Чёрные лебеди (СИ) - Ларсен Вадим - Страница 72

— В эту штуку он разглядывает небо?

— Да. Это смотровая труба.

— Так назвал её старикашка?

— Ты не зовёшь его Инквизитором? — Меченый усмехнулся, поправляя амулет.

— Пф-ф! Ты веришь в этот бред? — фыркнула девушка, внимательно присматриваясь к движениям собеседника.

— Всё сказанное — правда.

— Ладно тебе, правда, — язвительно передразнила разведчица. — Сам Бесноватый Поло как-то рассказывал, что видел Верховного драконом, летящим над землёй в сторону Омана. Как думаешь, кому я поверю, хлипкому старикашке или самому Поло?

Меченый лёг в дальнем углу, девушке же постелили на укрытом медвежьей шкурой огромном деревянном сундуке рядом с камином. Разглядывая отвернувшегося спиной хромого, Грязь видела, как от мерного дыхания двигается его худое плечо.

— О чём вы говорили? — тихо спросила она.

— О приходе Матери, — не поворачиваясь, ответил тот.

— О женщине?

Меченый молчал.

— Что за Мать?

— Богокровная. Думает, она объединит Сухоморье.

— Женщины — плохие матери.

Меченый повернулся:

— Это ещё почему?

— Женщины — хорошие суки. К примеру, пришлая отакийка. Или моя мать…

— Но ты тоже женщина.

— Никогда больше не говори так! — прошипела Грязь, вскочив с сундука.

— Ладно-ладно, Като, — успокаивающе произнёс Меченый. — Спи, давай. Завтра расскажу.

Проснулась она, когда солнечные лучи, пробиваясь сквозь потолочное окно, вовсю искрились на медных деталях смотровой трубы. Спать под крышей и на меховой лежанке несоизмеримо приятнее, чем на голой земле под звёздным небом. И всё же, необъяснимое чувство тревоги не давало девушке вдоволь насладиться утренним пробуждением. Она осмотрела залу, и взгляд её замер в дальнем углу, где спал Меченый. Вернее, где должен был спать. Угол был пуст.

Вскочив с лежанки и на бегу застёгивая ременную пряжку, северянка бросилась к двери. Во дворе раскрасневшийся Хоргулий широкой деревянной лопатой убирал выпавший ночью снег.

— Где он?! — выпалила сходу.

— Уехал, — не прекращая работу, ответил мужчина.

— Без меня?

— Он свободный человек, — и добавил чуть слышно: — если вообще человек.

— Видимо, ты ему не особо нужна, дочка, — за спиной раздался стариковский скрип.

Грязь обернулась:

— Он уехал в Кустаркан?

— Вероятно, не хотел будить, — на пороге с огромной щёткой в одной руке и с блестящим башмаком в другой стоял звездочёт.

— Мне нужна лошадь! — выкрикнула разведчица.

— Зачем? — спросил Птаха. — Ты же не умеешь верхом.

— Не велика наука, — отрезала Грязь. — Так что, дашь коня? Теряем время.

— Ладно, только с возвратом, — обиженно проскрипел отшельник. — Хоргулий, выведи Белоснежку. Надеюсь, вы скоро вернётесь. И не одни.

Хоргулий воткнул лопату в сугроб, скрылся в конюшне и вывел оттуда белую неосёдланную кобылицу.

— Седло не дам, — хмуро обронил он, подведя лошадь к девушке. Животное спокойно взглянуло на неё, будто знало тысячу лет.

— Давай, — Хоргулий присел, сложив ладони лодочкой.

Крепко ухватившись за лошадиную холку, Грязь поставила ногу на импровизированную опору, оттолкнулась и мигом очутилась на лошадиной спине. Выпрямилась, сжав ногами крутые бока, и сделала глубокий вздох. Лошадь аккуратно шагнула, остановилась, шагнула снова. Шаги мягкие, пружинистые. Белоснежка приняла наездницу без колебаний.

— Возвращайтесь скорее! Я буду ждать! — крикнул звездочёт, улыбаясь во весь свой беззубый рот.

— Хотелось мне быть такой же доверчивой как ты, старик, — бросила в ответ разведчица, вонзая пятки в лошадиные бока.

Тропа огибала подножие Шуры у восточного утёса. Начиналась скалистая гряда протяжённостью до самого Кустаркана, и это означало, что половина пути преодолена. Прижимаясь щекой к лошадиной холке, разведчица пытливо всматривалась в снежный покров. Ни единого следа. Стелющаяся позёмка ровняла свежий наст. Затянутое белёсой дымкой небо предвещало ненастье. Мутный глаз холодного солнца катился за сереющий горизонт. Развесистые лапы столетних елей покачивались, пророча скорую бурю. Погода портилась, нарастающий ветер сбрасывал с ветвей на лошадь и всадницу пушистые снежные шапки, и северянка опасливо огляделась — стоило найти укрытие.

