Сэр Невпопад из Ниоткуда - Дэвид Питер - Страница 27

Частенько случалось, что я ловил себя на мыслях о Шейри. Тэсит каким-то непостижимым образом всегда угадывал по моему выражению лица, что я задумался именно о ней. В подобных случаях он давал мне дружеский подзатыльник и весело приговаривал:

– Опять ты её вспомнил. Будет тебе, в самом деле!

– Она очень привлекательна, – возражал я.

– Прежде всего она ведьма. Спасти от смерти колдуна или колдунью – дело во всех отношениях славное. Ведь их племя таинственно связано с потусторонними силами, которые в таком случае, может статься, неожиданно придут тебе на помощь, когда ты окажешься в беде. Но в то же время весь этот колдовской народ, По, не чета тебе и мне. У них свои повадки, взгляды и обычаи. Они живут в своём мире, куда нам вход заказан. Боже тебя упаси приближаться к границам этого мира, а тем более – делать попытки в него проникнуть. И прикипать душою к волшебникам и магам мы, простые смертные, также не должны. Это гибельный путь, поверь.

– Да знаю я всё это, – мрачно соглашался с ним я, и на довольно долгое время мне удавалось изгнать Шейри из своих мыслей. Но в конце концов она снова туда прокрадывалась, словно хитрая, лукавая кошка, и тогда между нами с Тэситом опять происходил диалог, подобный вышеприведённому.

Что же до моей матери, то она всё ещё продолжала заниматься своим ремеслом. Но от подобной жизни женщины быстро стареют и теряют привлекательность. Легко в течение долгих лет сохранять красоту и свежесть, ежели ты можешь себе позволить быть неприступной скромницей, потому как нужда не заставляет тебя торговать своим телом. Гобелен, висящий на стене, сохранится целёхонек хоть сотню-другую лет, разве что краски чуть потускнеют. Но швырните его на пол в трактире, чтобы все забулдыги, которые собираются в общем зале, изо дня в день топтали его своими грубыми грязными башмаками, и от него вскорости останутся одни лохмотья. Примерно то же произошло и с Маделайн. К тому времени, о каком я веду речь, морщины на её лице сделались такими глубокими, что были заметны даже издалека, а прежде стройное и крепкое её тело стало дряблым и неаппетитным. Да и взгляд её заметно потускнел, перестал быть лукавым и манящим. Теперь выражение её глаз, пожалуй, вполне соответствовало тому жалкому жизненному статусу, какой издавна стал её уделом. Разумеется, по мере того как она утрачивала внешнюю привлекательность, посетители трактира всё с меньшей охотой пользовались её услугами.

Мои чувства к Маделайн остались прежними, весьма и весьма противоречивыми. Прежде всего она была моей матерью, родившей меня на свет и защищавшей от его жестокости. И если бы она в своё время не противопоставила этой жестокости всю силу своей материнской любви, то меня бы уже давно не было в живых. Это я всегда помнил. Подозреваю, что многие матери на её месте сочли бы за благо предоставить меня, маленького уродца, моей отнюдь не милостивой судьбе. Но Маделайн отстояла моё право на жизнь, потому что верила: придёт время, и судьба мне ещё как улыбнётся!

Но какой бы хорошей матерью она ни была, согласитесь, трудно питать уважение к человеку, которого все вокруг презирают, причём вполне заслуженно. Ведь занималась она презреннейшим ремеслом, что и говорить!

Ныне, мысленно воскрешая в душе её образ, я склоняюсь к тому, что в целом она была безобиднейшим на свете существом, к которому жизнь оказалась слишком сурова и немилостива. Я был её единственной отрадой, и потому меня нисколько не удивляет, что она при любой возможности стремилась отрешиться от мрачной действительности, мысленно переносясь в мир своих утешительных мечтаний, и что объектом этих мечтаний неизменно оказывалось не что иное, как моё блестящее будущее, моё предназначение, моя великая судьба.

Я, как мне уже не раз случалось упомнить, не мешал ей предаваться этим грёзам, но участия в её бесконечных разговорах на тему моего будущего не принимал. Вместо этого я реально о нём заботился, стараясь научиться защищать себя от возможных противников.

