«Сварщик» с Юноны (СИ) - Трунов Сергей - Страница 9

В этот момент внизу, По ступенькам загрохотало. И над палубой возник аппарат-светописец как какой-то монстр: на треноге по виду почтовый ящик с трубой спереди и свисающей сзади шторы за неимением специальной плотной материи. Я-то знал, что это фотоаппарат такой, примитивный. Но никто из ныне живущих в начале 19 века ничего похожего не видел. И впередсмотрящий матрос в «вороньем гнезде» свесился, пытаясь разглядеть что это такое за чудо-юдо, и вахтенный офицер во все глаза пялился. Заинтересовался и командор, ведь целого устройства он пока не видел.

Довольный Лангсдорф устанавливал на палубе свой аппарат. По его виду я догадался, что ожидается хороший результат. Новоиспечённый фотограф приноравливался, несколько раз снимал-надевал колпачок на торчащую из короба трубу, фокусничал под покрывалом. Вытаскивал из сумки картонные, чёрной бумаги кассеты, подсовывал под штору. Хотя вчера мы отработали всю процедуру, но в натуре Лангсдорф делал это впервые. Новоявленный светохудожник разглядывал на задней матовой поверхности изображение, наводил резкость. Я хоть искоса и поглядывал, но занимался своей зарядкой.

Лангсдорф повернул аппарат на меня физкультурника и попросил, благо первые лучи солнца уже выглянули, замереть. Резанов занервничал, но отступать некуда. Утро выдалось ясным, море спокойным, корабль стоит на якорях неподвижно. Я остановился, принял хулиганскую позу: согнул руку в локте и как бы показывает бицепс. Которого конечно небыло в теле Резанова. Но позу соответствующую принял и зверски оскалился. Лангсдорф мелодично засмеялся, попросил замереть, какие-то манипуляции выполнил под чёрным покрывалом, снял крышку-колпачок с объектива, подергал-подвигал трубку, нахлобучил колпачок, достал коробку из сумки, опять вытащил руку, сдёрнул колпачок, которым описал круговое движение, по крайней мере такой пас я показал ему вчера, который видел фильмах про старинных фотографов. В наступившей тишине послышался плеск весел приближающейся шлюпки.

Вскоре раздался стук о борт и минуту спустя на палубу по веревочной лестнице чертыхаясь вскарабкался лейтенант Хвостов. Который всё ещё нетвердо стоял на ногах. Увидев на палубе необычную каракатицу, треногу, сбоку от которой торчали ноги — это он точно узнал — корабельного врача, от удивления по-индюшиному склонил голову набок. В этот момент послышался голос Лангсдорфа: «Секундочку!» — после чего из-под шторки высунулась рука, протянулась к трубке впереди, которую подвигала взад-вперёд и закрыла зияющее аки жерло малой пушчонки крышкой. Затем выудила из сумки внизу чёрный пакет и скрылась. Вскоре однако вновь появилась, сорвала только что надетую крышку и описала круг перед аппаратом, и опять нахлобучила на место. Похмельный капитан «Юноны» только проводил её осоловелыми глазами. После этого из-под материи высунулось улыбающиеся лицо корабельного лекаря:

— Здравствуйте, Николай Александрович. Доброе утро.

— Доброе, — простуженно пробасил тот.

Судя по виду у него крепко болела голова, и настроение поэтому было препротивнейшее. Плюс на голову Хвостова откуда-то появился Командор — который обычно спал подолгу, а тут торчал на палубе с утра пораньше в матросской одежде, да ещё босиком. Страдалец замотал головой, видимо в надежде прогнать наваждение.

Налитые кровью глаза выпучились. Резанов подошёл, посмотрел, иронично сказал:

— Да-а, хорош! Давайте-ка голубчик, Ложитесь спать. В два часа по-полудни жду у себя в каюте.

Проштрафишийся капитан шумно выдохнул и последовал столь желанному для него сейчас приказанию.

Полчаса спустя едва за Лангсдорфом закрылась дверь командорской каюты, оставшись в одиночестве Резанов обратился ко мне:

«Сергей Юрьевич, а ловко ты Григория Ивановича оборотил в собственную Веру».

«Ну да, — откликнулся я. — Теперь он твой ярый восторженный союзник. И все старые обиды надеюсь забудутся. Расположение такого всемирно известного учёного весьма пользительно. Но не это главное Николай Петрович, не это».

