Наследники Борджиа - Дьякова Виктория Борисовна - Страница 29

— Так зови его, мамаша, поскорей.

Старуха побежала на сеновал и вскорости привела Никите белобрысого босоного мальчонку лет тринадцати. Увидев столько вооруженных людей вокруг, пацан боязливо озирался по сторонам. Особенно пугали его своей непривычной внешностью татары.

— Знаешь, где мельник живет? — спросил, присев перед ним, Никита.

— Ага, — мальчишка слабо кивнул.

— Покажешь?

— Ага.

— Тогда полезай ко мне в седло. — Никита бегом бросился к своему Перуну и вскочил в седло. Затем подъехав, наклонился из седла и одной рукой подхватил пацана наверх. — Фрол, со мной поедешь! Вы же, — приказал он Растопченко с Лехой, — здесь оставайтесь и от Ибрагим-бея ни на шаг не отходите. Головой мне отвечаете за него! А это, — он указал на брошенный рядом со сбруей аргамака холщовый мешок, — пусть пока здесь лежит. И никто пусть не смеет прикасаться, покуда я не ворочусь! Сейчас, Ибрагим, сейчас я ворочусь! И все поправится, вот увидишь! — прокричал он Юсупову, пришпоривая коня. — Правда? — погладил по голове немного похрабревшего мальчонку. — Тебя как звать-то? Филя? Верно, Филя? Вот тот-то.

Застоявшийся Перун сходу радостно взял в рысь, только пыль завилась из-под копыт.

Глядя на страдания Юсупова, Витя чувствовал себя очень нехорошо. Забылись все мытарства похода: и как сам он дважды падал с лошади, и как при переправе вброд чуть не утонул Рыбкин, свалившись в воду. Сейчас все это как-то само собой испарилось из Витиной памяти. Его мучили угрызения совести. Хоть и не в его голове родилась вся задумка с зельем и не сам он отраву в сбрую аргамака клал, а все-таки ощущал свою причастность — ходил ведь к Машке-Козлихе за этим самым треклятым голубцом. Знал, что не на благое дело используют его, но что так все выйдет — Витя никак не ожидал. Даже спасительные мысли о грядущем богатом вознаграждении сейчас ему в голову не лезли. До вознаграждения еще далеко, да и неизвестно, будет ли оно, но что во всей этой истории легко и помереть можно, сам не заметишь, это Витя усек. Он с ужасом думал, что могла же Козлиха сыграть с ним злую шутку: вот, взяла бы и не сказала про то, какую голубиная травка опасность представляет. Что тогда было бы? Он бы сам так мучался, как сейчас Ибрагим-бей? Слава Богу, честная бабка попалась. Но не все же такие. И еще далеко не ясно, не передается ли эта зараза от одного человека к другому каким-нибудь только колдунам ведомым путем. Положили же зелье аргамаку, а хозяин тоже заболел.

Исполняя приказание князя Ухтомского, Витя старательно высиживал рядом с умирающим сыном Юсуф-мурзы, но все же старался держаться подальше и даже соорудил себе на удивление всем татарам из носового платка некое подобие марлевой повязки на рот и нос, вспомнив советы по профилактике из программы «Здоровье». Рыбкин же наоборот забыл все предосторожности. Он так разжалобился, что чуть не плакал и, гладя аргамака по гриве и хвосту, все время приговаривал: «Хорошая лошадка, жалко лошадку…». Витя попробовал прикрикнуть на него: «Ты, Леха, подальше отойди. Не трогай руками!» Но бывший сержант, похоже, даже и не услышал его. «Вот полоумный, — ворчал про себя Витя, — но вдруг татарин этот и вправду кончится — грех на моей душе будет, точно. Ну и влип…»

Встав на колени в кружок, татары громко молились по-своему, воздевая руки к небесам.

Поцеловав аргамака в лоб, Юсупов с огромным трудом стал подниматься на ноги.

Витя понимал, что надо бы помочь ему, поддержать, но никак не мог себя заставить. Татары тоже не шелохнулись, но не из страха заразиться, а по другой причине — они не смели прикоснуться даже к ногтю своего предводителя.

К Витиному стыду его опередил Рыбкин, который смело подставил Ибрагиму свое плечо, но сам Юсупов с благодарностью отослал Леху прочь: «Подальше, подальше поди, не трогай меня».

«Он что, думает, у татарина просто грипп, что ли?» — думал с раздражением Витя, но сидеть на месте уже становилось неприличным.

