Игра в судьбу 2 (СИ) - Ода Ли - Страница 8

Еще одно, самое роскошное из кресел, пустым стояло возле второго торца, и понятно было, что приготовили его отнюдь не для меня. Может, для того самого Великого Мастера, которого я должна была какими-то путями сюда притащить? Надеюсь, от меня все-таки не потребуют немедленно выудить его из рукава?

Не потребовали. Но пару секунд я ежилась под пронзительными взглядами старых гномаэ, даже не подумавших приподняться или еще как-то меня поприветствовать. А потом Балайет сварливо сказал:

— Явилась наконец, где тебя только носило? Сиди тут, жди ее…

Н-да, вот тебе и «доброе утречко».

От неожиданности я ляпнула первое, что пришло в голову:

— Да ладно, можно подумать вам тут заняться было нечем — вон сколько барахла натащили. Разбирали небось?

И только потом прикусила язык — в пустой след.

Как ни странно, на меня не обиделись, наоборот, хитро заухмылялись, словно я прошла некую проверку на вшивость. И дальнейшее наше общение пошло в том же неформальном ключе, что меня только порадовало — все-таки замороченные даны с их вечными ритуалами основательно поднадоели.

С вопросом о передаче Балайету полномочий по «хранению путей» разобрались в рекордные сроки. Похоже, гномаэ тоже не слишком устраивало, что в этой роли оказался недоделанный дан, а потому все разрешилось быстро и к всеобщему удовольствию. Даже ювелир не выглядел сильно подавленным свалившимися на него перспективами. Но от титулования отвертеться все-таки не удалось — выяснилось, если уж вляпался в хранители, то это теперь пожизненно. Впрочем, могло быть и хуже.

А под конец мастера удивили меня еще раз. После того как все вопросы утряслись, и я уже собралась откланяться, со своего кресла поднялся Балайет и совершенно обыденным тоном сказал:

— Совет решил, что станет тебе достойной благодарностью за Меч Пути. — Он обернулся и вытащил из-за спины тяжелый сверток, сняв укутывающий его шелк. — Вот, надеюсь, ты сможешь оценить их по достоинству. — Поставив на стол плоскую шкатулку из резного камня, мастер небрежно откинул с нее крышку.

Разноцветная радуга заиграла в тусклом блеске подвыдохшихся светильников. Камни! Да какие! Не сказать, что слишком много, но зато каждый из них мог стать украшением не самой плохой короны не самого бедного из наших монархов.

— Не-е, не могу, — попятилась я назад, пряча руки за спину и невольно копируя давешний жест Балайета, — этому же цены нет.

— Слушай, перестань строить из себя целку на выданье. — Я чуть не поперхнулась, услышав такое. — Тому, что подарила нам ты, цену тоже не назначишь. И ответ должен быть достоин. Впрочем, если не угодили — скажи. Поищем чего еще.

Но это он уже лукавил. Видел, конечно видел, что я глаз не могу оторвать от этой застывшей радуги. И, разумеется, я взяла — просто не смогла перед ними устоять. Действительно, нечего строить из себя то, чем давно уже не являюсь… Лишь попросила гномаэ пока оставить эти камни у себя, ни к чему они мне у данов. На том и порешили. Хранить их взялся Балайет, до тех пор, пока они мне не понадобятся.

Глава 6

А вечером нас позвали на праздник, устроенный по поводу неожиданного обретения храма Безликой. Именно так, оказывается, называлось открытое вчера святилище. И если Тавель спокойно смог отказаться от приглашения, то у меня ничего не вышло — с собственным любопытством я совладать сроду не могла, да особо и не старалась. Тем более что в данном конкретном случае оно вообще ничем не грозило, с этим даже хисстэ согласился и отпустил меня в загул без особых уговоров.

Собрались в том самом городе, который я с таким интересом разглядывала только вчера утром. Даже не верилось, что времени прошло так мало — столько всего успело случиться. Пусть и бывшего, но все-таки хранителя в моем лице, запихнули за высокий парадный стол, выставив на всеобщее обозрение. Впрочем, после первого же глотка крепчайшего меда, это перестало хоть сколько-нибудь напрягать. С одной стороны от меня оказался Руннир, с другой — Балайет, столь ревностно следившие за содержимым моего стакана, что через пару тостов расслабиться удалось совершенно, сосредоточившись, наконец, на внешних впечатлениях, а не на собственном дискомфорте. А когда после торжественных, но не особенно длинных речей, и обильного, но не перегруженного изысками пира, пришло время для музыки, атмосфера вообще стала более чем замечательной.

