Ц-7 - Большаков Валерий Петрович - Страница 39

Прокравшись в ванную, и радуясь отсутствию присмотра – не буду вздрагивать и пыжиться под душем! – я хорошенько умылся холодной водой. Вытерся, отпыхиваясь, и явился на кухню, чопорно щелкая клапанами джинсовой рубашки.

– С пятницей вас! – бодро поздоровался я, застегивая манжеты.

Наташа хлопотала у плиты, сочиняя утрешнюю яичницу. Короткий халатик давал достаточно простора для фантазий, зато наскоро причесанные волосы и полное отсутствие косметики на лице придавали Иверневой лучшие черты домашней милоты.

– Доброе утро, Миша! – заулыбалась девушка.

– А поцеловать? – бархатистым голосом я изобразил глубокую грусть, тщательно сканируя психологическую сущность Иверневой.

Вспыхнула радость – и тут же толкнулся испуг. Влечение разгоралось, властно захватывая жизненное пространство – стыдливость таяла, вот уже и чувство долга поддалось… Совесть вступила в борьбу, обреченно взывая…

Наташа сделала шажок слабеющими ногами, прижалась на секундочку… Я ощутил касание сухих губ, даже уловил то самое робкое дыханье. Дрогнув, девушка приневолила себя отстраниться, и увяла.

«Как бы мне получше… – метались мысли. – И не разжечь зря, и не погасить вовсе… Держи равновесие и знай меру!»

Балансируя между дружбой и нежностью, я притиснул Иверневу и огладил ее волосы. Блондинистые пряди заструились под пальцами.

«Лохматое золото…»

– Всё будет хорошо, Наташ, – сказал негромко, – вот увидишь.

Девушка порывисто прильнула, обнимая и тычась лицом в плечо. Всхлипнула – и меня резануло жалостью.

«Главное – не отвергать…» – мелькнуло и пошло на ум.

– Знаешь, – мой голос звучал доверительно и задумчиво, избегая жалящих сентенций, типа «но ты же понимаешь…», – у нас с тобой всё могло быть еще года два назад…

– Правда? – глухо спросила Наташа, и подняла глаза, моргая слипшимися ресницами.

– Правда… А если б я прошел мимо, то каялся бы потом всю свою жизнь.

– Но вышло так, как вышло, – подвела итог Ивернева, тиская меня еще крепче, словно удерживая на краю обрыва.

– Судьба… – вздохнул я, прицельно обходя двоящиеся смыслы.

Наташа – очень чувствительна, фальшивить с ней даже в одной нотке недопустимо. Мое оружие – искренность, честность, откровенность. А жалость с сочувствием – на фиг! Только понимание.

Шмыгнув носом, девушка доверчиво улыбнулась.

– Больше не будешь меня бояться? – отзеркалил я ее улыбку.

– Да я не тебя… – потупилась Ивернева, разглаживая мою рубашку там, где темнели два влажных пятна. – Я себя боюсь…

– Не бойся ничего! – утвердил я, регулируя пылкость. – Мы справимся!

В памяти промахнул бравый девиз фрау Меркель, а Наташа, в чьи глаза опять заселялась незамутненная радость жизни, прыснула в ладошку.

– Не со всем! – вытолкнула она. – У меня яичница пережарилась…

Я захохотал, освобожденно прижимая девушку к себе, и в мой грубоватый смех вплелся Наташин хрустальный колокольчик.

«Мы справились!»

Не доверяя граненой кофеварке, «шеф» лично сварил секретарше чашечку бодрящего, а себе налил кружку чая. Смаковать «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток» – как значилось на пачке «Цейлонского 1-го сорта» – просто так, впустую, я не любил, разве что иногда, под настроение, да и то с лимончиком. Рита ворчит, что я не пью чай, а ем. Хоть с чем – с печеньем, с баранками, на худой конец хлеб намажу маслом. Но нынче желудок получил свою долю счастья – изрядный ломоть торта «Прага».

– Если сегодня всё успеем, – с сожалением глянув на последний кусочек, я отправил его в рот, – то жавтра не вштавать. Жаконный выходной!

– В парикмахерскую схожу… – размечталась Наташа, и задумчиво повертела ладонью, то загибая, то вытягивая пальцы. – И лак кончился…

– Розовый купи, – присоветовал я, – тон естественней. Денег дать?

– Да нет, у меня есть.

– Так ты ж что попало купишь, – заворчал я, включая строгого дедушку, – лишь бы подешевле!

– Не бурчи! – мило улыбнулась «внучка», покидая кухню, и чмокнула меня в щечку мимоходом. – Разорюсь на «Поллену»!

