Две твердыни - Толкин Джон - Страница 20

Древень допел и примолк.

– Да, вот такая песня, – сказал он погодя. – Эльфийская, это само собой: траля-ля-ля, словцо за словцом, раз-два, и дело с концом. Однако же неплохо сочинили, ничего не скажешь. Только онтов малость обидели: очень уж коротко они говорят. Н-да, ну ладно, я, пожалуй, постою да посплю. А вы где встанете спать?

– Мы обычно спать не встаем, а ложимся, – сказал Мерри. – Мы бы, если можно, прямо здесь, на ложе, и поспали бы.

– Как то есть ложитесь спать? – удивился Древень. – Ах, ну да, конечно! Гм, кгм, спутался я: пришли мне на память древние времена и показалось, будто я говорю с онтятами, вот ведь как, ишь ты! Что ж, тогда ложитесь и спите. А я постою под ручеечком. Покойной ночи!

Хоббиты пристроились на постели, с головой зарывшись в душистое сено, свежее, мягкое, теплое. Мало-помалу угасли светильники и померкли разноцветные деревья; но все равно было видно, как Древень неподвижно стоит под аркой, закинув руки за голову. Вызвездило, и замерцали струи, тихо стекавшие к его ногам, и тенькали, тенькали, тенькали сотни серебряных звездных капель. Под этот капельный перезвон Мерри с Пином крепко-крепко уснули.

Когда они проснулись, пышнозеленый чертог освещало лучистое утреннее солнце, проникая в укромный покой. Высоко в небесах порывистый восточный ветер рассеивал облачные клочья. Древень куда-то подевался, и Мерри с Пином пока что пошли купаться в бассейне за аркой – и заслышали его гуденье и пенье, а потом и сам он появился на широкой тропе меж деревьев.

– Кгм, кха! Ну, доброе утро, Мерри и Пин, – прогудел он при виде хоббитов. – Вы, однако, поспать горазды! А я уж нынче отшагал шагов под тысячу. Сейчас вот попьем водички и отправимся на Онтомолвище!

Он нацедил им по полному кубку из каменной корчаги, но не из вчерашней, из другой. И вкус у воды был не тот, что вечером: она была гуще и сытнее, вроде и не питье вовсе, а прямо-таки еда. Хоббиты прихлебывали, сидя на краю высокого ложа, и закусывали эльфийскими хлебцами-путлибами (они были вовсе не голодные, но как-никак завтрак, жевать что-то полагается), а Древень стоял дожидался их, напевая то ли на онтском, то ли на эльфийском, то ли еще на каком языке и поглядывая на небо.

– А где оно, ваше Онтомолвище? – отважился наконец спросить Пин.

– Кгм, как? Онтомолвище-то где? – переспросил Древень, обернувшись. – Это не место, Онтомолвище, это собрание онтов, нынче такие собрания созываются очень-очень редко. Ну, сейчас-то многие, н-да, многие мне накрепко обещали быть. А соберемся мы, где и всегда: людское название этому месту – Тайнодол. Отсюда малость на юг. Надо нам подойти туда к полудню, не позже.

Вскоре они тронулись в путь. Древень, как накануне, усадил хоббитов на предплечьях. Выйдя из чертога, он свернул вправо, шутя перешагнул через бурливый ручей и пошел на юг возле безлесных подножий высоких обрывистых склонов. За каменистыми осыпями виднелись березняк и рябинник, а выше – темное густое краснолесье. Потом Древень отошел от предгорий и подался в Лес, где деревья были такие высокие, раскидистые и толстые, каких хоббиты в жизни не видывали. Поначалу их, почти как на опушке Фангорна, прихватило удушье, но очень скоро дыханье наладилось. Древень с ними не заговаривал. Он раздумчиво бухтел себе под нос, и слышалось только «бум-бум, рум-бум, бух-трах, бум-бум, трах-бах, бум-бум, та-ра-рах-бум» или вроде того – то угрюмей, то радостней, то глуше, то гулче. Иногда хоббитам чудился ответный гул, трепет или звук, не то из-под земли, не то над головой, а может быть, гудели стволы; но Древень знай себе вышагивал, не глядя по сторонам.