— Да мы не боимся, не боимся, нам что! — довольно громко произнес он, чтобы подбодрить самого себя, и тоже подскочил к князю.

Но по-прежнему отмахиваясь от них, Юсупов сделал шаг, другой и вдруг громко застонав, споткнулся и ухватился за шаткие перила лестницы.

Витя с Лехой бросились к нему и подхватили Ибрагима под руки.

— Вы бы присели, ваше сиятельство, — уговаривал князя Витя. — Нельзя вставать-то вам. Скоро уж Никита Романович прибудет.

— Воды! Пить хочу, ужасно пить хочу! — прохрипел Юсупов и высунув язык, старался облизнуть губы. Витя увидел, что язык князя весь распух и покрылся отвратительными гнойниками.

«Господи, что же это с ним? — в панике думал Витя. — Можно ли воды-то ему давать?» Он где-то слышал, что при некоторых заболеваниях жажда мучает страшно, но пить воспрещается категорически, только вот при каких — он не помнил. «Дашь воды, а он концы отбросит. Кто виноват будет?»

— Ты жив, дружок? — Ибрагим слабо похлопал по спине своего аргамака, лежащего неподвижно с закрытыми глазами. Конь всколыхнулся, дернул ногой и снова затих. — Жив еще… Что же Никита так долго не едет? — Ибрагим с трудом напрягая слезящиеся глаза, всматривался в дорогу. — Так и помру, попрощаться не успеем… Воды принеси, не слышал разве? — попросил он стоявшего поближе Леху.

Рыбкин вопросительно взглянул на Витю. Растопченко пожал плечами, можно или нельзя — кто знает-то?

Но под требовательным взглядом князя Леха послушно направился в избу. Старуха налила ему полный кувшин свежей колодезной воды. Выхватив кувшин из рук Лехи, едва он возвратился, Ибрагим почти залпом выпил с полкувшина и с глубоким вздохом снова опустился на траву.

— Ему дай, — сказал он Лехе, отставив кувшин в сторону и указывая на аргамака, — тоже, наверное, пить хочет.

Рыбкин послушно принялся поить аргамака. Вдали, там, где желтоватый вытоптанный шлях сливался с выцветшим от полуденного зноя небом, завертелось небольшое облачко пыли.

— Едут, едут! — возвестила старуха.

Татары прервали свою молитву. Ибрагим-бей с облегчением улыбнулся — дождался. Все кинулись к дороге. Только Рыбкин остался с Юсуповым. Действительно вскоре уже можно было легко различить двух всадников, мчавшихся по шляху во весь опор. А по воздетой вверх золотой стреле на шлеме первого из них, сиявшей на солнце, легко узнали князя Ухтомского. Татары, повеселев, засуетились вокруг своих коней. Еще никто не знал, везет ли Никита Романович с собой мельника, а тем более, сможет ли тот мельник излечить Ибрагима, но угнетающее чувство безысходности, казалось, совершенно беспричинно сменилось у всех радостной надеждой.

Всадники стремительно приближались. Теперь уж без труда можно было увидать, что за спиной Фрола сидит, крепко держась за наездника, маленький седоволосый старичок в серой холщовой рубахе и лаптях, обмотанных на босу ногу. За спиной у старичка болталась котомка, сплошь покрытая цветными заплатами.

Подскакав, Никита сходу спрыгнул с седла, бросив поводья Вите, который от неожиданности едва сумел поймать их на лету, снял с седла мальчонку и буквально стащил вниз старика. Мощными руками пронес его, держа подмышки, над землей и поставил перед Ибрагимом.

— Вот. Что хочешь делай, отец, но без твоей помощи не вытащить мне дружка моего из беды. Если выдюжишь — что хочешь проси, ничего не пожалею.

Мельник хитро прищурился подслеповатыми глазами, закивал головой и подошел поближе к Ибрагиму, разглядывая его.

— Ты посмотри, что нашли-то мы в сбруе коня его, говорил я тебе, — Никита указал деду на холщовый мешочек с «голубцом», все еще лежащий на прежнем месте. — Может, от него все приключилось? А? — Он хотел взять мешочек в руки, но старик быстро остановил его:

— Не трогай, не трогай, сударик мой, дай сам погляжу…

И, сильно сутулясь, зашаркал лаптями по траве к «голубцу». Некоторое время он как-то странно пританцовывал вокруг него, а затем воскликнул:

— Ах ты нечисть, ах ты нечисть болотная! Отрава окаянная! Да кого ж сподобило такое бесово зелье подсунуть! Огонь, огонь несите, сжечь его надо! — приказал он.