Французов ручей - дю Морье Дафна - Страница 37

Я спускался к ручью и беседовал с капитаном. Сегодня утром во время отлива "Ла Муэтт" села на мель и повредила днище. Матросы сразу же начали его чинить, но пробоина большая, и раньше чем через сутки они не управятся.

Он вдруг поднял голову и посмотрел через ее плечо. Дона обернулась: дверь, которую она только что плотно закрыла, была снова распахнута. На пороге стоял Рокингем и расправлял кружевные манжеты.

Глава 17

День тянулся томительно долго. Стрелки на часах, казалось, замерли.

Звон, каждые тридцать минут разносившийся по двору, звучал мрачно и угрюмо.

Было душно, небо хмурилось с утра, предвещая грозу, которая так и не разразилась.

Гарри громко храпел на лужайке, прикрыв лицо платком. Рядом прикорнули собаки. Рокингем сидел с раскрытой книгой, но Дона видела, что он почти не переворачивает страниц. Стоило ей поднять голову, как она тут же натыкалась на его холодный, испытующий взгляд.

Он, конечно, ничего не знал наверняка, но благодаря своей поразительной, поистине женской интуиции сразу почувствовал происшедшую в ней перемену. Слишком многое казалось ему странным: и ее добровольное затворничество, и чересчур теплые отношения с лакеем, и весьма недружелюбный прием, оказанный ему и Гарри. Все это не могло объясняться одной лишь скукой – нет, причины были гораздо более серьезные и опасные. Его настораживало ее непривычное молчание и то, что она не шутила и не болтала, как прежде, а сидела, прикрыв глаза и теребя в руках цветок, погруженная в какие-то тайные думы. Он ловил каждое ее движение, каждый жест, и она это видела, но ничего не могла сделать. И с каждой минутой напряжение, возникшее между ними с самого их приезда, становилось все сильней и ощутимей. Он следил за ней, словно кот, подкарауливающий птичку, готовую вот-вот вспорхнуть из высокой травы.

Гарри, ни о чем не подозревая, мирно посапывал на лужайке.

Дона думала о корабле. Она представляла матросов, которые, скинув рубашки и закатав брюки, работают на мелководье – пот струится по их спинам, "Ла Муэтт" лежит на боку, на корме зияет пробоина, обшивка потемнела от ила.

И он тоже работает вместе со всеми, нахмурив лоб и сжав губы. На лице его застыло серьезное, озабоченное выражение, которое она так любит, – – он знает, что времени осталось мало, что мешкать нельзя, что сейчас, так же как тогда, в Фой-Хэвене, от их расторопности и решительности зависит их жизнь.

"Я должна во что бы то ни стало пробраться к ручью до темноты, – думала она, – и уговорить его выйти в море с первым отливом, даже если они не успели закончить ремонт. С каждой минутой опасность, нависшая над ними, становится все серьезней, каждый лишний час, проведенный в ручье, может оказаться для них роковым. С тех пор как рыбаки заметили корабль, прошли целые сутки. За это время Годолфин и его приятели наверняка успели предпринять какие-то шаги. Может быть, уже сейчас их люди бродят по берегу, рыщут в окрестных лесах, прячутся на холмах. А вечером все они: и Годолфин, и Юстик – соберутся в Нэвроне для последнего обсуждения, и кто знает, чем окончится эта встреча".

– О чем задумались, Дона? – услышала она голос Рокингема.

Кинув взгляд в его сторону, она увидела, что он отложил книгу и пристально смотрит на нее, прищурив глаза и склонив голову набок.

– Вы сильно изменились за время болезни, – сказал он. – В Лондоне вы и пяти минут не могли просидеть молча.

– Старею, должно быть, – небрежно ответила она, жуя травинку. – Как-никак через несколько недель мне исполняется тридцать.

– Странная все-таки на вас напала болезнь, – пропустив ее реплику мимо ушей, продолжал он. – Никогда не слышал, чтобы от простуды у людей появлялся загар, а глаза делались такими большими. Вы не пробовали обращаться к врачу?

– Я предпочитаю обходиться домашними средствами.

– Ах да, конечно, ведь за вами ухаживал безупречный Уильям. Кстати, что это у него за акцент? Он говорит почти как иностранец.

– Все корнуоллцы так говорят.

– Но он-то не корнуоллец, по крайней мере конюх сегодня утром уверял меня, что он не из этих мест.

