Под знаменем Сокола (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 18

Да только жила жиле рознь. Иную отворишь, пользу для здоровья сделаешь, а иную если надорвать, то ведь и до смерти человека убить можно. А если это не человек, а сам батюшка Велес! Ну, в общем, осерчал Скотий Бог на Тетерю. К нему на рудник в образе огненного змея явился. Отчета потребовал. Да какой уж тут отчет? Сам Тетеря, говорят, как стоял, так в камень и обратился, работнички его рассудка от ужаса лишились, в трясину прямиком попрыгали. Души их до сей поры в тех местах бродят, путников пугают. В зимние безлунные ночи, в ту пору, когда Велес год окорачивает, собираются они на руднике и работают до свету, руду варят, куют от нижнего мира ключи. Как закончат работу, так и рухнет Мировое Древо, так и наступит всему конец.

Ох, беда, беда! Щур меня, щур! А может быть, в россказнях досужих гридней про неуязвимость Соловья есть доля правды. Пришельцев из нави простым оружием не возьмешь! А точно ли Неждан Незнамов из-за моря живым вернулся? Или это лишь дух его мятежный за землю попранную мстит да к девице, которая его до сей поры по имени называет, ночной порой приходит. Люди, чай, про такое рассказывают.

Войнег покосился на своих спутников, бестрепетно шедших вперед. Эти козней нави не испугаются. Хельги Лютобор сам недавно прошел через навь, да и прежде, сказывают, ведовством владел, в пардуса обращался. Новгородцы с киянами ходили кто к морю Хвалисскому, кто за море Русское, по стариковским понятиям почти что иной мир, а уж Анастасий ромей с его ведовским ремеслом и вовсе настолько часто смерть и навь от людей отгонял, что неизвестно, кто кого больше боится.

Душа Добрынича, однако, на положенном ей месте сидеть спокойно не желала, все ерзала да елозила, словно примеривалась, а не пора ли отсюда деру давать. Эти совершенно неуместные перемещения усилились, когда сотник на излучине гати, бросив взгляд на хвост отряда, не обнаружил там Войнеги. Вместе с ней исчез и Инвар урман. Неужто девка дерзкая, дочь непокорная, решила все же внять голосу разума, поворотила назад, под защиту Корьдненских стен, в тепло родной избы. А что, если это проделки разбойников или того хуже — козни злобной нави. Жизнь молодая, продления рода не изведавшая — лакомая добыча и для тех, и для других.

Что же теперь делать? Бросить все да на розыски пуститься? Или воеводе в ноги повалиться: так, мол, и так, не доглядел, волей родительской не удержал… Тьфу ты, пропасть! Вот будет стыдобища!

Меж тем, средь косых берез да хилых осин показался Тетерин рудник. Покосившаяся печь, ямы от выработок, потемневший от времени сруб и, конечно, камень, вернее, не камень даже, а огромный, в человеческий рост, кусок шлака. Ой, щур меня, щур!

Кругом болото. Водица едва схвачена тонкой корочкой льда, ломкой и зыбкой, точно пенка на молоке. Единственный путь на рудник — по гати, а затем по мосткам. Понятно, почему это место выбрал затравленный, точно дикий зверь, разбойник. Оборону здесь можно держать бесконечно долго, а что до пришельцев из иного мира… Как там по этому поводу ответил княжичу Ратьше ромей Анастасий?

***

Лютобор подошел к тому месту, где гать уходила под воду, остановился, снял с головы и, не глядя, отдал Анастасию шлем, разомкнул пояс с мечом, совлек с себя кольчугу, а затем ступил на шаткий настил, громко окликая прежнего товарища по имени. Правильно. Имя — самый главный оберег, данный человеку. Его не снимешь, не потеряешь, не смоешь и с кожей не сведешь, потому его любая навь боится. С другой стороны, Незнамов сын как раз имени своего нареченного и не ведал. Одно прозвище имел.

Лютобор, сопровождаемый верным Маликом, сделал несколько шагов и повторил свой призыв. Рудник и лес вокруг хранили молчание, только эхо в верхушках деревьев забавлялось, на все лады перекидывая: «ждан-дан-дан».

— А может, нет его здесь вовсе? Заприметил нас да и ушел? — вытянув тощую шею, предположил неугомонный новгородец Твердята.

