Французов ручей - дю Морье Дафна - Страница 39

– Как твои успехи в пикете? – проговорила она, стараясь его отвлечь.

– Какие там успехи, – проворчал он. – Неужели ты думаешь, что я за десять минут могу обыграть Роки? Разумеется, мне снова пришлось раскошелиться. Я проиграл ему тридцать соверенов. Не такая уж маленькая сумма, между прочим. Кстати, Дона, тебе не кажется, что я должен нанести тебе визит после долгой разлуки?

– Разве ты не будешь участвовать в охоте на пирата?

– Буду, конечно, но я надеюсь, что к полуночи мы уже управимся. Если этот проходимец действительно прячется на реке, как предполагает Годолфин, у него нет ни малейших шансов. Весь лес от дома до мыса охраняется часовыми, и еще несколько человек на всякий случай дежурят у берега. Нет, на этот раз негодяю от нас не скрыться.

– А какая роль отведена тебе?

– О, я намерен наблюдать за событиями со стороны. Зато, когда все будет кончено, мы обязательно устроим пирушку и повеселимся от души. Но ты не ответила мне.

– По-моему, обсуждать это еще рано. Думаю, что к полуночи тебе будет совершенно безразлично, куда завалиться спать: в мою постель или под стол.

– Это потому, что ты всегда так чертовски холодна со мной, Дона. Ну зачем, скажи на милость, тебе понадобилось удирать в Нэврон, оставив меня умирать со скуки в Лондоне, а когда я примчался за тобой, отговариваться какой-то дурацкой болезнью?

– Гарри, ради Бога, оставь меня в покое, я хочу спать.

– Спать! Ну конечно, знакомая песня! Сколько я тебя помню, ты всегда хочешь спать, стоит мне заглянуть в твою спальню.

И, громко хлопнув дверью, он выбежал в коридор. Там он остановился и, перевесившись через перила, проорал слугам, работавшим внизу:

– Ну что, не появлялся еще этот бездельник Уильям?

Дона встала и выглянула в окно. По лужайке к дому шел Рокингем, следом за ним трусила Герцогиня.

Она начала одеваться – медленно и тщательно. Накрутила локоны на палец и аккуратно уложила их по бокам, вдела в уши рубиновые серьги, украсила шею ожерельем из рубинов. Она понимала, что дама, которая через несколько минут выйдет к гостям – изящная, очаровательная, в атласном кремовом платье, с пышной прической, с сияющими в ушах и на шее драгоценностями, – ничем не должна напоминать грязного, промокшего до нитки юнгу, пять дней назад стоявшего под окном Филипа Рэшли. Она посмотрела на себя в зеркало, затем перевела взгляд на портрет. Боже мой, как сильно она изменилась за эти несколько недель, проведенных в Нэвроне: лицо округлилось, угрюмые складки в углах рта исчезли, в глазах, как верно подметил Рокингем, появилось новое выражение. Лицо, шею и руки покрывал густой загар, который невозможно было скрыть никакой пудрой. Ну кто поверит, глядя на нее, что она недавно оправилась от тяжелой болезни и что кожа ее потемнела не от солнца, а от лихорадки? Разве что Гарри с его наивной доверчивостью, но уж никак не Рокингем.

На конюшне зазвонил колокол – во двор въехала карета с первыми гостями. Затем послышался цокот копыт, снова ударил колокол, а еще через несколько минут снизу, из столовой, донеслись мужские голоса, оглушительный хохот Гарри и тявканье собак. За окном сгустились сумерки, сад погрузился в темноту, деревья словно оцепенели. Доне представился часовой, притаившийся в лесу и напряженно вглядывающийся в ручей. Наверное, сейчас к нему уже присоединились другие. Они стоят, прижавшись к деревьям, и ждут, когда в Нэвроне закончится ужин, Юстик кинет взгляд на Годолфина, Годолфин – на Гарри, Гарри – на Рокингема, они понимающе улыбнутся друг другу, отодвинут стулья, встанут из-за стола и, положив руки на рукоятки шпаг, двинутся к лесу. "О, если бы все это происходило не сейчас, а сто лет назад, – думала Дона, – я бы знала, что делать. Я подмешала бы им в питье сонное зелье, я продала бы душу дьяволу и наслала на них проклятье… Но сейчас другое время, и я должна спуститься вниз, сесть за стол со своими врагами и, радушно улыбаясь, потчевать их вином".

