Следы в Крутом переулке - Шурделин Борис Фомич - Страница 24

Но я уже повесил трубку.

— У него к тебе какой-то вопрос, но не волнуйся.

— Ну что там еще? — Елышев вскочил со стула и зашагал по комнате. — Что еще?

— Не горячись. Сейчас прокурор приедет — и все узнаем. Я тебе помогу. — И тут я сказал: — Давай, пока он едет, все же поговорим о женщине, которая переживает за тебя искренне и потому посоветовала рассказать все именно мне. Я ведь от Валентины давно о тебе слышал и такие ей советы давал, какие тебе вряд ли бы понравились. Советовал наплевать на тебя, хотя знаком с тобой не был. Но ты так вел себя.

Елышев перестал шагать. Остановился посреди комнаты.

— И что она? Послушалась вас?

— Ты от волнения поглупел, что ли? Если бы она послушалась, разве приютила бы в трудный час, разве ты сейчас стоял бы здесь?

Он улыбнулся и сел:

— Верно, поглупел я. Тут поглупеешь. Впрочем, вы правы, вел я себя — глупее не придумаешь. И правда, надо было ей давно на меня наплевать.

— А ты когда узнал, что мы с ней не только коллеги, что Валентина — моя сестра?

— Да вот как дело это началось противное, так и узнал. А вы, выходит, про меня давно знали?

— Слышал про тебя. Теперь вот увидеть довелось. Познакомиться. Надолго ли?

— Поверите, если скажу — навсегда?

— Не зарекайся. Не мне тебя учить, не первый же раз ты к женщине переехать собрался.

— Не первый. Но последний. И впервые — по закону.

— Не спеши, думай лучше, чтоб ей вреда не было. Хватит с нее бед… Матери у нас разные были, а отец… ей он настоящим отцом был, а от нас с братом ушел. Потом война. И он не вернулся, и моя мать, и ее… Да, вот такие дела…

— А знали вы, что я… когда срочную служил… дружил с ее мужем?

— Не знал. Этого не знал… Да-а-а… Сталь сожрала его, взрыв этот проклятый в тот день, в то утро — как и брата моего, как и Витю Чергинца. Это я знал… А что ты дружил с ним, не знал. Вот и еще один наш… новоднепровский… клубок. Эх какая у них бригада была! Только с теперешней чергинцовской сравнить можно.

Прошепелявил звонок в прихожей. Елышев сразу как-то сжался в кресле.

Прокурор, здороваясь, кивнул мне. Елышеву тоже кивнул, и по этому кивку я понял, что парню ничего не угрожает. Прокурор придвинул к журнальному столику кресло, присел на самый край, опустил руки между колен, сплел узловатые пальцы. Я тоже сел.

— Дело вот в чем, — сказал прокурор, — Этот балбес полчаса назад сказал нечто такое, что может многое изменить, — говоря так, Привалов смотрел на Елышева, да и фразу эту повторил для него — я ведь ее уже по телефону слышал. — Тот из вас, кто был на улице в те минуты, когда отец выскочил в окно вслед за сыном… или немного раньше…

Я мельком взглянул в напряженное, но спокойное, сосредоточенное лицо Елышева. Прокурор продолжал:

— …должен был видеть человека, который стоял в конце переулка. У оврага. Не мог не видеть. Исключено, что ты его не видел, — обратился прокурор к Елышеву.

— Одну минуту, — вмешался я. — Так не пойдет. Вспоминать надо терпеливо, системно.

— Но я больше ничего не помню, — прошептал Елышев. — Я вам, что помнил, все сказал.

— Не волнуйся, — ответил прокурор. — Давай вспоминать вместе.

Действительно, мы с прокурором могли уже все вспоминать вместе с этими парнями, словно сами пережили ту ночь в переулке. Но Елышев возразил:

— Ну как снова вспоминать? Я все эти дни только и старался обо всем забыть. Выкинуть из головы.

— Вот и хорошо, — подхватил Привалов. — То, что ты помнил и мне рассказывал, можно забыть. А то, чего ты тогда не вспомнил, ты же не мог забыть в эти дни. Как же забыть то, чего не помнил? Когда ты стоял на улице, ну, в переулке, после того, как этот Петрушин испугался твоей шипели… ты хоть раз взглянул в конец переулка, в сторону оврага?

— Наверно, — неуверенно ответил Елышев, — смотрел.

— А видел, — продолжал прокурор, — что там стоит человек? Только не выдумывай: видел или нет?