Товарищи пихнули его в бок, глядя как на полоумного. Торгейр, сурово усмехнувшись, перемигнулся с Анастасием. Ромей молча кивнул. Войнег подумал, что, верно и слепой бы почуял ту почти нереальную напряженность, которая до судорог сводила выхолощенный морозом, разреженный воздух. Она щерилась из лесной чащобы наконечниками трепещущих в неверных объятьях натянутой тетивы, отлитых в печи заклятого рудника, оперенных местью стрел. Она замыкала в груди горячее дыхание обреченных князьями гибели отчаянных голов и обращала в камень пальцы рук, готовых сомкнуться на рукояти меча и, отработанным движением перебросив на грудь верный щит, держать до последнего оборону.

Лютобор меж тем дошел до середины мостков и вновь позвал побратима. На этот он возгласил иное имя. В нем слились воедино ромейская книжная ученость и созерцательные искания мудрецов Святой земли, среди блеска небесных светил узревших нестерпимое сияние ангельских крыл:

— Илья! Братец крестовый! Слышишь ли ты меня?

— Слышу! — отозвался голос, который Войнег не чаял в этой жизни услышать.

Дверь сруба распахнулась, и на пороге показался Неждан.

Так же, как и русский воевода, он вышел без доспехов и шлема, держа на отлете меч, который у края воды воткнул в мерзлую землю. Следом за ним на улицу выскользнул серый Кум. Дружелюбно крутя хвостом и поскуливая, волк помчался навстречу Малику. Два зверя встретились у края мостков, обнюхались и радостно закрутились на месте, весьма довольные друг другом. Их хозяева стояли неподвижно: один — на мостках, другой — возле стены сруба, защищенный со спины, но открытый для сулицы или стрелы, пущенных с гати. Лес во все глаза за ними наблюдал.

Войнег прищурился, разглядывая Неждана. За прошедшие три года бывший Корьдненский гридень, кажется, еще вырос и возмужал. Уступая в росте могучему руссу не более полпяди, он даже превосходил его шириной плеч. Золотисто-карие, ореховые глаза, прежде шальные, веселые, смотрели испытующе, настороженно, красиво очерченный рот был упрямо сжат, на резко обозначенных скулах ходили желваки, ноздри прямого с легкой горбинкой носа чуть дрожали.

Ветер шевелил отросшие едва не до плеч иссиня-черные волосы, теребил полы отделанного бесценной византийской парчой, подбитого собольим мехом роскошного плаща, скрепленного на плече серебряной фибулой в виде головы волка. Теперь Войнегу стало понятно, как выросший на княжьем дворе гридень мимо Корьдненской стражи неузнанным прошел. Попробуй такого признай. Какой уж тут Неждан-неумойка, Незнамов сын беспортошный. Боярин, как есть, или знатный гость заморский. Велес ведает, где он раздобыл этот наряд, а помимо плаща Неждан красовался собольей шапкой, поясом с серебряным набором, расшитыми бисером сапогами из мягкой козловой кожи, но шел он ему к лицу не в пример больше, нежели многим из именитых мужей. Молодец молодцом, только девичьи сердечки горячие без мороза знобить, а судьба положила ему пропадать на этом треклятом болоте!

— Ну, здравствуй, брат! — приветствовал его Лютобор.

— И тебе поздорову! — с усилием отозвался Неждан.

— Что, не признал? — усмехнулся русс.

— Мудрено тебя нынче признать, — сурово сдвинул брови Незнамов сын. — Для меня теперь что твои люди, что гридни брата моего молочного Ждамира, все одно — враги!

— И потому ты шел, не таясь, что хотел нас в западню заманить. А я-то надеялся, что ты помнишь о прежнем братстве!

— О каком братстве ты мне тут говоришь?! — сверкнул глазами Неждан. — Твой князь, словно хазарин поганый, хочет народ мой примучить, данью обложить. И ты заодно с ним. О таком ли я мыслил, когда на Крите погостить тебя приглашал.

— Примучить?! — тут уж пришел черед русского воеводы возвысить голос. — Это хазары поганые вас до самого края замордовали и замучили! Дань с рядовичей за защиту берут, а потом сами же нападают, в полон волокут. Хороша защита! А наш князь желает всех славян вместе собрать, создать державу, с которой считались бы и Хорезм, и Царьград. Чтобы люди жили в ней привольно, не опасаясь за свою жизнь и свободу. Но для этого надо одолеть хазар. Разве сам ты, когда бил за морем арабов, не говорил, что делаешь это потому, что они хазарам беззаконным во всем помогают?!