Медный гамбит - Абби Линн - Страница 24

Бывший темплар потряс головой и не смог удержаться от жалкой усмешки. Не один раз за все эти годы он спускался в подземные галереи таможни или в свой собственный погреб в бараках, но даже не подозревал о том, что обычные граждане — и не-граждане — Урика также решали проблемы подавляющей жары и нехватки материалов для зданий зарываясь в твердую как камень землю.

— Почему ты смеешься?

— Где мы?

— Рядом с началом Золотой Улицы, недалеко от фонтана Ярамуке.

Павек быстро сориентировался: Звайн жил под одним из торговых кварталов города. Сначала это показалось ему глупым, но потом он понял, что это не так уж и нелепо. Темплары оставили охрану торговых кварталов самим купцам.

— Как ты нашел это место, Звайн? — Павек наклонился над костяной балкой, поддерживающей дверь. — Сколько-?

Мальчик твердо стоял на пороге. Ни Звайн, ни эта хлипкая дверь из тряпок и палок за ним не являлись непреодолимым барьером, но он должен держать себя так, как будто являлись.

— Ты темплар. У тебя нет права.

Из-за слюды в комнате был постоянный полумрак. У Звайна была худая фигура мальчишки в разгаре детства, но его глаза — большие, темные, бесстрастные — были намного старше.

— Не должен ли я тебе что-то? Последнее, что я помню, как ты мне сказал, что мы будем в расчете, если ты спасешь мне жизнь. Так ты спас мне жизнь, или это сделал кто-то другой? — мягко возразил Павек, учитывая настроение Звайна, который ожидал от него обычного резкого и обвиняющего тона темпларов. Ему нужно было понять темперамент мальчика, его внутреннее состояние, и он не знал другого способа добиться этого, но ему тут же пришлось пожалеть о своих словах, когда боевой задор Звайна перешел в глубокую тоску. — Я догадываюсь, что ты прав, парень: у меня нет права.

Его руки разошлись в стотону с жестом извининения, но мальчик воспринял это как приглашение. Звайн прыгнул к нему на грудь, обхватил его руками и зарыдал. Чувствуя себя растерянным и беспомощнум, он одной рукой обнял худые плечи Звайна, а другую положил на его макушку. Пока слезы подростка лились на его рубашку, он покачивал парня на бедрах, одновременно оглядывая камнату, которая стала его новым домом.

Кровать, на которой он проснулся, была достаточно широка для мужа и жены. Уголок, наполненный циновками и ковриками, отмечал гнездо, где спал Звайн. Один-единственный стул с прямой спинкой и крошечный стол довершали обстановку комнаты, не считая полок, висящих на грязных стенах, на которые были навалены различные предметы домашней утвари вместе с обрывками нескольких свитков для изучения азбуки. Купцы, живущие наверху, много чего сжигают в своих печах для приготовления еды, но он знал лучше. Он знал, как жил простой народ. Жизнь с Сиан была последовательностью переполненных комнат и плохо-пахнувших переулков, и каждый следующий был хуже предыдущего. Звайн потерял значительно больше, когда осиротел, чем сам Павек имел в детстве.

Он разгладил спутанные волосы и крепко прижал Звайна к себе. Изо рта мальчика вылетал только странный, задыхающийся вой, а слезы слились в поток, но добродетель молчания была тем уроком, который Звайн наверняка давно выучил. Он сотрясаля от рыданий с головы до ног, но не говорил ни слова.

— Мы устроимся! — громко сказал Павек, сам желая верить в собственные слова.

Павек закрыл глаза и нашел в памяти мягкое, круглое лицо лицо Оелуса, подмигнувшее ему в темноте его внутреннего взора. Все хорошо, просто замечательно у нашего Оелуса: он сам в надежной полутьме убежища, носит сухую и чистую одежду, а еду для него готовят женщины, которые поднаторели в искусстве готовить. Оелусу не о чем заботиться.

Павек напрягся и с усилием прогнал Оелуса, но что-то еще смутно зашевелилось в его помяти. Он разрешил ему подойти поближе, и это стало лицом женщины, но не с выцветшими, разрушенными чертами лица Сиан или матери Звайна, но прекрасным, гордым и не сразу узнаваемым лицом. Он мог понять, почему он увидел лицо Оелуса своим внутренним взором: улыбка жреца сама по себе была настоящим чудом, волшебством, а не плодом его горячного воображения. Но женщина-друид с зарнекой? Почему он вызвал ее из памяти?

