«Сварщик» с Юноны (СИ) - Трунов Сергей - Страница 41

— Да эти, картавые, — нехотя пробурчал Филимон, — убрали бы Вы их куда, барин.

— Да куда ж, сам ведаешь, люду на «Юноне» что селедки в бочке… Токмо ты гляди, коли они такие, как ты опасаешься, то нож-то ты им сам и дашь. Рано или поздно забудешься, а они вытащят и тебя же им и чик по горлу… — моя уловка сработала.

— Да как же это, барин? — заволновался матрос, вынул клинок и торопливо протянул мне, — Забери тады от греха!

— Неее! — я поднял ладони, — мне куда? Я в Новоархангельске сойду и где станешь искать? Ты своим приятелям, как навестить придут, отдай.

— И то дело, — облегченно выдохнул матрос.

А я обернулся к напряженным французам:

— Бонжур, месье Жак, бонжур, месье Луи, — кивнул по-очереди каждому.

Этих я отделил от раненых на корсарском судне и поместил в наш лазарет не просто из человеколюбия: Жак кузнец, Луи оружейник, по меркам моего времени слесарь по оружию, и оба специалиста мне пригодятся.

— Бонжур, месье командор, — в разнобой поздоровались моряки. Вид при этом имеют недоверчивый, вероятно ничего хорошего для себя не ждут от разговора со столь высокопоставленным в их глазах противником.

— Видишь, Филимон, — повернулся я после разговора с французами, — они тебя боятся ещё больше, чем ты их, — смеюсь, — ты-то вон какой бугай, да к тому же они на нашем судне чужаки и языка не понимают.

Так или иначе, но мне удалось наладить общение раненых и, когда я уходил, все трое пытались играть в карты: так скорее выучатся понимать друг друга. Лишь бы на вещи играть не начали, но за этим прослежу. А всё-таки и карты наскучат…

— Николай Петрович, — тронул меня в коридоре за плечо Лангсдорф, — а португалец-то, похоже, не жилец…

Мне, в общем-то, этот подлец безразличен, но из вежливости поддержал разговор:

— Да? И что с ним?

— Так пиратский-то эскулап все переломы и прочие тяжкие раны лечит отсечением, вот и португальцу предложил отрезать ногу по-бедро, да руку по-плечо, а тот уперся, ну и докочевряжился, сейчас антонов огонь обметал…

«Гангрена», — перевел я для себя на лучше знакомый мне язык медицины 21 века, — «Что ж, Бог шельму метит…».

Расставшись с нашим экспедиционным врачом поднялся на палубу: небо, океан, солнце — красота! Вдохнул полной грудью чистый возздух, а в голове всплыли образы: кадетская, в смысле курсантская конечно, молодость, сижу на самоподготовке, к экзамену по философии кажется, но вместо зубрежки конспекта собираю под столом кубик Рубика. Тут же меня осенило: стоп, а почему бы не пустить в народ кубик Рубика!? В него и в одиночку игра затягивает. Ведь в мое время и стар и млад с ним спал и ел как говорится. Так почему бы не испробовать теперь.

Да, сложная штука, но я помню, как разбирал его… Да не Однажды! Один раз он рассыпался от чрезмерного усилия сам. А пару-тройку раз я видел как он выглядит в разобранном виде в руках у других ребят. Однажды вообще до такой степени осатанел, когда этот чертов кубик никак не складывался, что разобрал его и заткнул части в нужном порядке принудительно скажем так. Правда, потом устыдился: типа «сила есть — ума не надо» что ли…

Поэтому я сел и набросал рисунок-чертежик: собственно головоломка состоит из центральной крестовины: точнее две перпендикулярные друг другу крестовинки с центральными вращающимися вокруг собственной оси шестью, по числу сторон, маленькими кубиками. Угловых: я мысленно пересчитал — восемь кубиков. И двенадцать срединных, по числу граней, кубиков. Я вырисовал каждый не только снаружи, но и с внутренними полукруглыми пазами да выступами, предназначенными для того, чтобы пласты куба могли вращаться как в горизонтальной, так и в вертикальной плоскости. Правда, в моё время игрушка изготавливалась из гибкого пластика…

И, почесывая пончиком карандаша правое крыло носа, отправился к мачте, где как всегда, сидел Орлиный коготь на свежем воздухе, ибо терпеть не переносил находиться в скученной каюте, даже спал здесь, на парусе. Как обычно, он вырезал какую-то фигурку. Не то чтобы он чурался матросов или матросы избегали его, просто культура видно настолько отличная от европейской, что точек соприкосновения интересов крохи, что, Однако, не мешает сохранять Дружелюбные взаимоотношения с командой. Единственное, что любил этот сын природы, так это подменять впередсмотрящего в «вороньем гнезде», по две вахты подряд мог не спускаясь наблюдать, только боцман ворчал, мол «матросы-паршивцы, пользуются безотказностью краснокожего, дисциплина хромает». Но сейчас слуга моего, то бишь Резанова, секретаря свободен.

