Луна жестко стелет - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 6

Огляделась по сторонам и закончила:

– Будет, я всё сказала. Ваш черед думать. Сошла с трибуны и села между Мизинчиком и мной.

И вся дрожит. Мизинчик потрепал ее по руке. Она глянула на него благодарно и спросила у меня шепотом:

– Ничего я справилась?

– Здорово! – я ее приободрил. – Просто жуть!

Похоже, приободрил.

Но мал-мал покривил душой. Народ-то она завела, однако программа-то нулевая. Что мы рабы, я с пеленок знал, с этим ничего не попишешь. Купить-продать – это мы, правда, можем, но пока у Главлуны монополия на всё, что нам надо купить, и на всё, что нам надо продать, мы рабы.

А что мы могли сделать? Вертухай нам не хозяин. Был бы он хозяин, нашелся бы способ его ликвиднуть. Но Главлуна-то не на Луне, она на Эрзле, а у нас – ни бортика, ни даже бомбы водородной паршивенькой. Даже ручного огнестрельного оружия у нас нет, хоть и неясно, зачем оно нам нужно-то. Друг в дружку палить, что ли?

Три миллиона безоружных и беспомощных. А их – одиннадцать миллиардов. С кораблями, с бомбами, с оружием. Ну, побазарим – так папаша в конце концов придет и отшлепает.

Не впечатлила меня ее речь. Как сказано в Библии, Бог за самую тяжелую артиллерию.

Покудахтали еще насчет того, что делать, да как организоваться и тэ дэ, снова пошел звон насчет «плеча к плечу». Председательствующему молотком поработать пришлось, а я ерзать начал.

Однако вдруг слышу знакомый голос:

– Мистер председатель! Не могу ли я позволить себе занять внимание общества на пять минут?

Оглядываюсь и мигом унимаюсь. Он самый, профессор Бернардо де ла Мир, если не по голосу, то по старомодной манере выражаться его за версту узнаешь. Почтенный муж, седые кудри гривой, на щеках ямочки, голос веселый. Сколько лет – неведомо, но был уже старик, когда я его впервые увидел, будучи совсем пацаном.

Его сюда этапировали еще до моего рождения, но не зеком. Политизоляция, как у Вертухая, но за подрывную деятельность, мог жить – не тужить, подайся он в вертухаи, однако предпочел вариант перебиваться кое-как.

Конечно, мог бы подрядиться в любую школу Луна-сити, но и этого не сделал. Вначале посуду мыл, как я слышал, потом в бэбиситтеры подался, развернул это дело в пансиончик для детей, а потом в натуральный детсад. Когда я с ним познакомился, он разом вел детсад и школу с полным пансионом, начальную, неполную среднюю и среднюю с кооперативом в три десятка учителей. И заодно кое-что в техникуме читал.

В пансионе я не состоял, я у него был приходящий. Меня приняли в семью в четырнадцать лет, и новые родственники послали в школу, поскольку за мной числилась всего трехлетка и хала-бала по частным урокам. Моя самая старшая жена была женщина строгая и заставила пойти в школу.

Нравился мне профессор. Он мог учить чему угодно. Знает он предмет, не знает предмета, роли не играло. Если ученику надо, проф улыбался, называл цену, копил материал на несколько уроков вперед. А когда сам застревал, то не притворялся, что знает, чего не знает. Я у него алгебру проходил и ко времени, когда мы дошли до кубических уравнений, поправлял его не реже, чем он меня, но он только веселей задачки задавал.

Взялись мы с ним за электронику, и скоро я учить его начал. Он прекратил давать задания, стал учиться вместе со мной, раскопал где-то одного инженера, готового за доплату сидеть напропалую, мы ему платили поровну, и профессор только подхлестывал меня, поскольку я медленно рубил, а сам радовался росту собственных познаний…

Председательствующий трахнул молотком.

– Мы рады предоставить профессору де ла Миру столько времени, сколько он сочтет нужным, а вы, друзья, там, сзади, помолчите, пока я не прошелся этим струментом по вашим черепкам.

Профессор вышел вперед, и народ притих предельно для лунтиков. Профессора уважали.

– Постараюсь не затягивать, – начал он, приостановился, глянул на Вайоминг, оценил и выдал «фьюить». – Милейшая сеньорита, не смею рассчитывать на вашу снисходительность ко мне, бедняге, но мой тяжкий долг кое в чем не согласиться с вашим красноречивейшим призывом.

Ваечка рассвирепела.

– То есть как это? Я чистую правду сказала.

– А вот так, если позволите. Всего в одном пункте. Разрешите продолжить?

– Вот еще… Ну, давайте.

