К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" - Страница 11

– Да ты что, Мал, сдурел? – Голос Асмунда загремел, как когда-то под Искоростенем, когда он изрек знаменитое: «Князь начал – пора и нам следом за ним». – Коли девка неповинная на этом месте от боли замертво ляжет – ты что, сможешь ее поднять?!

– Ежели Вышатьевна неповинна, – с нескрываемым злорадством проговорила, выглядывая из-за мужнина плеча, Любомира, – так и железо с огнем ей никакого зла не причинят!

Тороп понял, что сейчас начнется бой насмерть. Ни сам он, ни кто-либо другой из дома боярина не позволят отдать Мураву на подобную муку. Асмунд, похоже, думал так же. Но что могла сделать боярская дружина, десяток посадниковых людей да горстка христиан против целого города? Рано или поздно упадут тесовые ворота, полягут один за одним Вышата Сытенич, дядька Нежиловец, Талец, Твердята, Путша, и разъяренная толпа, смяв Асмундовых руссов, ворвется в дом…

– Батюшка! Вели отворить ворота!

Мурава спустилась с высокого крыльца и с решительностью пущенной в полет стрелы пересекла двор. Смертельно бледная, с блестящими от лихорадки глазами, она была, тем не менее, спокойна и сосредоточена, как в часы лечьбы.

– Что ты задумала, девонька? – забеспокоился боярин. – Не для того я тебя шестнадцать лет растил, чтобы отдать язычникам поганым на поругание!

– Не на поругание иду, а на суд людской! – возразила ему дочь. – Не ты ли меня учил Правду людскую чтить, обычай Господина Великого Новгорода уважать?

Ветер продолжал нести по небу облака – растрепанные кудели, вырванные из рук вещих норн, людские судьбы, нить которых никогда не будет спрядена. Богиням было нынче не до того: Вердани натягивала одновременно множество нитей, безжалостная Скульд точила нож.

Заскрипели тяжелые ворота, и Мурава в сопровождении людей своего отца приблизилась к стремени посадникова коня. Она была убрана во все нарядное и новое – не то на свадьбу, не то на смерть. Синий, под цвет глаз франкский плащ вздымался за спиной крыльями вещего Гамаюна, серебряные застежки вызванивали каждый шаг.

– Не бойся за меня, дяденька Асмунд, – ласково вымолвила красавица. – Соседушка наша права. Неповинного Господь не оставит. Позволь только ей, голубушке, вопрос задать. Не осталось ли в ее доме снадобья, которым Турич малыша пользовал.

– Как не остаться, – отозвался вместо жены Мал, голос его снова дрожал. – Почитай, совсем мало истратили.

– А моей мази?

– Я ведьмино зелье все выкинуть велел! – поспешил ответить волхв.

– У меня есть чуток, – подал голос один из Маловых челядинцев, дряхлый дед со смешным именем Коврига, помнивший покойного отца хозяина несмышленым ребенком. – Уж больно хорошо помогает от язв на ногах.

Мурава удовлетворенно кивнула.

– Просьба у меня, дяденька Асмунд. Знаю, после испытания каленым железом язвы не врачуют ничем три условленных дня. Однако я – слабая женщина, батюшка Соловьиша – старец почтенный. Не по силам нам обоим выдержать подобное. Позволь сразу после испытания на раны снадобье приложить. Мне, которое у дедушки Ковриги осталось, Туричу – то, которым он Жданушку Маловича пользовал.

Толпа одобрительно закивала:

– Лепо нам это!

– Дело говорит боярская дочь!

– Пусть каждый своим снадобьем лечится!

Мал в растерянности поглядел по сторонам. Нынче говорил сам Господин Великий Новгород, и его мнение приходилось уважать.

– Пусть будет, как она просит, – сдался купец.

Асмунд поглядел на волхва. На морщинистом лице Соловьиши Турича ходил ходуном каждый мускул, рот дергался, как у припадочного.

– Ты хочешь что-то сказать? – поинтересовался посадник.

– Не стану я с ромейской ведьмой судиться! – хрипло прокаркал волхв. – Какой нужен еще суд, когда сам Велес ее к смерти приговорил. А кто его волю оспаривает, рискует на себя гнев богов навлечь!

– Ты мне не угрожай! – нахмурился Асмунд. – Кроме твоего Велеса и другие боги есть. Ты снадобье с именем Велеса творил, Мурава с именем ее Бога – вот и посмотрим, кто из вас прав.