— Хэйо, Орлиный коготь! — подошёл я к нему. Он поднял руку как я в индейском приветствии. А затем мы хлопнули по ладони друг другу — этому приветствию из своей юности научил его я.

— Что на этот раз беспокоит моего бледнолицего брата командора?

— Смотри, Орлиный коготь, — я примостился по-турецки рядом с ним и разложил свернутый в трубочку листок: — вот такие вырезать сможешь? Вот эти столько, вот этих, вот этих вот, а этих тоже. А крестовинку сладит кузнец, пара пустяков.

Индеец склонил голову — Ну точно орёл, который высматривает добычу! — обозрел листок, поводил пальцем:

— Дерево Однако твёрдое нужно. И воском пропитать.

— Дуб пойдёт?

— Вряд ли. Нужно вязкое, чтоб не скалывалось.

— А какое надо? Пойдём выберем.

— Корень ореха подойдёт, пожалуй.

С первым кубиком индеец просидел, подгоняя, два дня. Отдавая сокрушался:

— Мой бледнолицый брат Командор, у Орлиного когтя не получилось сделать как ты рисовал…

— Почему? — удивляюсь, ведь кубик-то вот он.

— Если точно по рисунку, то либо рассыпается, когда выемки пошире, либо шипы откалываются и всё разваливается.

— Но вот же он, кубик, — никак не соображу, подбрасываю готовую и вполне работоспособную — проверил! — головоломку.

— Пришлось чуть изменить форму шипов двух деталек. Теперь собрать можно, а разобрать уже не выйдет, портятся…

Оба-на! А я-то голову ломал, как защитить игрушку от, как бы сказали в моё время «пиратского копирования»! Вслух же проговорил:

— Пустое, мой краснокожий брат Орлиный коготь, это не шибко важно. Ты только дорисуй мне свои доработки. И покажи, в какой последовательности вставлять детальки на места.

Потом мы искали краски, чтобы в разные цвета стороны кубика покрасить: чёрный с белым, красным и зелёным, и синий с оранжевым. Но тут случилось непредвиденное, что надолго отодвинуло забавы в сторону.

Я ещё накануне вечером ощущал сильное жжение в правой ступне. И это несмотря на то, что зарядку и тренировки теперь провожу исключительно в мокасинах — у матросов-то подошвы сплошной мозоль, в тёплое время года обувку берегут, босые по кораблю шныряют, а командорские, увы… Ну, и разбередил: мне бы позавчера-вчера полежать в койке, да куда там… Но нога-то ещё куда ни шло, терпимо, так знобить начало. Лангсдорф температуру смерил, озабоченно осмотрел ногу, поглядел сокрушенно:

— Худо дело, Господин командор…

— А точнее? — потребовал я.

— Очень похоже на антонов огонь, — врач отвел глаза.

«То бишь гангрена или, иначе, заражение крови», — подитожил я про себя. Положение угрожающее…

— Григорий Иванович, а вытяжку из плесени Вам удалось извлечь?

— Да, есть около наперстка, — складки на лбу показали, что доктор пытается сообразить, что в моем вопросе содержится.

— И промытый в щелоке, прополосканный и высушенный хлопок есть?

— Имеется.

— Разбавьте половину вытяжки плесени, насколько помню по латыни она какой-то там пеницилиниум зовется, пусть будет пеницилин, в стопке дистилированной воды и вместе с хлопком несите.

Я вновь хорошенько промыл стопу, Лангсдорф прочистил ранку и мы вложили в неё тампон из хлопка пропитанного раствором пеницилина. К утру опухоль спала и кожа приобрела вполне здоровый вид. Однако на сем наши невзгоды не исчерпались.

Осунулся и посерел лицом Филимон. Парень он оказался терпеливым, иначе как объяснить, что сносил жуткую боль. Только когда от сломанной ноги потянуло гнилостным запахом, Лангсдорф переполошился. Гипс вскрыли и открылась кошмарная картина: рана загноилась, края почернели, кожа натянута и блестит словно пергамент, а краснота поднялась почти до паха, вдобавок у матроса начался сильный жар.