концам хоккейной площадки. Оказалось, что этот дядька — тренер детской хоккейной команды. Сказал, что мы с Лёхой молодцы, и такие бойцы ему в команду нужны.

Потом у меня потянулись ежедневные тренировки и турниры, а Лёшка Беспалов, связался с этими тринадцатилетними балбесами, которые его зауважали и пригласили в свою банду, где тоже нужны были смелые и резкие парни. Когда я поехал играть по юношам, Лёха загремел в места не столь отдалённые. Когда я вернулся из США, у моего друга детства было уже три ходки. А в конце нулевых его убили, свои же не поделили что-то. Поэтому блатную шушеру я терпеть не могу! Теперь иногда может раз в год, может два, мне снится, как мы играем тот злополучный хоккейный матч. Я ему пас, он мне ответный, и гол в пустые ворота.

— Ты это, Ванька, прежде чем в Челябу двигать подумай сто раз, — улыбнулся вечно молодой друг моего детства.

На этих словах я вздрогнул и проснулся.

— Что вы, Иван, хотите добавить про Евгения Базарова? — Повторила свой вопрос литераторша, глядя на меня. — Вы же сейчас что-то сказали.

— Я сказал, что мне нравится, как вы преподаёте новый материал. Особенно про «Отцов и дедов» сильно впечатлило, — ответил я, встав с места. — То есть про детей и отцов и прочих родственников.

— Ну, вы же с чем-то не согласны, — раззадорилась красавица Виктория Тихоновна.

«Что ж там было-то в этих отцах и праотцах? — задумался я на несколько секунд. — Баба была какая-то красивая, богатая и одинокая. Одинцова! Вот это я вспомнил, так вспомнил!»

— Если угодно я готов высказать свое пусть малограмотное, но критическое мнение об этом рассказе, который возможно и повесть, и роман в одном флаконе, — я решительно вышел к доске. — Итак, Лев Толстой…

— Тургенев, — шепнули мне с первой парты девчонки.

— Спасибо мои хорошие, я знаю, — я подмигнул подружкам. — Итак, Лев Толстой высоко оценил эту литературную работу Тургенева. Но он как человек увлекающийся загнул сюжетную линию не туда, куда следовало по правде жизни, а туда куда захотел.

— Ты Иван кругами не ходи, ничего он не загибал, — брякнул с третьей парты наш местный отличник и любимец всех учителей.

— Спокойно, я сейчас говорю с революционной прямотой, — я показал рукой на портрет Маркса. — Базаров — это нигилист, революционер, чернокнижец, то есть разночинец. Он имеет четкие суждения, режет лягушек и собирает гербарий. Природа, по его мнению, это мастерская, а он в ней сборщик, то есть кузнец.

— Работник, — подсказала мне нужное слово литераторша.

— Да, работяга! — Я показал большой кулак мировому империализму. — Так чего же он шашни с Одинцовой разводит, когда они остаются наедине? Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и перекур напрасный.

— А что ты предлагаешь? — Пристал как банный лист отличник с третьей парты.

— Взять её, и с пролетарской страстью вовлечь в революционную борьбу и близость женской и мужской противоположностей, — я пару раз махнул кулаком стараясь выбрать выражения попристойнее. — Отсюда моё предложение такое — роман Тургенева «Отцовское детство» переписать, так чтоб в нём Базаров ежедневно в вечерние и утренние часы перевоспитывал Одинцову, наставляя на путь истинный, и издать его на всех языкам миллионным тиражом.

На этих словах раздался спасительный для русской классической литературы звонок, а то я себя знаю, мог бы и до Достоевского дойти и прочих Островских докопаться. Виктория Тихоновна устало улыбнулась и сказала, что на следующем уроке будем писать сочинения по «Отцам и детям».

— Зачем ты устроил этот цирк? — Спросила меня преподавательница, когда я ей помогал нести в учительскую парочку «тяжёлых» книжек.

— От скуки помираю, — признался я. — Мне бы сейчас железо в зале потягать, штангу от груди пожать, ноги прокачать, плечевой пояс. Готовиться нужно к чемпионату по хоккею.

— Так это про тебя была сегодня статья? — Улыбнулась Виктория Тихоновна. — Подожди здесь, — сказала она, забрав книги и войдя в кабинет для учителей.

Через десять секунд литераторша действительно появилась с газетой «Автозаводец», на которой был мой портрет с перекошенным лицом, как будто я разрывал пасть крокодила, и большой заголовок «Чемпион».

— У меня муж редактор этой многотиражки, — пояснила женщина появление странной газеты. — В конце статьи написано, что ты увольняешься. Это правда?

— Каждый должен заниматься своим делом и, не смотря ни на что, двигаться к своей мечте, — ответил я, грустно улыбнувшись.

Глава 24

Вот чего я точно не ожидал, что вечером в среду 15 сентября окажусь на самолёте фирмы «Кукурузник», который может взлететь с любого колхозного поля. Есть у машины и официальное название АН-2. Приходилось мне как-то в будущем летать на таком легендарном биплане, с юношеской командой на соревнования ни то в Березники, ни то в Соликамск. Ощущения замечательные, особенно после посадки, когда урыгалась вся хоккейная команда. Вот и сейчас несколько раз трясонуло, и что-то заскрежетало за бортом, а у меня на лбу выступила нервная испарина.