Обещания богов - Гранже Жан-Кристоф - Страница 23

На этот раз Франц щелкнул каблуками в знак полного согласия – за пятнадцать лет упорной добросовестной службы он все-таки обзавелся полезными инстинктами. Однако он продолжил, возможно опять ступая по лезвию.

– Еще одно, – рискнул он, – мне было бы безусловно полезно встретиться с полицейским офицером Максом Винером, который…

– Исключено. Я ведь вам уже объяснял, Бивен. В этом деле Винер оказался не на высоте. О нем следует забыть.

– Слушаюсь, обергруппенфюрер.

– Я даю вам три дня и ни одного больше, чтобы найти виновного. С надежными доказательствами его вины. И я не желаю больше ни единой жертвы, понятно? Не вынуждайте меня отстранять вас от расследования.

Франц владел языком гестапо. Перевод: Не вынуждайте меня отправлять вас в концлагерь. Или ликвидировать.

Разговор был окончен. Бивен отсалютовал вышестоящему офицеру, вскинув правую руку и так гаркнув «Хайль Гитлер!», что его было слышно за три кабинета. Он уже взялся за дверную ручку, когда Пернинкен снова заговорил:

– И последнее. Когда вы точно установите личность виновного, я требую, чтобы вы представили мне как можно более подробный рапорт.

– Разумеется.

– Я хочу сказать: до того, как вы его арестуете.

– Простите?

– Я хочу узнать, кто это, до его ареста, понятно? – Видя, что Бивен молчит, Пернинкен добавил: – В этом деле необходимо принять максимум мер предосторожности. Повторяю, вы и не представляете всей важности этого расследования. Рейхсфюрер СС Гиммлер не спускает с нас глаз!

24

С 1933 года гестапо размещалось в здании Школы декоративно-прикладного искусства на Принц-Альбрехтштрассе. Великолепные помещения; в главном холле шла анфилада сводов, достойная кафедрального собора. Лестница из тесаного камня, увенчанная перилами с балясинами в духе Ренессанса, вела на верхние этажи. Бывшие мастерские живописи и скульптуры отныне были отданы на откуп мелким старательным чиновникам, в чьи служебные обязанности входили доносы, пытки и смерть.

Шагая по коридорам третьего этажа, Бивен слышал за дверями перестук пишущих машинок. Контора трудилась вовсю, как любое обычное учреждение.

В рядах гестапо встречались разные типы: тупицы (много), садисты (меньше, чем можно было ожидать), ленивцы (большинство), а также немало чистосердечных служак. Эти нашли себе пастуха и с блеяньем следовали за ним, образуя черное, тупое и опасное стадо.

Но у этих людей было нечто общее: они смаковали власть. Все они наслаждались, хватая невиновного или просто требуя документы у прохожих. Еще несколько лет назад эти парни подыхали с голоду и пили из водосточных труб. Теперь они безраздельно царили. Они были хозяевами. И ради этого вполне можно было спустить в унитаз любые угрызения совести.

Бивен не был исключением из правила. Наоборот, как бывший головорез и ныне действующий убийца, он отлично себя чувствовал в доме 8 по Принц-Альбрехтштрассе. Здесь образовался отдельный мир, недоступный голосу человечности, жалости или сочувствия. Мир жестокости, где бандиты были лучшими учениками.

– У тебя еще в уголке губ осталось.

Бивен поднял голову: его заклятый враг Филип Грюнвальд стоял на пороге своего кабинета. Настоящий привратник с усами как у кайзера, похожий на фехтовальщика или любителя французского бокса начала века.

– Что?

– Разве ты только что не отсосал Пернинкену?

– Да пошел ты.

Бивен прошел мимо придурка, чувствуя, что тот провожает его взглядом, как дулом «Маузера K98». В гестапо все были врагами. Этого требовала сама система: атмосфера всеобщей подозрительности распространялась и внутри их собственных стен. Каждый следил за коллегами, как и они за ним. Здесь царил дух соперничества и гнетущего недоверия.

Среди обычных врагов всегда находились один-два, которых следовало особенно опасаться. Так, целью жизни Грюнвальда, альтер эго Бивена, занимавшего соседний кабинет, было убрать конкурента. Он наверняка даже завидовал, что тому поручили это расследование. Что за мудак.