Пин принялся было считать мерные «онтские шаги», но сбился со счету на третьей тысяче, а тут и Древень пошел чуть помедленнее. Внезапно остановившись, он опустил хоббитов на траву, раструбом приложил ладони ко рту и, словно из гулкого рога, огласил лес протяжным кличем. «Гу-у-гу-у-гу-умм!» – раскатилось окрест, и деревья явственно вторили зову. Потом со всех сторон издалека донеслось: «Гу-у-гу-у-гу-у-гу-у-гумм!» – и это был уже не отзвук, а отклик.

Древень примостил хоббитов на плечи и опять зашагал, время от времени повторяя громогласный призыв. Отклики слышались все ближе. Так они шли да шли – и наконец уперлись в глухую стену вечнозеленых деревьев неведомой хоббитам разновидности: они ветвились от самых корней, густой темноглянцевитой листвой походили на падуб и были усыпаны крупными, налитыми оливковыми бутонами.

Древень свернул налево, и через несколько шагов живая преграда вдруг разомкнулась: утоптанная тропа ныряла в узкий проход и вела вниз по крутому склону в просторную чашеобразную долину, обнесенную поверху вечнозеленой изгородью. На округлой травянистой глади не было ни деревца, лишь посреди долины высились три белоснежные красавицы березы. По откосам сбегали еще две тропы, с запада и с востока.

Одни онты уже пришли, другие шествовали вдали по тропам, третьи вереницей спускались за Древнем. Пин и Мерри озирались и изумлялись: они-то ожидали, что онты все похожи на Древня, как хоббиты друг на друга (если, конечно, глядеть посторонним глазом), а оказалось – ничего подобного. Они были разные, как деревья: как деревья одной породы, но разного возраста и по-разному возросшие; или совсем уж несхожие, как бук и береза, дуб и ель. Были старые онты, бородатые и заскорузлые, точно могучие многовековые деревья (и все же по виду намного моложе Древня), были статные и благообразные пожилые исполины, но ни одного молодого, никакой поросли. Десятка два их сошлось у берез; с разных сторон брели еще двадцать или около того.

Сперва у хоббитов глаза разбежались от несхожести их фигур и окраски, обхвата и роста – и руки-ноги разной длины, и пальцев на них неодинаково (не меньше трех, не больше девяти). С подобиями дубов и буков Древень все же мог бы, наверно, посчитаться родней, но многие онты вовсе на него не походили. Иные были вроде каштанов: кожа коричневая, разлапистые ручищи, короткие толстые ноги. Иные – вроде ясеней: рослые серокожие онты, многопалые и длинноногие. Были еще пастыри сосен и елей (эти самые высокие), пестуны берез, рябин и лип. Но когда все онты столпились возле Древня, чинно кланяясь и учтиво приветствуя его благозвучными голосами, разглядывая чужестранцев неспешно и пристально, тут хоббитам сразу стало яснее ясного, до чего они друг на друга похожи: глаза-то у всех такие же – ну, не такие, конечно, бездонные, как у Древня, но спокойные, задумчивые, внимательные, с зеленым мерцанием.

Подоспели последние; онты обступили Древня широким кругом и завели прелюбопытный и загадочный разговор. Полилась плавная молвь: каждый вступал в свой черед, и общий медленный распев притихал по одну сторону круга и гулко гудел по другую. Хотя Пин не различал и не понимал слов – по-онтски все ж таки разговаривали онты, – однако поначалу ему очень понравилось их слушать, пока не надоело. Он слушал и слушал (а они все говорили и пели) и наконец начал думать, что онтский язык слишком уж медленный, интересно, сказали они или нет друг другу «доброе утро», а коли Древень делает перекличку, то когда они доскажут ему свои имена.

«Хотел бы я знать, как по-онтски да или нет», – подумал он и зевнул.

Древень мгновенно все учуял.

– Кгм, кха-кха, ты вот что, друг мой Пин, – сказал он, и звучный хоровод онтов вдруг примолк. – Я и забыл, что вы такие несусветные торопыги. Но и то правда, скучновато слушать разговор на непонятном языке. Подите-ка погуляйте. Имена ваши на Онтомолвище названы, все вас разглядели, и все согласны, что вы не орки и что нужно добавить строку-другую в древний перечень. На этом мы пока что и порешили, и очень, я вам скажу, быстро порешили, едва ли не чересчур. Вы с Мерри побродите пока по долине, чем вам плохо. Пить захотите – там есть на северном склоне, повыше, очень вкусный источник. А тут еще надо изрядно поговорить, чтобы устроилось настоящее Онтомолвище. Я потом приду вас проведать, тогда расскажу, как у нас чего.