Дело о призрачном юнкере - Евдокимов Игорь - Страница 1

Игорь Евдокимов

Дело о призрачном юнкере

I

20 декабря 1880 года, понедельник, полночь, Дмитриевское военное училище, Москва

Часы пробили полночь. Наступило время мертвецов.

Они смотрели на него с картин, украшающих кабинет. С корешков книг о военном искусстве и славных победах русского оружия. Осуждающе глядели с деньеровского1 дагерротипа, стоявшего на столе рядом с револьвером и бокалом арманьяка.

За окном мягкими хлопьями падал снег.

Хозяин кабинета не считал себя старым, но отчего же так стариковски ломит кости и холодеют руки? Неужели, это страх? Нет! Страх – спутник любого солдата, который успел понюхать пороха. Он – как дикий зверь, либо пожирает тебя, либо подчиняется руке сильного. А Владимир Павлович Сердецкий имел все основания считать себя сильным человеком. Возможно, не добродетельным или честным, но сильным – точно. Он давно научился побеждать страх, сжимать его в безжалостный кулак и не давать воли. Так откуда дрожь? Откуда ожидание, что фигура в старой униформе, запечатленная на дагерротипе, вот-вот придет в движение и шагнет из рамы в кабинет, дабы поприветствовать старого друга.

Он раздраженно опрокинул рамку изображением вниз, схватил бокал и осушил его одним глотком. Раньше за ним такого не водилось – дорогой напиток принято было смаковать. От резкого прилива неприятной сладости арманьяка его передернуло. Но задачу свою глоток выполнил – привел в чувство. Сердецкий поставил бокал обратно, прошелся по скрипучему паркету и опустился в огромное удобное кресло. Смешно! Видел ли он себя почти 30 лет назад, в пылу сражений, скучающим стариком с собственным кабинетом и полным достатком? Хотя… Себя не обманешь! Видел, конечно! Поэтому и делал то, что делал, не задумываясь о последствиях.

Шаги раздались в пять минут пополуночи. Их было слышно издалека, из конца коридора. Пустого коридора. На всем этаже не было ни души, кроме него самого – он специально отдал такой приказ, и не было в училище человека, который бы посмел ослушаться. А значит оставалась лишь одна пугающая возможность – шаги за дверью человеку не принадлежали.

Кто-то шел по коридору, медленно, но неумолимо, вбивая каблуки солдатских сапог в паркетный пол так, что их стук гулким эхом отдавались от стен. С четкой монотонностью метронома. В такт маятнику огромных напольных часов. Неотвратимо.

В панике он потянулся за револьвером, неловко смахнув со стола бокал. Тот с противным звоном упал на пол и раскололся. Испуганный Сердецкий не обратил на это никакого внимания. Он отчаянно пытался взвести револьвер, но силы будто покинули его. Пришлось схватить рукоятку обеими руками и надавить двумя большими пальцами на курок. Если бы так опустился офицер в его подчинении, он бы не дал паникёру отмыться от позора. Однако сейчас было не до самоуничижения.

– Кто там? – спросил Сердецкий, стараясь звучать грозно. Тщетно – голос предательски дрожал. Ответа не последовало. Да и не нужен он был. Хозяин кабинета прекрасно знал, кто пришел по его душу. Неведомый гость сделал два последних шага и остановился прямо перед дверью.

– Кто там? – повторил он, уже куда жалобнее. Как ни странно, это помогло. Он словно посмотрел на себя со стороны – и чуть не содрогнулся от омерзения! Жалкая старая развалина! Разве так встречает врага боевой генерал?

Он вскочил из кресла, решительно пересек кабинет и распахнул дверь, готовый без промедления выстрелить в тот ужас, что ждал за дверью.

Но встретил его лишь пустой коридор. Чьи бы шаги не сотрясали его несколько секунд назад, сейчас в нем не было ни души. Хозяин кабинета поймал себя на том, что рука с револьвером нервно мечется из стороны в сторону, пытаясь выцелить врага в полутьме. Сердецкий выдохнул, опустил оружие, закрыл дверь, и бессильно привалился к ней спиной. Снова пустота! Который это раз? И почему он ждал, что сегодня что-то изменится?

