Следы в Крутом переулке - Шурделин Борис Фомич - Страница 13

Кажется, он вернулся в город много позже смерти жены Сличко. Интересно, что думает прокурор? Не зря же он с вами помчался к Петрушину, как только я ему сообщил, где Надежда теперь живет. Столько лет прошло, что, наверно, только прокурор и сможет все проверить, сопоставить. Я уж не помню того времени — мне тогда и десяти лет не было. Да и думал тогда больше о жратве, с утра до вечера только о ней.

— Не ты один так жил, мыслитель. Скажи-ка, Бизяев сегодня на работу выйдет?

— А как же иначе? Я больше не отпускал, значит, не может не выйти. Вот уляжется эта история — мы его на курорт отправим, я уже заказал путевку. Даже если он убил этого гада, никто его не осудит. Для того, я уверен, прокурор и распутывает все так тщательно, чтобы никого не осудить.

— Но ведь еще и Люба… — неохотно, но по чувству долга напомнил я.

— То, что произошло у нее с Бизяевыми, неподсудно обычному суду, — твердо сказал Сергей. — Никто не может их судить. Никто не может и защищать. Тем более, что из посторонних об этом знаем только мы с вами.

Таким я еще Сергея не видел. Он готов меня сделать своим сообщником, готов скрыть что-то? Судьба младшего друга для него самого как собственная судьба. Даже больше чем собственная. Чтоб себя самого спасти, ничего бы скрывать он не стал.

10

Хотя следующий день был у меня по графику свободным, утром я все-таки заглянул в больницу. Тем более, что прокурор пожаловался на свою руку. Впрочем, не потому ли пожаловался, что решил повидаться со мной именно в больнице? Так или иначе, мы встретились в моем кабинете, я сменил мазь на его руке, а он сообщил мне кое-какие новости.

Было установлено, что в тот вечер Люба Сличко дома не появлялась. Видели, как она уходила из дому в шесть часов вечера. Подруга, с которой она провела весь вечер, утверждает, что перед сменой Люба домой не заезжала. И Любина одежда в шкафу в лаборатории та же, в какой она вышла из дома в шесть.

Выслушав прокурора, я решил ничего ему пока не рассказывать о том, как отнеслись к Любе в семье Бизяевых. Но как-то же надо было отреагировать на его сообщение?

— Самоубийство девочки — главная трагедия в этой истории, — вздохнул я.

— Согласен. Как вы помните, Сличко появился неожиданно. Но благодаря наблюдательности Чергинца мы точно знаем, когда. В день рождения того парня из порта.

— Малыхи, — подсказал я.

— Да, да. Которого накануне пригласили, а потом заставили торчать на улице.

— И поэтому он ел селедку на улице, — вспомнил я.

— Вот именно. Это было третьего, в субботу. Трагическая же ночь — с понедельника на вторник, с двенадцатого на тринадцатое. То есть Сличко провел в городе больше недели. Знаем же мы об этой неделе ничтожно мало. Первое свое воскресенье, четвертого числа, он просидел дома. В воскресенье перед закрытием магазина туда заходила Люба Сличко. Это вспомнила уборщица, она еще тогда удивилась. Галина Курань отрицает, что говорила с девушкой. Естественно, будет отрицать, той ведь уже нет в живых. Однако в понедельник, пятого, с утра, пробыв в магазине минут двадцать, Галина ушла. По делам. В горпродторг. Она там была в понедельник — это установлено. Но была совсем недолго, значительно меньше, чем ей сейчас бы хотелось. Я думаю, что в тот понедельник и состоялась встреча Галины и Сличко. В доме Галины. Сама-то она живет сейчас у нового мужа, вдовца, А ее сын от Сличко, Павел Курань, живет… к сожалению, сейчас он в бегах после кражи в магазине… жил в том же Крутом переулке, в старом доме Галины. Так вот наиболее вероятно, что в воскресенье вечером Галина передала Любе ключ от дома. Сличко ночью или под утро, когда еще было темно, пришел в дом и дождался Галину. Это было днем в понедельник, а в четверг был ограблен магазин. То есть логично предположить, что все эти дни Сличко по ночам обитал в старом доме Галины, возможно, вместе с Пашкой Куранем, а днем бывал у дочерей. А, может быть, наоборот. Факт, что он бывал и там и там. Покойная Павлина Назаровна приходила к Петрушину. Он этого не отрицает. Якобы просила его, чтобы не уговаривал Надежду, не портил молодой женщине жизнь. Вот, собственно, и все.