Она открыла дверь – голоса в столовой сделались слышней. Она различала напыщенный бас Годолфина, хриплое, раздраженное покашливание Филипа Рэшли, мягкие, вкрадчивые интонации Рокингема. Прежде чем спуститься в столовую, она прошла по коридору и заглянула в детскую, поцеловала спящих малышей, раздернула шторы на окнах, впуская в комнату прохладный ветерок, и, снова подойдя к лестнице, собралась уже сойти вниз, как вдруг услышала за спиной осторожные, неуверенные шаги, словно кто-то брел на ощупь в темноте.

– Кто там? – вполголоса окликнула она.

Никто не отозвался. Она замерла, охваченная внезапным испугом. Снизу по-прежнему доносились громкие голоса гостей. Прошло несколько секунд, затем сбоку опять зашаркали шаги, послышался чей-то тихий шепот и слабый вздох.

Она принесла из детской свечу и, высоко подняв ее над головой, стала всматриваться в темноту, откуда долетали странные звуки. Свеча озарила длинный коридор и полусогнутую фигуру, привалившуюся к стене. Дона узнала Уильяма. Лицо его было бледно как мел, одна рука бессильно повисла вдоль туловища. Дона подбежала к нему и опустилась рядом на колени. Он с трудом поднял руку и отстранил ее.

– Осторожно, миледи, – проговорил он, и губы его сжались от боли, – вы испачкаете платье. Я весь в крови.

– Уильям! – воскликнула она. – Что с тобой? Ты ранен?

Он покачал головой, сжимая правое плечо.

– Ничего страшного, миледи, – проговорил он. – Так, небольшая царапина… Жаль только, что это случилось именно сейчас.

И тут же закрыл глаза, ослабев от боли. Дона поняла, что он лжет.

– Как это произошло? – спросила она.

– Я возвращался через лес, миледи, – ответил он, – и наткнулся на дозорного. Он набросился на меня, я стал вырываться, и он ранил меня шпагой.

– Идем ко мне в комнату, я промою и перевяжу твою рану, – прошептала она.

Он уже не протестовал и молча позволил ей довести себя до спальни. Она заперла дверь на засов и уложила его на свою кровать. Затем принесла воду и полотенце и, как могла, промыла и перевязала его плечо. Когда все было кончено, он открыл глаза и чуть слышно произнес:

– Вы слишком добры ко мне, миледи.

– Тише, тише, – сказала она, – не разговаривай. Тебе сейчас нужно отдыхать.

Лицо его было по-прежнему смертельно бледно, и Дона вдруг почувствовала тревогу: она не знала, насколько серьезна его рана и что еще полагается делать в таких случаях. Он, очевидно, догадался о ее волнении, потому что поднял голову и проговорил:

– Не беспокойтесь, миледи, все будет в порядке. Самое главное – я выполнил ваше поручение. Я был на "Ла Муэтт" и виделся с капитаном.

– Ты передал ему? – воскликнула она. – Ты передал, что Юстик, Годолфин и остальные собираются сегодня у нас?

– Да, миледи, я все ему передал, но он только улыбнулся в ответ своей непонятной улыбкой и произнес: "Скажи своей хозяйке, что ``Ла Муэтт'' сумеет постоять за себя, хотя на борту по-прежнему не хватает юнги".

Едва он договорил, как в коридоре послышались шаги и в дверь постучали.

– Да? – откликнулась Дона.

Голос молоденькой служанки произнес:

– Сэр Гарри просил передать, ваша светлость, что гости уже собрались.

– Пусть начинают без меня, – ответила Дона. – Я буду через минуту. – – Потом наклонилась к Уильяму и шепнула:

– А корабль? Что с кораблем? Они успеют вывести его в море?

Но взгляд его внезапно затуманился, глаза закрылись, и он потерял сознание.

Накрыв его одеялом, она подошла к умывальнику и, едва ли понимая, что делает, смыла кровь с рук. Затем взглянула на себя в зеркало и, увидев, что щеки ее тоже побледнели, как и у него, дрожащими пальцами нанесла на скулы румяна. Оставив его лежать в беспамятстве на кровати, она вышла из комнаты и двинулась в столовую. Как только она появилась в дверях, стулья дружно задвигались по каменному полу – гости встали, приветствуя хозяйку.

Ослепительно улыбаясь, она гордо прошествовала на свое место, не различая ничего вокруг ни блеска свечей, ни длинного стола, уставленного всевозможной снедью, ни Годолфина в фиолетовом камзоле, ни Рэшли в пегом парике, ни Юстика, опирающегося на шпагу, ни остальных гостей, склоняющихся при ее приближении, – мысли ее были далеко, она думала о человеке, который стоял сейчас на палубе корабля и, глядя на начавшийся отлив, посылал ей последний, прощальный привет.