Я проводил ее взглядом. Попой Наташа вертела умеренно, без вызова, и тихонько напевала что-то из репертуара Эдиты Пьехи.

Кажется, мне удалось. Но это так, временная ремиссия. Амурные страдания на «раз-два» не лечатся…

Внезапно голова будто опустела, становясь гулкой, как бочка.

«Привет, Миша», – воспринял я знакомый голос.

«Здравствуйте, Игорь Максимович!»

«Ну-у… Такое пожелание уже не актуально – я умер. Да, Миша, да… Я давно знал, что сегодня – день моей смерти. Потому и спешил обучить тебя всему, что знаю сам. Боялся не успеть…»

«Игорь Максимович…» – я растерялся в ноль.

«Не веришь разговору с умершим? О, Миша, это всего лишь скромный бонус для таких, как мы с тобой! Источник Силы в нашем мозгу сопротивляется тлену, удерживая позиции души, разума, личности… Говорят, его хватает на час, да чуть ли не на сутки! Ну, это уже сказки… Полчаса, от силы. Хм… Похоже на каламбур. Миша! Все, что у меня есть – квартиру, машину, дачу, книги, – я завещал тебе. Еще в сентябре, когда окончательно убедился, что человек ты стоящий. Это не комплимент… Двери опечатают, но черного хода не заметят. У тебя же оба ключа?»

«Да…», – выдавило мое угнетенное сознание.

«Ну, Миша, Миша… Прочь негатив!»

Справившись с собой, я спросил:

«Ваша смерть – от старости?»

Ответ последовал не сразу.

«Нет, Миша. Меня убили. И это главная причина того, что я сейчас говорю с тобой. Завещание все равно вступит в силу, а болтать просто так глупо. Минут через пятнадцать падет последняя «линия обороны», и начнут затухать всякие, там, альфа-ритмы, распадется вся мешанина биохимии, что киснет в моем черепе… Страшно… Ох, и страшно, Миша… Ну, вот, а сам болтаю что ни попадя! Их было трое, Миша. Все – метагомы, как мы с тобой. Хомо новусы, как ты выражаешься. Помнишь, ты мне как-то рассказывал о стражах Рокфеллера? Так это они и есть! Тсеван Римпоче – тибетский лама, недалекий, но с большими претензиями. Элеутерио Агпэоа – филиппинский хилер. Тоже невежда, но и потребности у него скромные – пищеварить да сношаться. А вот Аидже… Этот по-настоящему опасен. Он метис, сын бледнолицего и дочери шамана из племени бороро. Весь в дедушку – своих лечит и в обиду не дает, а белым или неграм лучше держаться от него подальше. Меня убил Аидже. Только, пожалуйста, Миша, не мсти ему! Не надо. Я не потому прошу тебя об этом, что беспокоюсь за твою жизнь, а… Да что говорить! Аидже – индеец, и просто убивать ему скучно. Он подвергает свои жертвы испытанию на мужество. Ему понравилось то, что я сам пришел на эшафот, не бегая и не прячась. И Аидже проявил ко мне уважение – не позволил своим азиатам обыскивать меня и вообще касаться моего бездыханного тела – услал их «скорую» вызывать, да милицию… Ах, опять я не о том! Меня лишили жизни всего лишь предосторожности ради – боялись, что помогу тебе Силой. А главная цель этой нечестивой троицы – ты, Миша. Перед смертью я заглянул под скальп краснокожего… Тебя заказали, Миша. Аидже получил задание от Дэвида Рокфеллера, но там, похоже, целый заговор. Против тебя сплотились не только Рокфеллеры, но и Ротшильды, и Барухи, и даже Виндзоры! А это триллионы долларов, мой мальчик. И тотальная власть».

«Мы справимся!» – со злостью выплеснул я.

«Верю… Ну, все, Миша. Прощай. Мое тело кладут на носилки… Милиционеры изъяли документы, фотографируют следы… Жуть. Глупая надежда не покидает меня – что я все же не умру окончательно. Ну, хоть что-то же должно остаться… О-ох… Кажется… Кажется, всё…»

Шорох слов смолк в моей голове, словно стих ветер, гонявший сухие листья по осенней аллее. Я медленно встал и приблизился к окну. «Волга» цвета майонеза «Провансаль» буксовала, раскачиваясь в снегу. Дворничиха, оглядываясь на гальмующую машину, ширкала лопатой, расчищая дорожку.

Я поднял голову к небу, затянутому хмарью, чуя, как печет глаза.

«Ну, вот и всё… – вертелось в голове. – Вот и всё…»