— Значит, тупик?

— Не совсем. Я надеюсь на вас, доктор. Особенно на ваш сегодняшний выходной день. Поезжайте домой — и по возможности никуда не уходите.

— И снова ждать гостей?

— Именно так. Не волнуйтесь, это не опасно. Я буду вам позванивать. Наверняка кто-нибудь уже вас поджидает…

11

Привалов снова не ошибся.

Возле подъезда, сидя на скамейке и не обращая внимания на моросящий дождь, меня ждал Малыха. Думаю, справился у Чергинца, как добраться до моего дома. В ту минуту, когда он увидел меня и вскочил, он был особенно красив. Шкиперская куртка ладно сидела на нем.

— Ты меня ждешь?

— Жду. Больше нет сил.

— Идем ко мне. Теплее, и не капает сверху.

Мы поднялись на третий этаж, я открыл дверь, пропустил вперед гостя и вдруг увидел что-то в почтовом ящике. Для почты час был слишком ранним. Я открыл ящик, извлек сложенный вчетверо тетрадный листок. Вопросительно взглянул на Малыху, но тот не понял меня. Я спросил:

— Ты оставил?

— Нет, я просто ждал.

В записке, нацарапанной резковатым почерком, было три слова: «Приду час дня», — и никакой подписи. Я спрятал листок в карман.

— Проходи. Снимай куртку. Располагайся, как тебе будет удобнее. И начинай.

— А с чего начинать?

— У тебя больше нет сил, — напомнил я.

— А, да. Больше нет сил видеть, как она мучается. Я ведь не железный.

Почему-то я вдруг вспомнил, что Елышев, рассказывая нам с Малыхой о своем свидании с Софьей, говорил: «Я ведь не бревно».

— Ну, ходил я с ней, — продолжал Малыха, — думал, без любви, так просто. Видно, ошибался. Душа за нее болит, теперь никогда ее не брошу. Хоть отец ее… Ладно, я не про то. Всегда так у меня — не про то…

Странно было смотреть на этого видного парня, которому судьбой, казалось, назначено весело крутиться в житейском круговороте, но та же судьба заставила его, придавленного из-за собственного недомыслия, в растерянности сидеть передо мной.

— Я там был, — чуть ли не прошептал он.

Как говорится, камень свалился у меня с души, словно легче стало дышать. И так чистосердечно было жаль этого парня, который — в этом я не сомневался — никого не убивал и никогда не убьет.

Ему, конечно, тоже легче стало после первого шага. Он заговорил быстро, как будто боялся, что я перебью.

— Значит, так было. Верки весь вечер дома нет. Дома — то есть у меня в бараке. Я расскажу, где она была: искала Любу. По всем ее подругам, каких знала. Только не нашла. Боялась за нее, потому что отец их пригрозил: если увидит Любу с Володькой или узнает, свернет девчонке голову. Вот Верка и искала ее, чтоб та перебралась к нам. Я так посоветовал. Да, тесно, ну и что? Зато сейчас Люба жива была б. Я ждал-ждал, не вытерпел, поехал. Думал — дома она. У них дома, то есть в Крутом. Было темно уже, слякотно. Да и моросно тоже. Я как раз подходил к Крутому, но еще не дошел до него. Ну, знаете, там я шел… вдоль стены — посуше там. Вдруг вижу: из переулка выбежала какая-то женщина и сразу повернула. Не ко мне навстречу, а направо, по Микитовской, в сторону Днепра. И побежала прямо по лужам. Нет, не Верка. Если бы она была там в это время, то опоздала бы на работу. А она пришла вовремя.

— Какое же это было время? — спросил я его.

— Скажу, попробую, — задумался Малыха. — Я на Микитовской посмотрел на часы. — И хлопнул себя по лбу: — Нет, не смотрел я на часы. Я как раз хотел посмотреть, но эта женщина выскочила из переулка, и я про часы забыл. Да, точно. Только знаете, чего я не могу забыть? Она растворилась. В воздухе растворилась. Была — и вдруг мгновенно ее не стало.

Я подумал, что этой женщиной могла быть Софья. Но если б она спешила в больницу, то и бежала б дальше по улице, Малыха и видел бы ее. А то — растворилась…