«Да? А что же?»

«Я ведь не просто так подкинул Григорию Иванычу светопись. Вот Вы сейчас помчитесь в Санкт-Петербург, дабы получить разрешение-благословение на венчание в Кончитой, так?»

«Да, всё так».

«А второй Вашей задачей будет присоединение Калифорнии к Российской Империи».

«И тут Вы правы. Есть у меня такое серьёзнейшее намерение. Я и места присмотрел».

«Во-от, вашбродь. Но одно дело когда ты это предложишь на словах — Да, твой авторитет, твой вес при дворе, в глазах Императора достаточно высок! — Но одно дело когда ты всё опишешь словами и совсем другое дело когда ты представишь соответствующие светоснимки! Причём в грамотной последовательности — я тебе подскажу, У меня есть опыт из моего времени в таких представлениях. Мы с тобою поразим воображение Императора. И таким образом скорее повернем его мысли в сторону присоединение Калифорнии. Ты сейчас что застанешь в Санкт-Петербурге? К моменту, когда ты доберешься до столицы пройдет самое малое половина года. А это значит, что если ничего не изменится — а пока мы с тобой не взялись за дело всерьез, ничего не изменится — то где-то в декабре 1806 — январе 1807 года Наполеон разобьет Михаила Илларионовича Кутузова и Австрийскую армию. И Российские войска вынуждены будут отойти за Неман. Таким образом Наполеон со своим войском окажется прямо у границ России. И, как я Тебе уже рассказывал, Александру первому ничего не останется как постараться заключить мир. Наполеону тоже этого хочется, Ну да это другая история. Так вот, нас с тобою здесь интересует то, что все мысли Императора будут направлены на Европу. И в Петербурге будет проявляться недовольство. Поэтому Император будет раздражённый. Если ты в этот момент сунешься со своими прожектами о присоединении ещё каких-то далеких земель…»

«Да, да, — перебил Резанов, — Но ведь это не просто земли! Это богатейшие Земли! Это и продовольствие для Аляски, которое не надо будет везти из России, и…»

«Вот, Николай Петрович! Мы с тобою это оба прекрасно осознаем! Но, чтобы это осознал Император, ему необходимо это дело показать. Так ведь? Так. А то ведь тебе вполне резонно возразят, что расходовать и так невеликие ресурсы России куда-то в тьму-таракань в столь нелёгкую для Империи годину преступно. Вот здесь светописные картинки, светоснимки придутся как нельзя более кстати! Есть ещё у меня кое-какие мысли, Сейчас они ещё не созрели достаточно. Но надеюсь завтра я смогу еще более укрепить твою позицию в глазах Императора и Света».

После ухода судового врача Резанов засел за документы. Я от нечего делать пару раз заглянул в бумаги, но обилие «ять» и старорежимных слов при чтении давались с трудом. Поэтому уяснив, что это какая-то деловая переписка и немножко личной, которую по-видимому камергер с оказией отправлял через Европу в Санкт-Петербург, так наверное было быстрее, потерял интерес и принялся рассуждать о своих дальнейших планах. Без пяти десять вестовой доложил о прибытии «сеньора Лопеса».

Я разумеется не знал кто это такой, Почесал за ухом кончиком пера и Резанов, пожевал губами махнул рукой — раз пришёл, так пришёл:

— Пусть входит.

Порог переступил, да-да, Фернандо. Держался молодой испанец гордо, спина прямая. Но не рассчитал при своём приличном росте высоту дверного проема. И перо, зелёное на этот раз, ударившись о притолку сломалась. Снимая шляпу для приветствия заметил это, опять сделал лицом обиженную мину.

Я едва не засмеялся, а Резанов не сдержался — улыбнулся уголками губ:

— Проходите, сеньор Лопес.

Следом за гостем, почти дыша в затылок, протиснулся Лангсдорф, лицо которого дёргалось и гримасничало. Я ничего не мог понять: «Зубы что ли болят?» Но по выражению глаз догадался, что невозмутимый обычно немец умоляет о чём-то просить. Но не решается.

Я подтолкнул Резанова узнать в чём дело. И командор разрулил ситуацию:

— Знакомы ли вы, сеньор Лопес, с нашим экспедиционным исследователем? Всемирно известным учёным и известным в Европе георгом Лангсдорфом?