Песни гномаэ, больше похожие на монотонные речевки, выкрикиваемые под залихватский ритм барабанов и прерывистое верещание дудок; их танцы, имитирующие, похоже, битвы — когда два хоровода, выстроившись плечом к плечу, в сложном ритме сходились и снова отступали друг от друга — все это было настолько необычно, так отличалось от того, к чему я привыкла, что завораживало до сладкой жути. И совершенно невозможно было от этого оторваться.

В общем, уходила я оттуда отнюдь не самой первой, отяжелевшей от непривычной сытной еды и, скажем так, не совсем трезвой. Точнее, совсем нетрезвой. И в сопровождении грозно вооруженного гномьего эскорта. Причем вооружение это вовсе не мешало им орать песни, хрипло хохотать, пуская жутковатое эхо гулять по коридорам, перебрасываться довольно рискованными шуточками, от которых Два Кулака краснел словно маков цвет (ну кто бы мог подумать, а?) и даже пытаться на ходу изобразить танец. Нет, в самом деле, просто душки, особенно по сравнению с данами.

— А з-зачем вас так много? — слегка заплетающимся языком спросила я у Балайета, который тоже присоединился к провожающим, — Вы чего-то боитесь? Или это ээ… для почета?

— И для почета, ко-онечно, — икнул тоже изрядно захмелевший мастер, — но и для охраны. Во! Потому как, ежели с тобой чего с-случится из-за гворсов, то мы себе этого с-сроду не простим, и придется нам…

— П-подожди, — нахально прервала я его, — каких таких гворсов, п-почему не знаю?

— Н-не знаешь гворсов? — нетрезво удивился он. — Ну так и з-замечательно. Незачем их знать, они х-хорошему не научат…

— С-стоп, — опять влезла я в его монолог, грозившийся затянуться, — ты сначала с-скажи, кто они такие? И почему х-хорошему не научат?.

В общем, в результате этого полупьяного и не совсем логичного допроса, выяснилось следующее:

Когда-то очень давно гостевые пещеры данов располагались совершенно в другой стороне, имели отдельный выход прямо на поверхность и были несравнимо обширнее нынешних. Но однажды этот самый выход безнадежно завалило, и данам, чтобы добраться туда, пришлось пересекать чуть ли не все гномье поселение, на задворках которого те неожиданно оказались. Ни данааэ, ни мастеров подобное положение дел не устраивало, потому и были отстроены и зачарованы новые сиды, правда, уже не такие просторные, как прежние. Но да того и не требовалось — времена изменились.

А в старых и заброшенных гостевых пещерах постепенно поселились те, кого гномы не желали видеть рядом с собой — преступники, лодыри, которых они на полном серьезе приравнивали к первым, и прочие асоциальные элементы — гворсы, короче. Изгнанники. Потому что ни один уважающий себя гномаэ не стал бы селиться там где до этого жили даны. Как не стал бы селиться и рядом со столь маргинальной клиентурой, как всякие там бездельники и воры. В общем, поначалу такое разделение всех более чем устраивало.

Со временем у гворсов даже возникла своеобразная социальная организация, этакое бандитское сообщество, собранное из различных шаек. Каждая из них имела свое место в строгой иерархии, и беспрекословно подчинялась некоему подобию общего самоуправления. И это сделало гворсов уже не просто опасными, а очень опасными, как и всякую организованную преступность. Только тогда гномаэ поняли, насколько ошиблись, позволив этому зайти так далеко — изгнанники стали настоящей головной болью для них.

Дело-то житейское — кушать хочется всем. И желательно хорошо кушать — вкусно и сытно. А в данном конкретном случае еще и ничего для этого не делая. Вот и повадились эти выселенцы совершать набеги на жилые гномьи тоннели за едой, одеждой, иногда даже за гномками… Совет мастеров, конечно, спохватился, да было поздно. Гномы умели строить, а даны зачаровывать — сиды оказались неприступны, выкурить оттуда этих сволочей было невозможно. Так и продолжается это противостояние уже не одно столетие, до самого что ни на есть настоящего времени. Не то чтобы с переменным успехом, а скорее уж без особых сдвигов.