Меченый не мог далеко уйти. В таком глубоком снегу его конь Чёрный точно выбился из сил ровно к этому месту, как и потная, взмыленная Белоснежка. Лошадиные бока била дрожь, мокрые от снега ноги подкашивались, ноздри жадно вздувались, хватая ледяной воздух.

Сломанная ветка справа — здесь Меченый остановил уставшего коня. По-видимому, они стояли долго, так как снег не успел засыпать небольшие ямки от ног Чёрного.

Темнело довольно быстро, но скудный свет заката, отражаясь в целомудренно чистом снегу, достаточно хорошо освещал тропу. Разведчица прислушалась, ухо уловило лишь поскрипывание еловых ветвей под усиливающимся северяком Нунарвиком. Вдали у утёса несколько редких для подножия грязно-белых берёз нестройно покачивались, словно заблудившиеся подвыпившие гуляки.

И всё-таки в едва различимом запахе смолы и хвои тонкое чутьё опытной охотницы ощутило чужое присутствие. Так было всегда. Глаза ещё не видели где, ухо не слышало как, а инстинкт уже подсказывал — зверь рядом. Белоснежка тоже учуяла неладное. Като сползла с лошади, и та прытко, словно и не было проведённого в глубоком снегу дня, отбежала назад шагов на двадцать. Уши торчком, в глазах страх. Только сейчас разведчица поняла, эти ямки на снегу оставлены не Чёрным. Так широко коню ноги не расставить. Като пригляделась, загнула большой палец, растопырила остальные. Столько углублений в обсыпающемся снегу, и расположены они на одинаковом расстоянии друг от друга. Такие отметины мог оставить лишь… Девушка напряглась, кровь потекла по венам быстрее. Так случалось всегда, когда северянка находила след сенгаки.

Откинув плащ, коснулась рукояти меча и сделала шаг вперёд. Короткий, осторожный. Прищурилась, вглядываясь в кромку утёса, чернеющую в сизом мареве надвигающейся бури. Голая сосновая лапа темнела на фоне припорошенных ветвей. Маленькая плоская голова зверочеловека касалась её совсем недавно. Разведчица прильнула к стволу. Сквозь тонкий смолистый запах пробивался свежий звериный дух. Впереди, в пяти шагах, снова ямки, хорошо различимые, несмотря на усиливающуюся порошу. Сенгаки не шёл. Обычно при охоте, он делал большие пружинистые прыжки, склоняя голову, прижимая розовое брюхо к задним мохнатым лапам. Так он, готовясь напасть, прятал уязвимое место и разведчица догадалась, кто мог быть его мишенью.

Подойдя к следу, присмотрелась снова. Сенгаки мог прыгнуть в любую сторону, но прыжок был сделан к утёсу. На таком же расстоянии, те же ямки, и их столько же, сколько пальцев руки без большого. Здесь сенгаки стоял долго — в ямках отчётливо виднелись отпечатки его длинных когтей.

Разведчица пригнулась, вынув из ножен клинок, направилась к утёсу. Притаилась за гранитным выступом, словно готовая к броску рысь, и осмотрела каменистое подножие. Ошибки не было, утоптанный конскими копытами снег вещал — здесь побывал не только лесной сенгаки.

В десяти шагах от укрытия, под развесистой, искорёженной осиной, в скале зияла трещина. Достаточно узкая, и всё же способная пропустить внутрь и коня, и всадника. Тем более голодного сенгаки. Большой лунный диск, белый как всё вокруг, освещал пещеру ровным холодным сиянием и вздымающиеся на ветру снежинки искрились ледяным разноцветьем.

Северянка вынула из кармана курительную трубку и высыпала на ладонь горсть табака. Скинула капюшон и растёрла табак в слипшихся волосах. Уловка срабатывала всегда — так сингаки не почует её запах. Зверолюди — ночные охотники, потому дальнозорки, а вблизи видят плохо. Отыскать жертву им помогает нюх, и обмануть его легче, чем зрение. На свои глаза разведчица особо не рассчитывала. Сенгаки нельзя увидеть. Вернее, нельзя увидеть во́время, до того, как почует он. Сенгаки не пахнут. Может, запах и есть, но человеческий нюх не может его различить. Главный союзник в охоте на сенгаки — слух. Особенность зверолюдей в беспрестанном рычании. Тихом, но всё же уловимом. А слух у Като был отменный.