Взлет Андромеды (СИ) - Савин Владислав - Страница 21

Идеологию русской общины лучше всего (на мой взгляд) выразили даже не ученые-мыслители, вроде Бердяева или Соловьева, а поэт Некрасов, в стихах про вымышленную деревню Тарбагатай «где-то за Байкалом»:

Казалось бы, утопия, не имеющая отношения к реальности? Любой марксист скажет, что «подати до срока», это первый сигнал для помещика (и царской власти) эти подати поднять! И что сибирские деревни, даже без помещиков, вовсе не были «мужицким раем», капитализм проникал и туда. Но в эту утопию верили русские крестьяне – не только составлявшие подавляющее большинство российского населения в начале ХХ века, но также в массе поставляющие и кадры пролетариата.

Большевизм же стал идеологией российского слободского пролетариата (который мировоззрением близок именно к русской крестьянской общине). Ленин употреблял термин «сознательный» пролетариат, но это не совсем точно – сознательность это категория субъективная. Также неправильно отождествлять его и с квалифицированным пролетариатом («рабочей аристократией» в западной терминологии) – поскольку большевизм был близок и самым неквалифицированным рабочим. Слободской пролетариат – это те, кто работают на крупном предприятии, и компактно живут поблизости, по сути сохраняя жизненный уклад крестьянской общины – «наш завод» для них, это то же самое, что «мир» родной деревни, из которой эти рабочие (или их отцы) вышли. В этом отличие от например, подручного в кузнице или полового в трактире – у тех ни с кем общности нет. И в психологии – половой может мечтать скопить по копеечке и самому выбиться в хозяева, ну а слободской рабочий даже не мечтает стать фабрикантом. В слободе общепринят коллективизм – ведь от общего взора и осуждения не спрячешься, вся жизнь (а не только работа) проходит у всех на виду. И отношение к собственности скорее, философское – да, это очень круто, в воскресенье пройти по улице с собственной гармошкой, и чтоб сапоги со скрипом, но и утрата этих предметов не станет трагедией, если надо завтра на фронт. Кстати, в этом и отличие слободских от крестьянства – субэтноса наиболее близкого. В крестьянине все ж сидит гвоздем – выбиться в «крепкие», чтоб дом полная чаша – а если кто-то попробует отнять, я обрез достану.

Уникальность России до 1917 года в том, что в ней, в сравнении с развитыми капиталистическими странами Запада, была высокая концентрация промышленности в сочетании с ее ускоренным развитием. Что вызвало, при меньшей общей численности пролетариата, непомерно высокую долю занятых на крупных предприятиях, однако сохраняющих общинно-крестьянское мышление. Этого не было в Европе или США – где наличествовал гораздо больший процент занятых в мелких фирмах (с мечтой самим открыть «свое дело»), при более индивидуалистической психологии (привет протестантизму!). Также, европейскому пролетариату крайне не хватало интеллектуальной составляющей (которую в России привнесли в коммунистическое движение представители прогрессивной интеллегенции) – без чего, как верно указал Ленин, «пролетариат способен выработать лишь тред-юнионистское сознание». В итоге, в мировом коммунистическом движении, Россия в 1917 году оказалась авангардом – за которым армия не пошла.

Обещанной мировой революции не совершилось – а мы оказались под огнем и злобой всего мира капитала. И не погибли, не превратились в еще одну «Индию», в самом начале, оттого что мировой капитал был обескровлен внутренней грызней первой Великой Войны. Ну а после – исключительно благодаря боевому и трудовому подвигу нашего народа. Хотя субэтнос слободского пролетариата не составлял большинства – его пассионарности, собранной и направленной к цели большевистской идеей, хватило, чтобы увлечь за собой крестьянство к великой цели – победить в революции и Гражданской, провести индустриализацию и коллективизацию, выиграть Отечественную и восстановить страну после Победы. Когда народ един – он непобедим. Мы доказали это всему миру – раздавив Еврорейх в самой страшной войне, какую знало человечество.

