Лашарела - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 36

— Здравствуй, Тандо! — приветливо обратился к нему Лухуми. — Раз не хочешь первым знакомиться, я сам тебе представлюсь! — И с шутливой улыбкой Лухуми двинулся к мальчику.

— Нет, нет! Не хочу! — заревел тот и бросился прочь.

— Чего ты испугался, поди сюда! — Добродушно улыбаясь, Лухуми смотрел вслед мальчику.

Кетеван поняла, отчего Тандо убежал от ее сына, и глухой стон вырвался из ее груди: «Горе твоей матери, сынок ты мой несчастный!»

Она стала звать Лилэ.

— Я здесь, мама! Что случилось? — Лилэ вышла на балкон.

— Ты дома, дочка? Иди скорей сюда, Лухуми приехал!

Лилэ выронила рукоделье и ближе подошла к перилам.

— Здравствуй, Лилэ! — весело крикнул жене Лухуми. Запрокинув голову, он радостно глядел на нее снизу.

Здоровый глаз его излучал счастье, но вместо второго глаза зиял страшный провал, затянутый белесой пеленой.

Одна половина лица Мигриаули озарялась взволнованной, радостной улыбкой, а другая застыла в жуткой гримасе.

Лилэ дважды навещала раненого мужа в Тбилиси, но тогда лицо его было перевязано. Лекари говорили ей, что он останется без одного глаза. Но никогда не думала она, что Лухуми будет так страшен. Кровь заледенела у нее в жилах, она хотела закрыться рукой, чтоб не видеть этого ужаса, но опомнилась. Голос Кетеван настойчиво, с мольбой, звал ее, просил спуститься вниз.

— Спускайся, дочка, спускайся сюда!

Жалость к несчастному мужу волной залила сердце Лилэ. Она заставила себя улыбнуться ему и сбежала по лестнице вниз.

Не глядя на него, кинулась к нему, обняла и спрятала голову на его широкой груди.

Во дворе собрались соседи, ближние и дальние. Они заставляли царского телохранителя пересказывать подробности гандзийской битвы, просили повторять снова и снова, как он спас жизнь царю, и как был ранен сам, и как лечили его царские лекари.

Раз глянув ему в лицо, они уже не решались вторично поднять на него глаза и слушали, низко опустив головы или смотря в сторону. Расходясь по домам, они сокрушенно качали головами и тихо переговаривались между собой.

— Как его изуродовали, несчастного, этакого богатыря!

— Как он еще жив остался!

— Да уж лучше бы убили его, чем жить на свете таким уродом!

— Бедная Кетеван, несчастная Лилэ! — причитала какая-то женщина.

— Тяжелее всего ему самому, а красавица жена всегда найдет утешение! — мрачно пошутил кто-то.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Лилэ всю ночь заставляла Лухуми рассказывать ей о царе, его характере и внешности, о его нраве и привычках.

Лухуми привез домой большой портрет Лаши. Царь восседал на золотом троне, украшенном драгоценными камнями. Поверх белой шелковой сорочки с низким воротом и белого атласного архалука на нем был синий короткий кафтан с расходящимися полами и распущенным поясом. На ногах — зеленые с золотыми крапинками ноговицы и башмаки на высоких каблуках с загнутыми кверху острыми носами. На плечах парчовая накидка, расшитая золотыми цветами. Опершись на правую руку, левой царь держал небольшой свиток. Золотой венец и скипетр, усыпанный драгоценными каменьями, лежали рядом на низеньком столике. Глаза царя выражали равнодушие к знакам могущества и роскоши, окружающей его. Взгляд голубых глаз, мечтательно устремленный вдаль, подчеркивал возвышенный образ царя, рано задумавшегося над тщетой и суетой этого мира.

Царь представлялся Лилэ прекрасным молодым деревцем, сказочным цветком, причудливым и роскошным.

Слушая рассказы Лухуми, она вспоминала снова и снова, как увидела Георгия впервые на лашарском празднике.

— Он и раба зря не обидит, любит всех — великих и малых. Светлый ум, доброе сердце у нашего царя, справедлив он и великодушен, — с благоговением рассказывал Лухуми.

Лилэ слушала и верила, что именно таков Лаша.

Правда, Лухуми рассказывал еще о храбрости Лаши, о его воинской доблести, о силе и ловкости, но это не вязалось с ее представлением о юном царе — как это такой нежный и мягкосердечный царь мог убивать людей, хотя бы даже в жестокой схватке.