Тэсит был неустрашимым воителем. Я же не имел ни малейшего вкуса к каким бы то ни было сражениям. И если мне выпадала возможность уклониться от таковых, удрать, уползти или каким угодно иным способом избежать в них участия, я бывал этому страшно рад. Однако вполне отдавал себе отчёт, что порой схватка делается неизбежной и хочешь не хочешь – приходится биться, защищая свою жизнь. Примером тому могло служить, в частности, наше знакомство с Тэситом, которое, как вы помните, произошло во время одного из подобных сражений. В тот раз Тэсит оказался рядом как нельзя кстати, он меня здорово выручил. Но не мог же я рассчитывать, что он всегда будет находиться подле меня и в случае чего спасёт от любой опасности. Приобретённый опыт, а также и здоровый цинизм мне уже тогда подсказывали, что рассчитывать в жизни нельзя ни на кого и ни на что – только на себя самого.

Поэтому овладение приёмами самообороны и стало для меня столь важной и насущной задачей. Делом это оказалось, как вы догадываетесь, нелёгким, а всё из-за моей проклятой хромоты. Плохо себе представляю, как бы я в нём преуспел, кабы не помощь Тэсита. Он с готовностью согласился обучить меня всему необходимому. Главным орудием моей защиты, а в случае чего и нападения, должен был служить посох, без которого я не мог обойтись и с которым не расставался ни на минуту. Он словно бы сделался частью меня самого. Тэсит придумал упражнения, которые помогали мне хоть как-то компенсировать мой телесный изъян, и ежедневно по многу раз заставлял меня выполнять их. И я очень скоро выучился использовать любую опору, будь то дерево, каменная стена или дощатый забор, чтобы прочно утвердиться на обеих ногах, вращая при этом свой посох как колесо ветряной мельницы. Мало-помалу я наловчился так быстро его крутить, что даже Тэсит несколько раз едва избежал увечья, пытаясь пробиться сквозь этот мой оборонительный заслон. Мы с ним вскорости пришли к общему мнению, что любое оружие, попав в этот «смертельный круг» (это Тэсит не без хвастовства так его именовал), обречено быть сломанным или выбитым из рук того, кто его против меня направит. А что до кулака или поднятой для удара ноги, то их, ясное дело, ждала ещё более плачевная участь.

После долгих тренировок я научился без труда переходить от обороны к нападению. Если облокотиться было не на что, я переносил почти всю тяжесть тела на здоровую ногу, лишь слегка опираясь на правую ступню, что давало мне возможность в любой миг переместиться вперёд, назад или в сторону. Я по-прежнему предпочитал уклоняться от поединков, но целью наших с Тэситом упражнений вовсе и не являлось превращение меня в этакого бесстрашного задиру. Просто мой друг полагал – и я с ним охотно соглашался, – что любой, кому пришло бы в голову меня задеть, несомненно, счёл бы меня лёгкой добычей, так несолидно я выглядел при своём довольно хлипком сложении и хромоте. Но в таком случае им, этим искателям лёгких побед, предстояло убедиться, что я ещё как способен за себя постоять. Этот неожиданный отпор, по нашей с Тэситом теории, должен был остудить пыл любого из нападавших.

В добавление ко всему перечисленному Тэсит здорово потрудился над моим посохом. Оружие это теперь можно было лёгким поворотом разъединить на две равные части. Благодаря чему при необходимости я мог бы отбиваться от нападавших, держа в каждой руке по увесистой дубинке. В одном из концов посоха Тэсит выдолбил отверстие с клапаном, которое должно было служить мне тайником, хранилищем ценностей, куда можно было упрятать поживу, если бы мне случилось, к примеру, огреть кого-либо своим оружием и после ограбить.

На другом конце посоха Тэсит укрепил фигурки дерущихся льва и дракона. Из этой красивой рукоятки при нажатии на едва заметный бугорок в её основании выскальзывало металлическое «жало» длиной дюйма в четыре. Оно располагалось непосредственно в пасти дракона. Разумеется, этот острый стержень не мог служить заменой меча или копья, но так или иначе его наличие стало бы неприятным сюрпризом для любого, кто вздумал бы на меня напасть.