Сердецкий достал из кармана ключ, повернул его в замке и отошел от двери. На дрожащих ногах генерал прошаркал к шкафу, извлек из секретера графин, новый бокал, и щедро плеснул себе целительной жидкости, не выпуская из руки револьвер. Из зеркала за дверцей на него взглянул старик с всклокоченными волосами, глазами, покрытыми сеткой красных лопнувших сосудов, и трясущимися губами.

– Я стал тем, кого презираю, – хрипло прошептал он себе под нос. Забрал бокал, зло захлопнул дверцу, и прошаркал к окну. Там по прежнему крупными хлопьями меланхолично падал снег. Но не он завладел вниманием Сердецкого.

На заснеженном плацу кто-то стоял. Стоял жутко и неподвижно. В фигуре было что-то неестественное. «Снег!», пронеслось у него в голове. Как бы густо тот не шел, за фигурой должна была тянуться цепочка следов! Но её не было! Стоящий на плацу не оставлял следов.

Зрение у хозяина кабинета было не то, что в молодости. Пришлось щурится и болезненно вглядываться в снежную тьму. Фигура оставалась размытой, и, быть может, все дело в воображении, но…

Стоящий на плацу когда-то был одет в офицерские брюки и белую рубаху. Когда-то он был даже похож на человека. Но сейчас это была ужасная ярко алая масса из мяса и крови. Остатки кожи свисали с него струпьями. Волосы слиплись, покрытые алой коркой. Но самым ужасным были глаза. Хозяин кабинета не мог, не должен был видеть глаз этой жуткой фигуры – слишком велико расстояние, слишком темно на улице, слишком подводит собственное зрение. Но глаза окровавленного человека на плацу смотрели прямо на него, старика в мундире, обрамленного теплым желтым светом единственного горящего окна в здании! Страшный гость видел его! И в глазах его было столько боли и ненависти, что старик с жалобным криком отшатнулся от окна, выпустив из рук бокал. Тот упал и разбился – второй за каких-то пять минут.

А затем произошло самое страшное. Окровавленный гость больше не стоял в центре плаца. Он был уже здесь, прямо за окном! Невозможно! Неправильно! Человек не способен в мгновение ока преодолеть такое расстояние! Да что там, человек не способен стоять за окном на высоте третьего этажа!

Хозяин кабинета вскинул револьвер, но выстрелить не успел. Раздался хлесткий свист – и руку пронзила обжигающая боль. Пальцы разжались, оружие с тяжелым стуком упало на пол. Старик распахнутыми от ужаса глазами взирал, как на тыльной стороне ладони проступает алая полоса. А затем свист раздался вновь! И еще раз… И еще…

II

20 декабря 1880 года, понедельник, утро, кафе «Доминик», Санкт-Петербург

Петербург ночью тоже накрыл снег. Утром город проснулся укрытым девственно-белым одеялом. Снег не делал отличий между богатыми и бедными, одинаково засыпая и Сенатскую площадь, и Вяземскую лавру2, и горный хрусталь заледеневшей Невы и каналов. Все неудобства можно было простить за одно то, что исчезла вечная грязная слякоть под ногами. Даже дощатые павильоны с очагами, собранные для согреву простого люда, не успели еще распространить вокруг себя мерзостное месиво из тающего бурого снега. Над крышами в безветренном морозном воздухе вздымался дым из печных труб. Из постоянно открывающихся и закрывающихся дверей кафе «Доминик» на Невском валил густой пар.

После октябрьских событий в доме баронессы Ридигер Корсаков бывал здесь все реже и реже. Скорее по привычке, чем от большого желания. Особенно он избегал левого зала, с окнами на площадь перед кирхой – там, где они в последний раз виделись с Амалией Штеффель. Владимир оставался лишь в правом, кофейном, зале, да и там не задерживался надолго. К несчастью, он действительно создал негласную традицию – «Корсакова ищи в Доминике». Nobless oblige3. Вот и сейчас, водрузив на нос очки для чтения, он закрылся от окружающих газетой, которую рассеянно изучал, допивая остывающий кофе.