Обреченный на смерть (СИ) - Романов Герман Иванович - Страница 5

— А вот и ты явился, дохтур! Царевича колдун душит, порчу на него навел! Видимо, кто-то сильно не хочет, чтобы он до отца доехал. Да, а ну парик снимай — горбатый, не горбатый, а метка есть!

— Затцем мой парик? Тфой плох?

— Снимай, помнишь, что по артикулу воинскому с колдунами и ведьмами, да ворожеями всякими дела приказано?! Или напомнить?!

— Профосы толжны казнить с отсечением компфа! А там сжечь на костре то пепла! Вот мой парик.

— А вот мой — у нас пятен нет! А потому всех проверить, кто с накладными волосами! Соль царевичу давай!

«Придурки! Какие колдуны с ведьмами?!

С дуба рухнули?! Чушь собачья — в поповские бредни верят!

Не думал, что Петр Первый до таких глупостей опустится, во всякую чертовщину поверит. Да еще в устав воинский вписывать — кому рассказать в наше время — помрут от смеха!»

Все происходящее казалось Алексею дурным театром, в который, почему-то все верили и играли положенные роли согласно замыслу обезумевшего режиссера.

И тут под нос что-то сунули — то был не нашатырный спирт, но мерзость первостатейная, описать которую было невозможно. Алексею показалось, что его заставляют нюхать выпаренную мочу — запах был стойкий, острый и застарелый — именно такой царит в привокзальных уличных сортирах, особенно в провинциальной глубинке.

— Апчхи! Апчхи!!!

В первую секунду показалось, что фугасом взорвался мозг — настолько сильно он чихнул два раза в подряд. Глаза неожиданно раскрылись — в них хлынул яркий дневной свет. Моргнув несколько раз, Алексей увидел склонившегося перед ним старика небольшого роста с коротко остриженными седыми волосами. Красный мундир был расшит золотыми позументами, на боку шпага, в одной руке зажат пышный парик с длинными локонами. А вот взгляд не понравился — умный, цепкий, подозрительный.

И он брякнул, совершенно искренне, первое, что пришло в голову:

— А вы кто, дедушка?

Глава 4

Лицо старика приняло неописуемое выражение — жуткая смесь удивления, озадаченности, животного страха и в то же время непонятной радости. Он даже отшатнулся от топчана, впившись взглядом в Алексея.

— Как кто, царевич?! Дык я Петр Андреевич Толстой — ты меня уйму лет знаешь!

— Воспитатель мой, что ли? Да я тебя первый раз вижу, товарищ, что ты мне «гонишь»?! Старый ты уже, чтобы «пургу» гнать!

«Блин горелый, я что-то не то сказал или у него припадок начался — перекорежило личиком. Последняя стадия удивления — это полное охренение! А ведь терять мне нечего — о местных реалиях я ни сном, ни духом, ни нюхом. Интересно — и кто ты таков Петр Андреевич — не тот ли самый, что царевича и его девку отыскал в Австрии и Италии, как помнится, и уговорил к отцу вернуться, обещая прощение.

Старая сволочь — хитрая и расчетливая!

А я тебя правдой тогда брать буду — в нее ты никогда не поверишь. Такие люди как ты по жизни всегда лгут и поверить в то, что другим это занятие без надобности, никогда не смогут».

— Царевич, милостивец ты мой, я ведь дела многие, что государем Петром Алексеевичем поручены были, с тобой вершил.

Показалось или нет, но у старика на лице капли пота выступили, и глаза как-то странно забегали по сторонам.

— А куда мы едем?!

— В Петербург, ваше величество, как и велено было. Царь-батюшка тебе на Ефросинье жениться позволяет, что от тебя в тягости пребывает. А если захочешь в монастырь уйти от мирской жизни, то препон в том никаких нет — твой младший единокровный брат Петр Петрович скипетр и державу отцовскую примет!

Алексей непроизвольно дернулся всем телом, громко застонал, попытался подняться с топчана. Сил не хватало, а в голове неожиданно щелкнуло — он вспомнил роман одного писателя, типа рассказов о Петре Великом, что прочитал в последний год «перестройки» — тогда многое печатать начали, что раньше рукописями в издательствах держали.

«Я все вспомнил — и Пикуль вроде тоже намекал. Жаль, на морды я тут никого не знаю, а то можно стравить тут их всех. Они как пауки в банке, вроде ЦК нашего в последний год после партконференции.