Разговор с Пернинкеном подтвердил его опасения. Это дело таило в себе опасность. Помимо убийств и личности жертв, было еще что-то, категорически не подлежащее обнародованию.

Бивен не был уверен, что ему достанет ловкости канатоходца для такого рода подвигов. Например, чтобы вычислить преступника, не имея представления о его мотивах. Или же составить портрет жертв, не возбудив подозрений у их ближайшего окружения.

Все это отдавало глубоко ему претившей изощренностью. Но он безусловно выполнит свою задачу. Он принесет Пернинкену имя убийцы на блюде, как принесли голову Иоанна Крестителя царю Ироду.

И все это было лишь проходным этапом, предварительной ступенью. В счет шло только последующее, его награда. Перевод в вермахт или в войска СС. Война, фронт, Франция…

25

Номер его кабинета был 56 – он так и не понял почему. Светлый паркет, лакированные картотеки, двухтумбовый письменный стол: комфорт бюрократа. Это помещение каждый день напоминало ему, что основная часть его работы – составлять отчеты, в чем он был не очень силен. Что до Динамо, с ним все проще: он был практически безграмотным. К счастью, у них имелся молодой секретарь Альфред, немного более продвинутый: на него и взвалили грязную бумажную работу.

Бивен уже собрался усесться за стол, когда услышал за перегородкой глухие звуки и взрывы смеха. Он тут же вышел и без стука открыл дверь в кабинет, который делили двое его подручных.

Динамо дурачился, изображая бег с корзиной для бумаг на голове и вытянув одну руку вперед, как слепой.

– Чем ты тут занимаешься?

Динамо не торопясь снял свой головной убор. Альфред, который изо всех сил старался выглядеть солидным членом команды, прыскал в кулак.

– Я рассказывал про чемпионат СА. Как я бежал стометровку в противогазе, из-за которого не видел дорожку.

Одна из его любимых баек. Спортивные соревнования СА: забег на скорость в противогазах, бросание гранат… Когда Хёлм начинал паясничать на эту тему, он всегда добавлял, что самым тяжелым испытанием был вечерний пивной конкурс.

– Думаешь, у нас больше дел нет? – оборвал его Бивен. – Ступай за мной. – Едва за ними закрылась дверь, он заметил: – Быстро же ты вернулся.

– Оставил других разбираться с этим дерьмом. Парни из «Шарите» приехали. Сейчас, наверно, вскрытие уже идет.

Динамо был не создан для кабинетной жизни. Его стихией были митинги, потасовки, облавы. Бить морды, а потом надираться пивом, или в обратном порядке. Исторически Гюнтер Хёлм был из тех, кого называли «стейками», – из бывших большевиков, перебежавших во вражеский лагерь, в НСДАП. «Черный снаружи, красный внутри». На самом же деле у него вообще не было никаких политических убеждений. Лишь бы ему обеспечили пропитание, несколько добрых потасовок и гарантию, что у него будет навалом всего светленького (пива и женщин), а там и ладно.

– А поиск свидетелей?

– Я отправил парней все прошерстить, но, честно говоря, с какой стати кто-то попрется в эту парковую глухомань? Нет, меня другое удивляет: ведь наш убийца после такой резни должен был весь изгваздаться в крови. Как же он вернулся к себе? Переоделся на месте?

Бивен подумал о реке, протекающей совсем рядом. Первое убийство произошло на Музейном острове. Второе – в Кёльнском парке, в квартале от Шпрее. А теперь Тиргартен, несколько метров до берега… Может, наличие воды играло определенную роль в безумии убийцы – или же в его ритуале. Какой-то символ или еще что-то. А может, он просто скрывался вплавь…

Пока Бивен усаживался, Хёлм бросил ему на стол папку цвета крафтовой бумаги – цвета, прекрасно знакомого Бивену: он означал донесения, слежку, клеймо гестапо.

– Это что?

– Лени Лоренц, в девичестве Клинк. И вовсе не дитя из церковного хора, если понимаешь, что я имею в виду.

Бивен открыл папку, не слушая комментарии Динамо.