Затерянные в Эльдорадо (СИ) - Нарватова Светлана "Упсссс" - Страница 2

Келли под предлогом, что плохо переносит взлет, попросила оставить ее в покое, и всё было хорошо.

А потом началось такое…

_____________________________________

2 - цитата из Книги Екклесиаста.

3 - Дословно: «Завтра. Не волнуйся.» Традиционное выражение в Колумбии.

Глава 3. Келли

Во время посадки в самолет подтвердились мои худшие подозрения. От красавчика-сафари за версту несло британской паблик-скул4, а от «королевского» английского5 ломило зубы. Но мне с ним детей не крестить, пару часов можно и потерпеть. Тем более что сидел он тихо, до меня не снисходил. Расположился британец в том же ряду, что и я, но по другому борту, и изредка кидал в мою сторону быстрые оценивающие взгляды. Понять, во сколько меня оценили, по бесстрастному аристократическому лицу было невозможно. Но вряд ли высоко. Хорошо воспитанный аристократ может поддерживать беседу даже с пустым стулом6. Хоть целый час. А этот молчал, как рыба дорадо с мокрицей вместо языка7. Видимо, мы, его случайные попутчики, находились в иерархии ценностей ниже уровня табуретки. Хотя, возможно, этот представитель британской элиты был просто дурно воспитан.

Зато американец Эндрю, сидевший передо мной, просто не затыкал рот. В начале он попытался обращаться ко мне на английском, но я сделала вид, что не понимаю, и тогда он переключился на французский. На самом деле, оба языка были для меня родными. Моя мама была француженкой. Что легкомысленная красотка забыла на факультете истории в Кембридже? Наверное, искала приключения. И нашла. Папе было за сорок, и он уже был признанным специалистом по южноамериканским культурам. Она была среди студентов-волонтеров на раскопках в Перу. Он привез оттуда новую монографию, она – меня. В папиной жизни существовала лишь одна любовь – наука, поэтому неудивительно, что отношения между родителями не заладились. До пяти лет я жила с мамой во Франции, и, если честно, почти ничего не помню из того периода. А потом мама нашла перспективного жениха и отвезла меня папе. Я оказалась неудачным пилотным проектом и мешала реализации ее усовершенствованных планов. Нужно отдать должное папе, он принял меня в свою кочевую жизнь, а не сдал в один из этих приютов для элитных щенков с полным пансионом.

Наверное, первое время ему было тяжело: блестящий ученый и маленький ребенок, едва владеющий английским. Сам он никогда в этом не признавался. Напротив, говорил, что я приносила удачу. Местные жители, узнав печальную историю сиротки, проникались участием ко мне и отцу-одиночке. В итоге у папы не было проблем ни с провизией, ни с рабочими руками. Очень быстро выяснилось, что у меня способности к языкам, и я стала посредником в общении с изолированными племенами. Они не доверяли взрослым европейцам, но легко шли на контакт с белокурой «солнечной девочкой», как меня называли.

А потом я стала видеть сны.

Точнее, наверное, я видела их всегда. Папа говорил, что их причиной были мое живое воображение, природная наблюдательность и мощное подсознание. Вместе они выдавали яркие картинки как будто из прошлого. Сначала папа посмеивался над моими рассказами. А потом, когда я научилась передавать их на бумаге, выяснил, что не зря говорят, что Менделеев придумал свою таблицу, пока спал. В моих снах обнаруживались недостающие детали жизни и быта древних аборигенов. Па стал относиться к ним с вниманием и каждое утро начинал с обсуждения новых рисунков.

Так я это к чему?

Я это к тому, что английский и французский были для меня родными, испанский – почти родным, потому что половина моего детства прошла на раскопках в Южной Америке, плюс на базовом уровне я знала еще с десяток индейских языков и диалектов, если еще не забыла. Поэтому неуклюжие попытки «гринго» разговаривать на языке моей первой родины смешили и умиляли. Но я старалась держать себя в руках. В конце концов, лучше Эндрю с его забавными попытками говорить комплименты на малознакомом языке, чем откровенное внимание колумбийца.