Или стоит рискнуть?!

А что я теряю?!

Этот старикашка меня на смерть фактически везет. Судя по повадкам и глазам — сволочь он первостатейная!

А, была, не была — надо до конца бороться, выжил обугленный там, и здесь попытаться надо. Тело молодое и здоровое, не то, что было — зачем его под пытки подставлять!

Сейчас ты у меня зубами защелкаешь и блох начнешь пастью ловить!»

— Помоги мне подняться, Петр Андреевич, — Алексей попросил старика, отнюдь не играя, силенок действительно было маловато, да и голова кружилась немного, перед глазами плыло.

— Сейчас, царевич, — у старика неожиданно оказались очень крепкие руки, он обхватил и легко приподнял Алексея. А тот воспользовался тем, что ухо Толстого оказалось перед его губами, и зашептал:

— Мачеха ведь от Монса царевича Петра прижила, кхе-кхе. А ты, борода многогрешная, знаешь о том, и государю не говоришь. Может тебе напомнить о том, как ты Федьке Шакловитому обещал батюшку извести, стрельцов призывал бунтовать, а взамен боярскую шапку получить?! А я многое сейчас вспомнил, и отцу о том поведаю. Выслужиться хочешь перед ним, да не с той фигуры ход делаешь! Ты не меня на смерть везешь, ты свою голову на плахе со мной положишь — я о том позабочусь! Многое про тебя расскажу, а что не знаю или не вспомню, то от души добавлю и выдумаю!

Вовремя в память пришел роман «Петр Первый», и, судя по тому, что внезапно побледневший Петр Андреевич разжал руки за его спиной, многое в нем было верно написано. Так что, обратно упав на подушку, Алексей чуть не рассмеялся, глядя на ошарашенное лицо Толстого.

«Ты ведь стольником тогда служил и стрельцов по наущению боярина Милославского на бунт поднял. И предал Софью в момент нужный — потому что вовремя предать — предвидеть!

Вот только служба на нее в глазах Петра как клеймо — вот ты из кожи лезешь, чтобы выслужиться. Только не на моей смерти — ты со мной «прицепом» по уголовному делу пойдешь, про тебя такое скажу, что на дыбе рядом повиснешь, и канарейкой петь станешь!»

— Прости, царевич, старый стал, недоглядел и сил не хватило. Сейчас я тебя усажу, благодетель.

Надо отдать должное старику — в руки себя взял мгновенно. Только бегающие и нестерпимо горящие глаза на его лице выдавали, что удар достиг своей цели. Эта старая лиса мгновенно оценила опасность угрозы — и счел ее вполне реальной и неотвратимой по последствиям. Но Толстой собрался духом, и повел себя так, будто слов не слышал.

— Дохтур, помоги! Сейчас, царевич, мы тебя усадим — исхудал ты сильно в болезни своей долгой. То порчу на тебя сильную навели, от того ты людей верных не узнаешь и ничего не помнишь.

Старик бросил косой взгляд, и Алексей его понял — спасает свою шкуру Толстой, «прицепом» идти по делу не хочет категорически. И совет дает — на колдуна и порчу все валить, ведь свидетелей в комнате пятеро. Их он хорошо разглядел — лекарь, что соль давал нюхать, слуга, тот еще шельмец и предатель, и двое военных, лет тридцати — в зеленом и синем мундирах, в треуголках, со шпагами у бедра.

— Апчхи!

Алексей продышался — перед глазами все поплыло. Он только сейчас ощутил всю нестерпимую вонь, что царствовала в комнате. Стол был заставлен десятками баночек и скляночек, исписанные листы бумаги и гусиные перья с чернильницей, количество свечей возросло на порядок. Да и на постели подушек изрядно добавлено — ими его обложили со всех сторон, да и печь натоплена так, что тело взмокло в нательной рубашке.

А каково всем в их мундирах в такой комнате находиться?

— Ослаб я…

— Дохтур тебе порченую кровь отворял два раза, вот и силенок у тебя, благодетель, мало. Бледный ты весь, царевич, душа болит от вида твоего! Но соборование и причастие святыми дарами помогли излечению. Порчу колдун сильную наслал, и зелье тебе нутряную кровь отворило — юшка изо рта прямо текла. Мы возле тебя денно и нощно сидели, и я, и Людвиг — пеклись о твоем здоровье. Плох ты был, думали уже отходишь!