Идеальная для колдуна (СИ) - Семенова Лика - Страница 18

— Стало быть, тетушка, раз так говорят.

Амели уставилась на свои пальцы:

— Где мне Нила разыскать?

— А тебе зачем? — толстуха прищурилась и скривила пухлые губы.

— Нужно. Дело у меня.

Тетка хмыкнула и, как ни в чем не бывало, вернулась к луковице:

— Какое такое дело?

— Поговорить нужно.

— Ишь, какая! Мало ли, что тебе нужно. И о чем же ты с ним говорить собралась?

Амели молчала.

— Знаю я ваши разговоры. Голову дурить удумала? А ну как Феррандо узнает?

Амели подскочила и сжала кулаки:

— Ничего я не удумала. И срамного ничего говорить не собираюсь!

Тетка вдруг улыбнулась, взгляд смягчился:

— Ишь, какая! — она покачала головой. — Своевольная. Аж щеки загорелись.

Амели открыла, было, рот, сказать что-то обидное, но толстуха расхохоталась:

— Да будет тебе, милая! Сядь. А я тебе молока налью.

Она отставила лук, обмыла руки в медном тазу, достала кружку и кувшин, накрытый салфеткой:

— На-ка. Свежее. Молочница только принесла. Хочешь булочку с маслом?

Неожиданно для себя Амели кивнула. Ей здесь нравилось, в кухне. Очень нравилось. И аппетит разыгрался. Не то, что в покоях.

Кухарка глянула на нее и улыбнулась. Залезла в шкафчик, достала чашку с маслом, на удивление, холодным, свежую булку; подала нож.

— Ешь, милая, если хочется. Меня теткой Соремондой зовут. Можешь и ты так звать.

Амели кивнула:

— Хорошо.

Она разрезала булочку, пахнущую ванилью, не удержалась и поднесла к носу, жадно вдыхая:

— Ваарская ваниль?

Тетка Соремонда округлила глаза и удивленно подняла тонкие брови:

— И все-то ты знаешь. Шустрая какая!

Амели улыбнулась. Угадала. Конечно, на этой кухне и ваарская ваниль, и габардский мускат. И, наверняка много того, о чем Амели только читала в кулинарных книгах. Возможно, есть даже настоящие бобы какао, из которых готовят изысканные соусы и сладости. Вот бы хотя бы понюхать…

Вопрос про бобы вдруг показался безотлагательно важным:

— А бобы какао тоже у вас есть?

— Что? — тетка Соремонда нахмурилась. — Какие такие бобы? Бобов в кладовой полные мешки.

— Бобы какао.

— Вот про это не знаю.

— Это очень изысканный продукт. Настоящая роскошь.

Толстуха пожала плечами:

— Не знаю такого. И не видала никогда… Феррандо любит простую пищу. Мясо, овощи, пироги. Особенно пироги. А мою стряпню всегда хвалит. И без всяких какао. Но больше всего любит пирожки с требухой. Вон, — тетка Соремонда кивнула на кадку, — как раз пирожков ему затеяла. Уж больно просил.

Амели не знала, что сказать. Требуха… В голову не могло прийти, что в таком богатом доме едят требуху, будто от безденежья. Дома часто подавали — но даже не каждый день. Бывало, Фелис иногда ходила к закрытию мясного рынка, чтобы купить самые остатки — так выходило дешевле. Это было вкусно, гораздо вкуснее пустой капусты, но… заказывать требуху, когда есть выбор, когда можешь есть все, что захочешь… Может, тетка просто смеется?

Амели нахмурилась:

— Неужто, впрямь, требуху?

Толстуха пожала плечами:

— Отчего бы и не требуху, если вкусно? Хочешь — оставайся, помогай. Только рада буду такому поваренку.

Она поставила кадку с тестом на стол, достала холщовый мешок с мукой и начала припылять поверхность:

— Ну? Помогаешь?

Амели все же кивнула — соблазн был слишком велик. Возня с тестом всегда поднимала настроение, наполняла все внутри теплом и будто музыкой. Даже хотелось улыбаться, если оно сжималось под пальцами так, как надо, а не липло глиняной лепешкой. Тетка Соремонда выдала Амели чистый фартук, поставила разделять тесто на порции, а сама принялась жарить лук на огромной черной сковороде. Через пару минут по кухне поплыл аппетитный запах. Амели ловко орудовала огромным ножом, отрезая одинаковые кусочки, и ловила себя на мысли, что почти счастлива. Как же мало надо — всего лишь любимое дело — и все отходило на второй план. Почти забывалось. Она не хотела думать, для кого эти пирожки. Старательно подкатывала кусочки, чтобы получались идеальные ровные кругляши, раскладывала на одинаковое расстояние и оставляла расстаиваться, накрыв чистой тряпицей. И любовалась, как они подходят, время от времени приподнимая ткань. Мягкие, как пух. Тетка Соремонда лишь кидала лукавые взгляды и улыбалась, размешивая лук с рубленой жареной требухой в большом медном тазу. Наконец, поставила таз на стол и взяла скалку.

