Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич - Страница 67

Теперь султана лихорадило. Откуда-то изнутри, от сердца распространялся по всему телу холод, заставляющий дрожать и стучать зубами. "Уж не смерть ли приходит?" – подумал султан и приостановил коня. Он потребовал вина, и ему поднесли серебряный кубок, в который налили из большого серебряного кувшина. Султан судорожно выпил весь кубок до дна и подставил снова. Он пил жадно, большими глотками, закатив глаза и уставившись в одну точку в бездонном и чистом небе. Он пил, а в голове роились, все убыстряя и убыстряя свое движение, мысли о погибших женах, о детях (сколько их было за всю его жизнь!), о расточившемся богатстве, о золоте, о драгоценностях (сколько их прошло через руки, через казну султана!), о величии, сходящем на нет (как сияло оно по всем странам Востока!), о рухнувших надеждах (как ярко светили они впереди!), о мужестве… Пожалуй, только мужество одно не изменило султану. Да, он еще мужчина, еще воин, еще султан. Но тут вдруг к глазам подступило что-то теплое, в горле застряло вино, и слезы вдруг хлынули из глаз султана. Он никогда не плакал и не знал даже, что такое слезы. Сколько раз он чувствовал невыносимую тоску, невыносимую сердечную боль, сколько раз слезы просились на его глаза, но он умел вовремя взять себя в руки, укрепиться, и глаза оставались сухими, а злость и тоска заливались чужой кровью и чужими слезами.

Не зная слез, не знал султан и того, что они приносят облегчение. Они текут, льются и точно омывают сердце теплой волной. Пропадает тяжесть, размягчается жестокость, затихает боль. Точно каждый нерв расслабляется, точно ослабевает натянутая до предела тетива. Султан не знал ничего этого, потому что всегда умел взять себя в руки. И теперь он хотел сдержаться и не мог. Помимо его воли слезы хлынули из глаз, и он плакал на виду у приближенных, как последняя баба.

Это все не к добру. Когда мужчина не может сдержаться и ревет, он перестает быть мужчиной. Он становится плохим, слабым мужчиной. Плохой, слабый, сломленный, плачущий мужчина не годится в цари, в вожди, в полководцы.

В Мугань прибыли потемну. Султан лег было спать, но очень скоро проснулся и почувствовал себя в хорошем настроении, так бодро, так легко, как будто все начинается сначала и он полон сил и надежд, чтобы все начать сначала, и не было недавних слез и мрачных мыслей о близкой смерти.

Султан позвал Несеви и продиктовал ему несколько писем к хлатскому мелику и к султану Иконии. Он просил их перед лицом надвигающихся монголов позабыть свои домашние распри, соединить войска и объединенными силами противостоять монголам.

Несеви отнес письма к визирю Шереф-эль-Молку, чтобы тот распорядился срочно разослать их, кому они предназначены.

Визирь Шереф-эль-Молк стоял к Джелал-эд-Дину ближе, чем кто бы то ни было. Он лучше других чувствовал и видел, что звезда султана стремительно падает за горизонт. Судьба не милостива к Джелал-эд-Дину. Она посылает одно бедствие за другим. Но испытывать немилости судьбы приходится и его приближенным, может быть, даже в первую очередь его приближенным. Как же быть? Нужно перестать разделять судьбу султана.

Бывает, дереву, очутившемуся на краю пропасти, кажется, что оно стоит по-прежнему крепко и продержится так еще целый век. Однако птицы перестают вить на нем гнезда и даже покидают гнезда, свитые раньше.

Кроме того, Шереф-эль-Молк по натуре оказался больше домоседом, чем вечно скитающимся воином. Его постоянно тянуло к оседлой жизни, к тишине и покою. Кроме того, внешне кичливый визирь в глубине существа своего был трусом. Он всю жизнь избегал прямых схваток с врагом, не любил и боялся игры со смертью. Он был храбр лишь по отношению к пленным, безоружным врагам. Здесь его жестокость и его изобретательность не знали себе предела.

При всем том Шереф-эль-Молк был богобоязненным человеком и за чтением Корана забывал все свои мирские дела.