— Человек? — Елышев вдруг посмотрел в какую-то точку в углу комнаты, и нам стало ясно, что он вспомнил. Но что он вспомнил?

— Стоял? — спросил я. — Стоял человек?

— Да, — твердо сказал Елышев, всматриваясь в угол комнаты. — Да, стоял. Неподвижно стоял. Почему же я раньше вам не сказал? — спросил он, переводя взгляд на прокурора.

Привалов откинулся на спинку кресла. Лицо его светилось от удовольствия. Заговорил он чуть ли не возбужденно:

— Потому ты и забыл про него, что он стоял неподвижно. Если бы он пошел или побежал, ты бы запомнил. Таково свойство нашей памяти.

Еще один неизвестный? Значит, прокурору надо продолжать поиск? Чему ж он радуется?

А если это Володя Бизяев? Я похолодел.

Прокурор между тем продолжал:

— Тот балбес, Пашка Курань, вспомнил, что, когда он бежал впереди отца, у оврага перед собой увидел человека, испугался его и нырнул в сторону. А Сличко не успел свернуть, столкнулся с тем человеком, и они оба рухнули в овраг.

— Оба? — воскликнул я и даже вскочил со стула. — Значит, тот второй остался жив, и ему даже удалось выбраться из оврага? Это не Бизяев, ясно, — выдал я себя. — Наверняка это был муж Галины.

— Как всегда спешите, доктор, — укорил меня прокурор. — Ну как он мог там оказаться, когда его видели на Микитовской до того, как Сличко свалился в овраг? Проделать весь этот путь назад в том состоянии, в каком он был? Вы лучше вспомните овраг, каким мы с вами видели его утром. Труп Сличко. А кроме того, рваный пиджак броской расцветки, чугунок со свежими царапинами…

— И нелепая крестовина. Так то пугало было! — неожиданно для самого себя догадался я.

— Вот именно, — подтвердил Привалов, не обращая внимания на ничего не понимающего Елышева. — Так что один из наших парней караулил в переулке вовсе не свою девчонку, а ее отца. Задумал каким-то образом заманить того к оврагу.

Да-а, ситуация. Знал ли об этом Чергинец, когда так старался выручить Володьку? Видно, Люба понимала парня лучше, чем все мы, потому и жить не смогла. Значит, Бизяев все-таки хотел отомстить за гибель своего отца.

— Ничего это не меняет, — сказал я. — Пусть он и установил пугало. Но с какой целью? Никто не докажет, что он таким способом хотел отправить Сличко в овраг. Это же просто смешно. Тем более, что сам рядом с пугалом не остался. Может, он и забыл про него после всех катавасий в доме и во дворе?

— Верно, — охотно согласился Привалов. — Но в девятнадцать лет можно придумать что-нибудь пооригинальнее огородного пугала, если хочешь кого-то с дороги сбить. Тем более такого волка, как Сличко. Но так пли иначе, а пугало тропку перекрывало, пути оттуда не было. Если заранее не свернуть. Не мог разве наш парень так решить: заманю-ка этого гада за дом, он за мной погонится, я перед пугалом — в сторону, а он — в овраг? Мог? Но это примитивная выдумка. Правда? В нашем Новоднепровске эти пугала чуть ли не в каждом саду стоят. Так что выдумка даже неоригинальная.

— А по-моему, неплохая выдумка, — с вызовом возразил я, — тем более, что в такую ночь может и дьявол померещиться. Видел кто или нет неподвижного человека — в протоколе пока не записано. И кто и когда установил там пугало — может, оно давно стояло, да никто не замечал, неподвижное ведь, сами говорите.

Елышев хотел было вставить два слова в свое оправдание, но я опередил его:

— Тебя спросили про человека? А человека там никакого не было. Человека ты не видел, ты не мог его видеть — там его не было. Дождь, ночь. Про пугало ты вообще ничего не говорил. А человека там не было — даже прокурор признает.

— Разумеется, признаю, — вроде и не улыбнувшись, согласился Привалов. — Тем более, что за неделю там в овраге от дождя и грязи все перемешалось. Теперь уж и не установить, чей то был пиджак. — Прокурор посмотрел сперва себе под ноги, а потом исподлобья метнул на меня хитрый взгляд.

— Лучше скажите, зачем все же я вам понадобился. Вы же обещали, — сказал я прокурору. — Сами признали, что дело закончено. Может, жалеете, что втянули меня?