Как же было хорошо… У тетки получалось очень ловко, несмотря на толстые, казалось бы, неуклюжие пальцы. Одинаковые пирожки с тонким аккуратным швом. Но и Амели не отставала — выходило ничуть не хуже. Но в голове забилась вдруг отчаянная шальная мысль: этак в пирожок все что угодно можно завернуть, тетка и не заметит… Собрать лошадиного навоза… или какого мерзопакостного снадобья, от которого наступает легкая, но неприятная болезнь… А то и вовсе смертельного яду. Кто знает, может, и такое покажется необходимым. У требухи яркий специфический вкус, он многое способен скрыть.

От этих мыслей сделалось не по себе: неужели Амели на такое способна? Подсыпать яд? Она даже замерла, занеся руки над тестом.

Тетка насторожилась:

— Что это с тобой, милая?

Она посмотрела на тетку и выдавила улыбку:

— Можно, я свои слеплю? Какие хочется?

Соремонда молча кивнула, но в глазах промелькнуло беспокойство.

Амели вспомнила рисунок Нила. Чудесных золотых рыбок. Она слепила три пирожка, придавая им нужную форму, из оставшегося теста сделала роскошные хвосты с мелкими бороздками, плавники. Маленькой ложкой наколола чешую, почти как настоящую. Глазами послужили горошинки черного перца.

Тетка Соремонда смотрела, качала головой:

— Экие ловкие руки у тебя. Как славно получается. Чудо какое-то. Мне такую красоту ввек не сделать. У меня все по-простому, по-деревенски.

Амели улыбнулась, чувствуя, как в груди потеплело от похвалы. Аж все запело. Матушка никогда так не хвалила, лишь сдержанно кивала. Ей, конечно, нравилось, но она считала все это непозволительной расточительностью, потому не поощряла. Все это казалось тогда дорогим развлечением.

— Я у Нила рисунок видела. Там были вот такие рыбки. Совсем как живые. У него большой талант.

Тетка Соремонда улыбнулась и покачала головой:

— Талант… Одного не пойму: кому нужны эти его картинки? Какой от них прок? Лучше бы за ум взялся. То ли дело твои руки. С такими руками знатной хозяйкой будешь. Такая жена каждому нужна. И красавица, и умелица.

Амели помрачнела и опустила голову. Не быть ей женой. Колдун не отпустит. А если отпустит — то опозоренной. Такая жена никому не будет нужна, пусть у нее хоть трижды золотые руки. Эти мысли все испортили. Теперь хотелось скорее уйти прочь. Амели напоследок поправила хвостики:

— Можно оставить эти пирожки для Нила? Ему, наверное, будет приятно. Он поймет. Скажите, что от меня.

Тетка лишь повела бровями:

— Можно, наверное, раз так хочешь. Большой беды не будет.

— Я пойду… — Амели сняла фартук и повесила на крюк в деревянной балке. — Мне пора, наверное… Тетушка Сремонда…

— Да, — толстуха посерьезнела.

— Можно, я буду иногда приходить помогать вам.

Та улыбнулась:

— Конечно можно, милая. Всегда приходи. Хоть каждый день. И сама стряпай — все продукты тебе дам. Вижу ведь, как расцвела вся. Нравится.

Амели кивнула:

— Нравится. Очень нравится.

Она развернулась и вышла с кухни: теперь стало тоскливо, будто что-то тянуло в груди.

Глава 20

Амели задыхалась в доме. После теплого уюта кухни роскошные анфилады будто давили, втаптывали в натертый узорный паркет. С запахом теста, с его мягкой податливостью исчезло умиротворение. Стало холодно и пронзительно одиноко, будто Амели стояла в глухом осеннем лесу, коченела, кричала до хрипоты, но в ответ слышала лишь звериные шорохи и птичьи вопли. И равнодушный шелест ветра в умирающей листве. Все было чужим. Пустым. Враждебным. Но больше всего она боялась столкнуться с колдуном. После того, что было. Как теперь смотреть на него, как говорить? Перед глазами то и дело всплывало улыбающееся лицо Мари. Щебетала, как ни в чем не бывало, видно, не чуяла за собой никакой вины. Отчего-то казалось, что девица и вовсе не понимала таких элементарных вещей. Делала, что велят, тем и была счастлива. Она казалась какой-то пустой. Как стеклянная ваза. Щелкни пальцем по прозрачной стенке — и услышишь хрустальный звон, переходящий в легкое гудение. Будто подули в маленькую дудочку.