– Значит, из Девона… Меня никогда не интересовало, откуда он родом.

– А правда ли, что до вашего приезда дом почти целый год простоял пустой и неподражаемый Уильям хозяйничал здесь в полном одиночестве?

– Вот уж не думала, Рокингем, что вы станете собирать сплетни на конюшне.

– А почему бы и нет? Очень полезное занятие. Когда мне требуется узнать самые свежие новости, я иду именно в людскую. Во-первых, все, что говорят слуги, как правило, подтверждается, а во-вторых, в их изложении сплетни звучат гораздо забавней.

– И что же вам удалось выведать в людской Нэврона?

– Довольно любопытные вещи.

– Например?

– Например, то, что ее светлость обожает долгие прогулки по солнцепеку.

И платья для таких прогулок выбирает самые старые и поношенные. А когда возвращается, платья почему-то оказываются заляпаны илом.

– Ну что ж, все верно.

– Кроме того, я узнал, что аппетит у ее светлости до крайности капризный. То она спит до полудня, а потом требует завтрак. То ничего не ест с обеда, а после десяти, когда слуги отправляются на боковую, просит верного Уильяма приготовить ей ужин.

– И это верно.

– Потом вдруг, ни с того ни с сего, будучи до этого совершенно здоровой, ее светлость заболевает, и никому, даже детям, не разрешено заходить к ней в спальню, поскольку болезнь ее объявлена заразной, и один незаменимый Уильям имеет право проникать за запертые двери, чтобы ухаживать за ней.

– И что же дальше, Рокингем?

– Почти ничего, если не считать вашего внезапного выздоровления, а также полного отсутствия интереса к мужу и его ближайшему другу, приехавшим, чтобы вас навестить.

Послышался протяжный вздох. Гарри откинул с лица платок и сел, зевая, потягиваясь и почесывая парик.

– Что касается последнего, Роки, то тут ты чертовски прав. Впрочем, Дона всегда была ледышкой. Уж я-то знаю – как-никак мы шесть лет живем вместе. Проклятые мухи, совсем одолели! Ну-ка, Герцогиня, прогони этих мерзавок. Никакого спасенья от них нет!

Он принялся махать платком. Собаки проснулись, зарычали и запрыгали вокруг него. Из-за угла террасы выбежали дети, которым разрешили поиграть полчаса перед сном, и начали носиться по лужайке.

После шести наконец хлынул ливень и прогнал всех в дом. Гарри, зевая и жалуясь на жару, уселся играть в пикет с Рокингемом. До ужина оставалось три с половиной часа, а "Ла Муэтт" все еще не покинула ручей.

Дона стояла у окна, барабаня пальцами по стеклу, и смотрела на крупные, частые капли, стекавшие вниз. В комнате было душно, пахло псиной и духами, которыми неумеренно надушился Гарри. Время от времени он разражался хохотом, приветствуя малейшую промашку, допущенную Рокингемом. Стрелки часов, до этого, казалось, не желавшие двигаться с места, вдруг припустили во весь дух, словно наверстывая упущенное. Не в силах сдержать обуревавшее ее волнение, Дона принялась шагать из угла в угол.

– Что с вами, Дона? – спросил Рокингем, отрываясь на минуту от карт.

– Отчего вы так взволнованны? Может быть, загадочная болезнь снова дает о себе знать?

Она не ответила и опять подошла к окну.

– А мы вас валетом! – со смехом проговорил Гарри, шмякая на стол карту. – Ну что, Роки, плохи твои дела? Оставь мою жену в покое и следи лучше за игрой. Видишь, вот и еще один соверен перекочевал ко мне в карман.

Дона, сядь, ради Бога, собаки от твоих хождений совсем взбесились.

– В самом деле, Дона, – поддержал Рокингем, – садитесь и последите, чтобы Гарри не жульничал. Когда-то вы любили играть в пикет и шутя обыгрывали нас обоих.

Дона взглянула на приятелей: Гарри, шумный, оживленный, раскрасневшийся от выпитого вина, с головой ушел в игру и ни на что не обращал внимания;

Рокингем хоть и поддразнивал его по старой привычке, но в то же время не спускал с нее алчного, испытующего взгляда. Она поняла, что они просидят еще по меньшей мере час – Гарри ни за что не встанет раньше, – и, зевнув, направилась к двери.