– Вы правы, времена Главлуны миновали. Нелепо, пагубно и невыносимо, что нам в самой существенной части нашей экономики приходится исполнять указы столь безответственной тирании. Она метит в самое основное право человека – право выступать стороной на свободном рынке. Но при всём моем уважении к вам я полагаю вашу ошибку в том, что нам следует продавать на Эрзлю пшеницу, рис или любой другой вид продовольствия. В мире не существует цен, могущих оправдать подобный экспорт. Продовольственные культуры экспортировать нельзя. Тот с фермы в элементе вспух.

– А что мне прикажете делать с пшеницей?

– Извольте! Поставляйте пшеницу на Эрзлю, если оттуда вам будут возвращать тонну за тонну. В виде воды. В виде нитратов. В виде фосфатов. Никакой иной обмен приемлем быть не может.

– Минутку, – опередила Вайоминг фермера и обратилась к профессору: – Но так же нельзя, вы не хуже меня знаете! Вниз сплавлять – дешево, наверх тащить – дорого. Вода нам снизу не нужна, химикаты тоже. То, что нам нужно, не так массивно. Инструменты. Медикаменты. Технология. Кое-какая аппаратура. Программное обеспечение. Сэр, я специально изучала этот вопрос. Если бы нам удалось добиться обоснованного ценообразования, используя методы свободного рынка…

– Позвольте, мисс. Разрешите продолжить.

– Давайте. Но я категорически не согласна, я вам сразу говорю.

– Фред Хаузер сказал нам, что лед найти становится всё труднее. Более чем верно. Для нас это плохая новость, а для наших внуков – роковая. Луна-сити должен бы потреблять нынче ту же воду, что и двадцать лет назад, плюс надбавка с учетом роста населения. Но мы используем воду всего один раз в одном трехоборотном цикле, а потом отправляем ее в Индию. В виде пшеницы. Даже когда пшеница перед отправкой вакуумируется, в ней остается много драгоценной влаги. С какой стати мы ее отправляем в Индию? У нее есть под боком целый Индийский океан! И остаточная масса зерна роковым образом обходится нам еще дороже, удобрения нам добывать с каждым годом всё трудней, хотя мы получаем их из горных пород. Камрады, примите к сведению! Любой груз, увозимый отсюда, приговаривает ваших внуков к медленной смерти. Чудо-фотосинтез и растительно-животный обмен – это замкнутые циклы. Вы размыкаете их и кровь собственной жизни переливаете на Эрзлю. Не нужны вам более высокие цены, вы не прокормитесь деньгами. Вам нужно, то есть всем нам нужно раз и навсегда покончить с этой трансфузией. Эмбарго немедленное и абсолютное. Луна должна быть самодостаточна по принципу натурального хозяйства!

Народ заговорил, зашумел, кое-кто начал кричать, добиваясь, чтобы расслышали, председательствующий заработал молотком. И я перестал прислушиваться, как вдруг раздался женский вопл. Я оглянулся.

Все двери распахнулись. В ближайшей я увидел троих в желтых робах личной охраны Вертухая, все трое с оружием. У центрального выхода за спиной кто-то врубил мегафон с такой силой, что перекрыл шум в зале и трансляцию.

– ПОЛНЫЙ ПОРЯДОК! ПОЛНЫЙ ПОРЯДОК! ВСЕМ ОСТАВАТЬСЯ НА МЕСТАХ. ВЫ АРЕСТОВАНЫ. ПРЕКРАТИТЬ ПЕРЕБЕЖКИ! ВЕСТИ СЕБЯ СПОКОЙНО. ПРОХОДИТЬ К ЦЕНТРАЛЬНОМУ ВЫХОДУ ПО ОДНОМУ, В РУКАХ НИКАКИХ ПОСТОРОННИХ ПРЕДМЕТОВ, ПРИ ПОДХОДЕ ВЫТЯНУТЬ РУКИ ПЕРЕД СОБОЙ ЛАДОНЯМИ ВВЕРХ, ПАЛЬЦЫ РАСТОПЫРЕНЫ.

Мизинчик подхватил соседнего мужика и швырнул в ближних вохряков. Двоих свалил, третий выстрелил. Кто-то взвизгнул. Тощая рыженькая девчушка нырнула клубком под ноги третьему, сшибла с ног.

Мизинчик ручищей отодвинул Вайоминг Нотт себе за спину, как в укрытие, крикнул через плечо:

– Ман, Ваечку прикрой, держись вплотную! И пошел к двери, расшвыривая толпу влево-вправо, как котят.

Опять завизжали, и я унюхал что-то знакомое. Так несло паленым от меня в тот день, когда я руку потерял. Я понял, что шмаляют не из парализаторов – лазерами лупят. Мизинчик добрался до двери, сгреб по вохряку в каждую руку. Рыженькая куда-то делась. Тот вохряк, которого она сшибла, поднимался с четверенек. Я приложил ему левой в лицо и по противной отдаче в плечо понял, что сломал ему челюсть. Должно быть, застопорился, потому что Мизинчик наддал мне сзади и заорал: