Шаманы гаражных массивов (СИ) - Ахметшин Дмитрий - Страница 46

   - Было бы лучше, если бы это была вода, - сказал Егор. Он очень любил кофе, но сейчас почему-то меньше всего хотелось вливать в себя эту сладкую гадость.

   - Да ты прямо медиум, - сказала бабушка где-то совсем рядом. А потом на открытый лоб подростка тонкой струйкой полилась вода. Он разевал рот, пытался отбиваться, накрывался всем, чем можно, а потом вскочил, мокрый, вытянулся по струнке, словно в армии, которая грозила откуда-то из недалёкого будущего - уж кто-кто, а бабушка точно не станет его откупать...- но рядом уже никого не было. Старушка гремела посудой на кухне.

   - От завтрака я, пожалуй, откажусь, - хмуро сказал он.

   - Оладьи уже готовы!

   Егор с трудом переоделся и, проигнорировав ванную комнату (фактически он уже умылся, даже принял душ), поплёлся на кухню.

   - Да, ты и правда худо выглядишь, - сказала бабушка, на этот раз серьёзно. - Ну-ка, марш обратно в постель, рахитичная ты натура. Но прежде сходи на свидание с раковиной. У тебя что-то под носом прилипло. Так и быть, завтрак получишь в постель.

   - Я передумал насчёт школы, - мальчик бросил взгляд на часы. Первый урок - физкультура, которую он ненавидел лютой ненавистью и на которую вполне благополучно не успевал.

   Бабушка упёрла руки в бока и разразилась совершенно демоническим смехом.

   - Молодец, внук. Иногда я вижу, что ты стараешься и, как настоящий подросток, всё делаешь мне наперекор, - сказала она. - Но почему-то не тогда, когда нужно.

   И почти всегда не так, - закончил про себя Егор.

   3.

   Папа одарил Егора фамилией Гримальдов, и Егор совершенно не видел в ней ничего предосудительного (кроме слова "грымза", которым его дразнили в садике цыганские дети) до тех пор, пока в восьмом классе не начал проходить по физике дисперсию света. (Надо сказать, что по физике, как и по большинству других предметов, Егор был ноль без палочки; он не думал вникать в то, что не понимает; на уроках пялился в окно, ковыряясь в носу, или, когда его пересаживали к стене, дремал, уткнувшись носом в сгиб ладони). Тощая, как спичка, Нина Николаевна рассказывала про физика Гримальди и объясняла премудрости прохождения света через призму. Вокруг медленно нарастал смех. А на перемене кто-то посоветовал Егору "не смущать людей великими познаниями и убираться обратно в свой кратер на луне". С тех пор к нему прилипла кличка Гримальди.

   - Эй, Гримальди, ты что сегодня, вторую мировую решил начать? - Спросил Черемяго.

   - Что? - Егор поднял голову от тетради, где рисовал бегущих куда-то палочных человечков.

   В это время вошла учительница, Ада Михайловна, которая в течение десяти минут общалась о чём-то в коридоре с завучем. Эта пышнотелая армянка буквально попирала несимметричностью своих форм великую науку, которую преподавала - геометрию. Увидев, что подопечные смотрят на Егора, она вдруг изменилась в лице.

   - Гримальдов, встань!

   Егор подчинился, не слишком понимая, в чём он провинился.

   - Ты что же, не умывался с утра?

   - Умывался, - Егор шмыгнул носом, созерцая ухмылки на лицах ребят. - Я вроде как заболел.

   Все, все на него смотрели. До последнего парня, до последней девчонки. В сущности, ничего удивительного, обычный школьный неудачник, каких миллионы, но всё же... чем он это заслужил? И почему он так жалок? Почему не способен сохранить чувство собственного достоинства, как, например, Олле, высокий, почти нордический блондин с редким в этих краях типажом, который запросто жуёт жвачку, когда его вызывают к доске, и бесстрастно смотрит на учителя своими льдистыми голубыми глазами, да так, что тот мешается и зачастую первым опускает взгляд. Или Черемяго (который, кстати, запросто всегда смеётся над своей фамилией), маленький человечек, в родственниках которого, кажется, водились все возможные национальности; его выгоняют с урока не реже двух раз в неделю. Выходит из класса он всегда вразвалочку, уверенный на сто процентов, что когда-нибудь взойдёт такой же походкой на жизненный олимп.

   Егор вздёрнул глаза. Она тоже смотрит.

   - Тогда тебе следовало оставаться дома! - рявкнула Ада Михайловна, сжав пухлые руки в кулаки, - и не смущать людей своей физиономией.

   На лицах появляются ехидные улыбки... и на её лице тоже.

   - Можно мне в туалет? - спросил Егор, чувствуя, как к горлу подкатывает комок из огня и слизи.

   - Можешь выйти. И на мой урок не возвращаться.

   На пороге Егор оглянулся, надеясь поймать её взгляд. Но ей уже не было до него никакого дела. Смотрит в окно на воробьёв, собирающих с листьев насекомых. Лицо ангела, белокурые локоны, спускающиеся на плечи, и дальше, на спину, хрустальный подбородок с почти прозрачной кожей. Лёгкий беспорядок в одежде и усталые глаза цвета пасмурного неба: почти наверняка они вчера тоже наблюдали комету. Эта мысль, мысль, что они вдвоём смотрели в одну точку, пусть даже в разное время, немного приглушила обиду Егора. Он открыл дверь и вышел. Свет в аудитории мигнул и погас. Гомон стал громче, и сквозь него, как нож сквозь масло, прорезался зычный голос учительницы, в котором плавали слёзы.

   - А ну тихо! Демидов, сбегай к завхозу, скажи, что у нас лампочка перегорела.

   - А можно я?

   - Нет, Черемяго, сиди на месте!..

   Уже в туалете, посмотрев в зеркало, Егор понял, что стало причиной буйного веселья. Пятно под его носом в точности повторяло мягкие усики над верхней губой Ады Михайловны. Она, видно, подумала, что он над ней издевается... Егор вздохнул, не чувствуя стыда. Если бы он вёл себя поувереннее, то, возможно, заслужил бы со стороны одноклассников некоторое одобрение, подняв себя с самого дна на ступень повыше, став из полного ничтожества просто ничтожеством.