На это Соловьиша не сумел ничего возразить. Сомневался он или нет в своей правоте, Даждьбог весть. А только держать в руке раскаленный гвоздь, да еще после лечиться снадобьем, от которого вышла не польза, а один вред ему ох как не хотелось! Он с обидой посмотрел на старого русса и вдруг повернулся и пошел прочь, со злобой расталкивая всех, кто попадался ему на пути.

– Вижу вам всем ромейская ведьма головы заморочила! – крикнул, обернувшись, он. – Не видать здесь праведного суда. Ухожу я! – старый волхв остановился и неожиданно злорадно улыбнувшись добавил. – Да только Велесова воля все одно исполнена будет!

Он сделал какой-то знак, и с одной из прилегающих к боярской усадьбе крыш прямо в грудь Муравы полетел нож. Десятки щитов взметнулись, чтобы загородить ее, но проворнее всех оказался Тороп, благо, стоял по привычке ближе всех. Позаимствовав щит у зазевавшегося Путши, он принял на него смертоносную сталь. Не случись поблизости щита – подставил бы грудь. В следующий миг несостоявшийся убийца рухнул вниз, и из его груди торчало не менее двух десятков стрел.

***

Вечером в боярском доме принимали дорогого гостя: к ужину пожаловал посадник. Конечно, времени, чтобы подготовиться, было не так уж много. И все же домочадцы Вышаты Сытенича расстарались на славу, так что краснеть их хозяину, извиняясь за скудость угощения, не пришлось. Столы ломились от разнообразной снеди, холопы и младшая гридьба сновали как бесшумные тени, поднося гостям пиво и мед.

Хотя каждому было ясно, что Асмунд пожаловал не ради боярских медов, ни о сегодняшнем происшествии, ни о его возможных последствиях разговор не заводили. Вспоминали прежние походы, обсуждали новгородские дела. Асмунд с гордостью рассказывал о своем любимом воспитаннике князе Святославе, который совсем уж возмужал и в этот год решил присоединить к Руси земли мерян и вятичей.

«Ой, беда-беда, – подумал пробегавший мимо с огромным блюдом моченых опят Тороп. – Мало бедным сородичам хазарских волков, теперь еще киевский сокол в их земли пожаловал!»

Затем посадник заговорил о хазарах. Сказал, что идут слухи, будто царь Иосиф хотел бы заключить военный союз с Хорезмом и, коли до такого дело дойдет, как бы Руси не пришлось вновь платить Итилю дань. Спросил, почем нынче хазарские купцы продают в Новгороде серебро и паволоки, посетовал на дороговизну, а затем как бы между прочим спросил:

– А ты-то в те края когда отплываешь, Вышата?

Боярин, весь вечер ожидавший этого вопроса, тяжело опустился на скамью.

– Не знаю я теперь, стоит ли плыть, – вымолвил он. – Так, пожалуй, вернешься домой, а дома-то и нет!

– Да что ты такое говоришь! – обиделся Асмунд. – В Нове граде Правду пока чтят. А из тех, кто не чтит, кары не избежал ни один. Ежели кто, будь то хоть сам Соловьиша, вздумает еще на твое добро посягать или холопьев захочет обидеть, будет иметь дело со мной, это я тебе обещаю!

Он сделал передышку. А затем чуть спокойнее продолжал:

– Я тебя только вот о чем, Вышата, попрошу: девочку свою из города увези!

– Да куда же мне ее везти? – не понял боярин. – На Руси у нас, сам знаешь, родни нет. Не на Итиль же ее мне брать!

– А хоть бы и на Итиль!

Но боярин только покачал головой.

– Неспокойно там нынче. И так не знаешь, как себя и добро оборонить, а тут, – он махнул рукой, – сам знаешь, за красивой девкой только глаз да глаз. Не успеешь оглянуться – схватят за косу, поперек седла бросят, а там – ищи ветра в поле!

– А ты думаешь, в Нове городе ей сейчас безопаснее будет? Там хоть ты за ней приглядишь, а здесь кто? Моих глаз не хватит и за ней, и за домом следить, да и волхвов незачем дразнить понапрасну.

– Так и Мал в те же края идет. От него первого ждать какой напасти.

– Здесь не все так просто, – усмехнулся в усы Асмунд. – Мал идет, а Любомиру не берет. Так что главное зло все одно в Новгороде остается. Вот ведь, – продолжал он. – Хуже нет, когда муж живет не своим умом, а пустым измышлением вздорной бабы! Про твою покойницу я не говорю. Все было при ней, и ум, и красота. Дочку тоже вырастил, что надо. Любо-дорого поглядеть, отважное сердечко, да и мудра не по годам! Не думаю, что в походе она тебе будет обузой. Вернетесь к зиме, когда все поуляжется, поутихнет, а там, глядишь, еще на Итиле жениха ей найдешь!