— Ты останешься? — спросил Звайн, не осмеливаясь поднять голову.

Лицо женщины осталось перед внутренним взором Павека и после того, как он открыл глаза, смотревшее на него с вызовом и осуждением, таким же, каким она глядела на него у ворот, с вызовом и осуждением.

— Я останусь, — твердо сказал он. — Мы устроимся.

Он ожидал, что образ улыбнется ему. Образ Оелуса точно взорвался бы белозубой улыбкой от уха да уха, но друид продолжала глядеть на него с тем же выражением. Павек разгневался на нее и на себя. Он совершенно не понимал, как он сам собирается устраиваться, а еще меньше, как они устроятся вдвоем с мальчиком. Воспитание детей — занятие женщин, хотя, например, Сиан не была мастером в этом деле. Понимание этого остудило его, как холодный ветер.

Действительно женская работа, и женщина, чье лицо все еще стояло перед его глазами, наверняка не откажется от нее. Возможно, что он сам безнадежно испорчен, у него нет надежды научиться чистым заклинаниям друидов — но есть Звайн, жертва Лага, который обманом делают из чистого друидского порошка зарнека. Она не сможет повернуться спиной к человеку, которому доверяет сирота, даже если он дерьмо-головый баарзаг.

— Мы устроимся, — сказал он более уверенно. — У меня есть идея…

Звайн зашевелился в руках Павека. Его лицо потянулось вверх, в глазах блеснули непролитые слезы. — Я помогу тебе, Павек, — пообещал он. — Я выучу все, чему ты научишь меня, клянусь. Я уже готов. Смотри! — С этими словами мальчик высвободился, порылся в своих одеялах и вытащил наружу какую-то кошмарную штуку немного длиннее его ладони. Наискосок согнутая в середине, с одной стороны это был кусок заостренного темного камня, а с другой обсидиановое полукруглое лезвие. — Я украл это у гладиатора. Я готов, Павек. Мы будем охотиться на продавцов Лага вместе.

И мальчик повторил движение гладиатора на арене, когда тот разрезает врага от горла до живота.

— Будь проклят Король Хаману вместе с его темпларами. — Звайн полоснул снова. — Будь прокляты Маски, которые дали ему убить ее, лишь бы спасти свои собственные шкуры. Ты и я, Павек, сделаем то, что необходимо!

В глазах Звайна все еще блестели слезы, но слабый, убитый горем сирота исчез.

— Мы сделаем, правда? — Звайн остановился, его оружие застыло над его плечом.

Слова повисли в воздухе и растаяли.

— Правда?

— Мы попытаемся, Звайн, — мягко ответил Павек. Его внимание было приковано к зазубренному но острому лезвию обсидианового полумесяца. Лицо друида вернулось в глубины его сознания, а где был Оелус, когда он так нужен? Что бы сказал добрый жрец этому безрассудному, полному ненависти и мыслей о мщении ребенку?

— Надо не пытаться, это не слишком хорошо, — запротестовал Звайн, его губы начали дрожать, когда вся его печаль, без остатка, перешла в мечты о мщении. — Это неправильно, нечестно. Она умерла, умерла навсегда. Кто-то должен позаботиться об этом. Кто-то должен сделать хоть что-нибудь. — Его руки тряслись, вместе с губами и голосом. Ему пришлось опустить руку с оружием, чтобы не всадить его случайно в горло Павеку.

— Мы сделаем, Звайн. Мы обязательно сделаем что-нибудь. Я обещаю тебе. — Это была не ложь. Павек верил, что друиды откажутся от торговли с таможней, когда узнают о Рокке, Экриссаре и халгинге. А без зарнеки Лаг исчезнет. — Но подумай сам. Ты не сможешь убить их всех, Звайн — зачем тогда начинать? — Павек взял его руку в свою и прижал к своей груди.

Глаза Звайна задумчиво сузились под густыми бровями. Пальцы его руки забегали по костяной рукоятке, оружие затряслось в такт его сомнениям. Наконец решение было принято. Он разжал пальцы и оружие выскользнуло из его ладони. Павек подхватил его одной рукой, а второй схватил мальчика. Потом он поднял Звайна и прижал к груди, а оружие положил на самую верхнюю полку.