Но – закон отрицания отрицания! – все, в своем развитии, несет в себе свою гибель. Мы поставили задачу поднять жизненный уровень наших советских людей – и добились в том явных успехов. Но уже явно заметны тенденции, что современный советский рабочий, это уже не слободской пролетарий начала века. Он уже живет не в общежитии, а (все чаще) в отдельной квартире, расположенной вдали от проживания своих товарищей по цеху. Имеет гораздо больше свободного времени, намного более разнообразный досуг, культурные увлечения. И потребности, что тоже очевидно. И даже в собственности у него может быть сейчас, и загородная дача в садоводческом товариществе, и мотоцикл, и даже автомобиль. В итоге – мотивацией для такого рабочего должна быть уже другая Идея, сохраняющая коммунистическую суть, но по форме отличная от прежнего, привычного – «надо»!

Мы – авангард, выросший до армии всемирного коммунизма, но не переставший быть авангардом. Своим трудом и борьбой приближая установление этого высшего, самого справедливого общественного строя – осознавая, что в этом наше историческое предназначение.

Квартира ответственного товарища в Москве.

– Ну что, доигралась, дочка? В милицейскую камеру угодила, вместе с хулиганьем!

– Ипполит, не пугай ребенка! Ты что, не видишь, на ней лица нет? Она слова сказать не может!

– А ты вообще молчи, мать-защитница! Лицо на ней есть, просто не видно под штукатуркой. Я в командировках постоянно – а ты куда смотрела? Не видела, с кем она гуляет, чьему дурному влиянию поддалась?

– Ипполит, опомнись! Коля ведь сын Антона Степановича. Твоего же друга. И сам он мальчик вполне приличный, положительный – комсомолец, студент МГУ!

– Комсомольцы – в попугайских одеждах не ходят. И драк на улице, да еще с дружинниками – не устраивают!

– Папа! Все было не так! Мы мирно шли и никого не трогали! А красноповязочные сами к нам пристали, и начали оскорблять!

– А вот врать не надо, дочка! Москва, это не какой-то Львов, где всякие уклоны когда-то имели место[14]. И сочинить не получится – свидетелей полно, и протокол составлен.

– Папа! Ну не было ничего такого! Ну, собрались мы у Джона на квартире, музыку послушали, потанцевали, ну дринкнули немного. А в восемь захотели на Красную площадь прошвырнуться, посмотреть киношоу про Спутник.

– Так, я смотрю, вы уже имена на английские поменяли – по-нашему зваться не хотите? И всякие иностранные словечки вставляете без дела?

– Папа, ну нравится нам так! Коль много – а Ник или Николя звучит красивей! Без всякой политики и «низкопоклонства» – а просто, приятно слышать, Николя, это так аристократично! Мы что, какую-то банду организовали – нет, всего лишь приятно время проводили вместе. Как нам нравится – а не как заставляют!

– Аристократов мы в семнадцатом упразднили. Так была драка или нет?!

– Пап, ну дай досказать! Идем мы значит, по Горького, все переоделись как положено, а Ник не стал, потому что я ему сказала, он так классно выглядит в этом зеленом пиджаке с ярко-оранжевым галстуком. Я с ним под руку, как на Бродвее! И тут эти, с красными повязками! Подошли и стали громко говорить – «смотрите, чувак и чувиха идут. А это правда, что чувак, это кастрированный баран, по цыгански, или еще на каком-то языке? Ну а чувиха, это подстилка в хлеву – или же, на воровском жаргоне, самая дешевая проститутка». Ник ответил, с достоинством – хам и ничтожество, уйди с дороги. Тогда этот с повязкой целую клоунаду закатил – «о чудо, баран разговаривает! Граждане, спешите посмотреть на цирк». Ник не стерпел, только лишь замахнулся, даже ударить не успел – эти держиморды приемам обучены, ему руки за спину, и лицом вниз, на грязный тротуар, в чистом пиджаке! Все остальные из нашей компании сразу в толпу, ну кому охота в участок, и чтоб после характеристику в институт? Я одна лишь вступилась, кричу, да что ж вы делаете ироды, и сумочкой колочу кого-то по башке. Ну и мне – «гражданочка, пройдемте», дальше неинтересно.