Шереф-эль-Молк устал от вечных скитаний с султаном от одного убежища к другому. Хотелось остановиться. Но Джелал-эд-Дин остановиться, как видно, не хочет. Жизнь, войны, удары судьбы ничему не научили предводителя хорезмийцев. Чем хуже его дела, тем он становится упрямее. Советов визиря и других приближенных не слушает совсем. От раз принятого решения не отступает, хотя бы и видел, что ради успеха нужно от него отступиться. На поле боя он стремится, словно ищет забвения и смерти. А если кто из приближенных выскажет осторожное суждение или призовет султана к осторожности, такой человек кажется султану изменником.

Может быть, Джелал-эд-Дин ничего не видит для себя впереди. Он устал и доверился судьбе, и ему ничего не нужно, кроме смерти. Но у Шереф-эль-Молка есть еще время впереди. Султан не хочет одуматься и взяться за ум, значит, нужно одуматься и взяться за ум без султана.

До сих пор Джелал-эд-Дин распоряжался судьбой Шереф-эль-Молка, не пора ли визирю распорядиться своей судьбой самому. Вместе с султаном вышли они на перекрещение двух дорог. Одна дорога – жизни, другая дорога смерти. Что ж, пусть султан выбирает себе какую хочет, а Шереф-эль-Молк выберет дорогу жизни и будет жить, хотя бы от султана не осталось даже воспоминаний.

Кроме того, визирь Шереф-эль-Молк – главная и, может быть, последняя башня в укреплениях Джелал-эд-Дина. Если эта башня выбросит белый флаг и откроет ворота, враги как следует оценят такой поступок.

Шереф-эль-Молк уничтожил письма, которые прислал ему султан для отправки. Вместо этих писем он написал свои тем же людям, то есть мелику Хлата и султану Иконии.

"Достойно сожаления, – писал Шереф-эль-Молк, – что Джелал-эд-Дин, султан Хорезма, изгнанный из своих земель монголами и вынужденный скитаться по чужим странам, не оправдал доброго отношения к нему со стороны правителей мусульманских стран. Они встретили его по-братски, всячески ему помогали, видели в нем объединителя и защитника всех мусульман, твердого поборника истинной веры. Вместо того чтобы по достоинству оценить помощь и дружелюбие, действительно объединить и действительно возглавить мусульманские народы в борьбе с нашествием монголов, неразумный Джелал-эд-Дин начал нападать на единоверных братьев. Вместо того чтобы принять их добровольную помощь и видеть в них равных союзников, он захотел покорить их сам и господствовать над ними, как над всяким побежденным и покоренным врагом. Он решил покорить и поработить меликов и султанов восточных стран, которые своим благородством и доблестью не только не стоят ниже хорезмшаха, но и превосходят его.

Высокомерный и недальновидный Джелал-эд-Дин сам вырыл себе могилу. У него нет больше ни союзников, ни верных друзей, ни войска. У него нет даже убежища, постоянного пристанища, клочка земли, которую он мог бы считать своей. Власть некогда могущественного и доблестного хорезмшаха распространяется только на его слуг и приближенных.

В интересах веры и благополучия народов мы, Шереф-эль-Молк, визирь Джелал-эд-Дина, могли бы навести порядок в Адарбадагане, а также установить добрые отношения со всеми соседями, в особенности с благородными великими правителями Хлата и Иконии.

Мы беремся пленить Джелал-эд-Дина и предать его справедливому суду и достойной казни. За эту услугу Эль-Ашраф и Алладин признают законной нашу власть над Адарбадаганом. Тем самым будет искоренена смута среди мусульманских стран, недоверие между мусульманскими народами и их предводителями и установится искреннее содружество, столь необходимое для ведения священной войны против ненавистных монголов".

Шереф-эль-Молк запечатал свои послания и с надежными людьми отправил их по назначению.

Но Джелал-эд-Дин был еще жив, и он еще был султаном, и когти его были еще остры. Оба письма в день их отправки оказались в руках султана и были читаны им три раза подряд, настолько невероятным, неправдоподобным показалось ему все в них написанное.

Но написано было черным по белому, и пришлось поверить. Низкий раб, которого Джелал-эд-Дин поднял из грязи жизни и так возвеличил, раб, который не умел ни читать, ни писать, который все, что у него есть, получил благодаря милости и щедрости султана (кроме черной его продажной души), этот раб, эта низкая тварь устанавливает теперь тайную связь с врагами султана, обещает им его голову, просит у них власти над Адарбадаганом, хочет своего господина и благодетеля схватить словно зверя и в клетке выдать врагам, продать по цене, не столь уж и дорогой!