Потом самолет вырулил на взлетную полосу, и я сослалась на недомогание во время взлетов. Эндрю отстал, напоследок галантно коснувшись губами моих пальцев. Я прикрыла глаза, вернувшись к воспоминаниям детства. В обычной моей жизни: в Париже, где я сейчас работала, на модных показах, в общении с заказчиками, бурных, но коротких романах, миру прошлого места не нашлось. Словно эта часть жизни была вымарана. Но стоило пересечь границу Колумбии, воспоминания хлынули в сознание, вытесняя всё остальное. Будто существовало две Келли. Одна – мамина дочка, которая жила беспечной жизнью востребованного дизайнера аксессуаров. Другая – дочка папина, которая очнулась ото сна только теперь, и сейчас тестировала системы, как компьютер после аварийного выключения.

Мне нравились экспедиции. Новые места. Новые люди. Новые обычаи. Новые друзья. Новые герои снов. Новые рисунки. Конечно, теперь, когда фотоаппарат и видеокамера стали неотъемлемой частью цивилизованного общества, потребность в художниках у археологов отпала. Но папа старался брать с собой кого-нибудь из одаренных студентов факультета архитектуры и искусствоведения, которые ставили мне руку. Я обожала рисовать. Рисунки освобождали разум от навязчивых образов. «Слив» их на бумагу, я переставала думать о том, что приснилось ночью. А учитывая, что нравы у древних индейцев были те еще, это была заметная помощь рассудку. Хотя в периоды, когда мы возвращались в Кембридж, папа неизменно отправлял меня к психоаналитикам, подозревая в психических отклонениях. Будучи подростком, я научилась прятать неугодные рисунки. А потом папа смирился с тем, что я порой вижу во сне жестокие сцены.

Меня выдернуло из забытья надсадное кхекание, теряющееся за ревом двигателей. Я открыла глаза. Кашлял пилот. Как можно простыть в тропиках? Это талант. Я снова закрыла глаза, надеясь продолжить инвентаризацию воспоминаний, но кашель пилота только усиливался.

Колумбиец дремал. Эндрю что-то слушал в наушниках. Я встретилась взглядом с британцем. Его ничего не беспокоило, судя по выражению лица. Хотя как раз по выражению лица о состоянии представителя английской элиты судить не стоит. Поняв, что помощи от него не дождешься, я встала и, придерживаясь за спинки кресел, двинулась к кабине пилота, отделенной от пассажирского салона полуаркой.

– Сеньор, вам плохо? – негромко спросила я на испанском. – Я могу чем-то помочь?

Пилот повернул ко мне голову. Его лицо раскраснелось. Он прикрыл рот рукой и промычал. Его тошнит, осознала я, и выдернула пакет из кармана на спинке ближайшего сидения. Мужчина даже не поблагодарил: его вывернуло. В кабине завоняло рвотными массами.

– Может, вам таблетку? Воду? – негромко спросила я, но пилот показал рукой на бутылку с водой в подставке на приборной доске и потянулся вверх, к какому-то рычагу.

Я сунула ему еще один пакет, из другого сидения, и вернулась на место. В конце концов, отравился мужик, съел несвежее буррито перед рейсом. Пока его не прижало с диареей, больших проблем нет. Пилот тем временем потянулся к аптечке, вынул оттуда блистеры с таблетками, выдавил парочку и запил водой из бутылки. А через пару минут развернул новый пакет и выплеснул туда очередную порцию содержимого желудка. И зашелся рваным, захлебывающимся кашлем, словно в приступе астмы.

– Среди присутствующих есть врач? – громко спросил британец и поднялся с места.

Я помотала головой и рванула к пилоту с пакетом, что был в кармане передо мной. Он сделал несколько жадных глотков из бутылки, пытаясь подавить кашель. Лицо мужчины покраснело еще сильнее, глаза словно выкатились из орбит. Новый приступ кашля сотряс грудную клетку. Я протянула пакет. Пилот взял его трясущейся рукой. И выронил, содрогнувшись в судороге. Его зрачки закатились.

Я прикрыла рот руками и заорала.

__________________________________

4 - Паблик-скул – в Великобритании частные элитные школы, часто в формате интернатов. Наиболее престижны раздельные школы для мальчиков и девочек. Статистические исследования показывают, что мальчики в раздельных школах показывают более высокий уровень знаний.