Поэтому все, что говорил Лухуми о войне и об отваге Георгия, не доходило до сердца Лилэ, словно все это не касалось того человека, каждая иная подробность жизни которого, подобно магниту, притягивала Лилэ.

Крестьянской восторженностью и наивностью был проникнут рассказ Лухуми о жизни при дворе, о знатных и богатых сверстниках царя, но в воображении Лилэ ни один из них не мог возвыситься до Лаши, все они казались ей низшими существами по сравнению с ним.

— Говорят, царь любит красивых женщин, это верно? — спросила Лилэ и сама испугалась своего вопроса.

— Не больше, чем другие цари, разумные и благородные… — пробормотал Лухуми и даже покраснел, зная, что говорит неправду.

— А правда ли, Лухуми, что царь любит выпить и часто сидит за чашей вина с кутилами? — снова нерешительно спросила Лилэ.

— Разумеется, государь не гнушается вина, но не так уж много он пьет, как об этом болтают. Разве что с горя выпьет иногда…

— Какое же у него может быть горе? Он ведь всех сильнее, всех счастливее! — удивилась и встревожилась Лилэ.

— Почем нам знать, Лилэ! Мы люди простые, нам не понять забот царских и высоких помыслов его.

Оба умолкли, думая каждый о своем.

Вдруг Лилэ тяжело вздохнула.

— О чем ты вздыхаешь, милая! Отчего загрустила? — спросил Лухуми.

— Есть у меня одна забота, Лухуми, не знаю, как и сказать!

— Что ж это такое, если ты даже мне сказать не хочешь?

— Я бы сказала, да боюсь, что тебе не понравится.

— Любимая, разве могут у тебя быть думы, которых бы я не одобрил!

— Давай, Лухуми, позовем в гости царя!

Лухуми молчал, удивленный и растерянный.

— Царя, — повторила Лилэ.

— Куда? К нам?

— К нам, в наш дом.

— Как это так — пригласим царя! Да разве он приедет? Да нам его и не принять по достоинству!

— Что ты, Лухуми, примем! Что тут невозможного? Благодарение богу, у нас, по милости царя, всего много: и птицы и скота, амбары наши полны зерном, а марани вином…

— А если не сумеем… — бормотал в растерянности Лухуми.

— Это не твоя забота, Лухуми, ты доверься мне, а я так приму царя, что он навсегда запомнит этот день. Я сделаю все сама, ты только об одном позаботься — пригласи царя.

— Пригласить-то нетрудно, Лилэ, да я…

— За остальное я в ответе. Разве ты не веришь мне? Я не посрамлю ни тебя, ни себя! — говорила Лилэ, нежно обнимая мужа.

Полночь миновала. Лухуми спал крепким сном здорового мужчины. В темноте Лилэ не могла видеть изуродованного лица мужа, она только слышала рядом с собой его ровное дыхание.

Лухуми вернулся с войны прославленным воином, получил много наград. Он казался Лилэ всемогущим. Он заслуживал того, чтобы его любили и гордились им. Лилэ гордилась и тем, что она, маленькая, хрупкая женщина, целиком владеет душой и телом этого исполина, гордилась его любовью к себе и чувствовала себя обязанной отвечать ему такой же любовью и преданностью. В эту ночь Лухуми казался ей таким близким и родным, что ей хотелось всегда неразлучно быть с ним, никто не смог бы оторвать ее от могучей груди мужа. Если бы ее спросили сейчас, любит ли она Лухуми, счастлива ли она с ним, она, несомненно, ответила бы утвердительно. Во всяком случае, она чувствовала, что несколько таких счастливых ночей могут крепко и навечно привязать ее к Лухуми. Утомленная Лилэ прижалась к спящему Лухуми и погрузилась в сон.

На другой день Лухуми рассказал матери о своих намерениях. Кетеван всплеснула руками: не нам звать в гости царей, да и никому еще не приносили счастья такие посещения…

Лилэ молча слушала этот разговор. Она понимала, что свекровь права. После пережитого этой ночью ей самой стал казаться ненужным и даже опасным приезд царя, вторжение его в их тихую обитель. Она равнодушно слушала спор Лухуми с матерью. Он уговаривал Кетеван, чтобы доставить удовольствие жене. Лилэ неудобно было отказаться от своего же предложения, а Лухуми был упрям и настойчив.