Не скрыть (СИ) - "BornToRuin" - Страница 1

Не скрыть

I. Далеко от дома

Декабрь, на удивление, выдался тёплым, падающий снег не успевал покрывать прогретую, дневным солнышком, землю, белые хлопья тут же таяли, только коснувшись почвы. Однако, с приходом вечера, стоило лишь солнцу уйти за горизонт, воздух холодал, а снежные крупы упрямее ложились на землю и таяли уже не так интенсивно, как днём. Стефану подобные перепады были по душе. Он наслаждался утренним теплом, выезжая с повозкой в лес, с целью нарубить древесины и заодно набрать хвороста для обогрева дома, наслаждался игривыми лучиками солнца, когда занимался плотничеством, помогая отцу, а позже наслаждался завыванием вьюги и лёгкой прохлады, когда кормил и ухаживал за скотом в уютном амбаре. Этот день не отличался от других. По крайней мере, не должен был…

— Когда закончишь с конём — приходи к дому старосты, — грубый мужской голос, взявшийся из ниоткуда, выбил парня из мыслей.

— А? — недоумение на его лице и удивлённый звук, вырвавшийся из уст, не остались незамеченными нежданным гостем.

Здоровый мужчина, лет 40, агрессивно бросил лошадиное седло в угол и одарил Стефана недовольным взглядом. Молодому человеку захотелось сбежать, закрыться, провалиться под землю, лишь бы спрятаться от злых отцовских глаз, которые никогда не сулили ничего хорошего. Но он только всем телом развернулся в его сторону, оставляя коня без внимания.

— Как можно быть таким бестолковым? — огромная, мускулистая фигура нависла над сидящем парнем, скрестив руки на массивной груди. — Каждый год этого числа собираемся в доме старосты, каждый год, сын! Я ещё с утра говорил, чтоб ты не задерживался в этом треклятом амбаре. — с новым словом мужчина повышал тон, его ноздри раздувались, а дыхание учащалось, парень хорошо запомнил признаки приближающего гнева и без того вспыльчивого отца, поэтому только молча сидел и кивал, виновато опуская глаза. Он не смел ему перечить, не смел с ним спорить и пытаться оправдать свою забывчивость. Он знал, что ему за это будет и понимал, что не сможет защититься и нанести ответный удар, это было обыденностью, будто так и должно быть и никак иначе.

Ещё немного посверлив сына грозным взглядом, Михай тяжело вздохнул и продолжил:

— Что у тебя в голове, Стефан? Ты постоянно что-то забываешь, постоянно думаешь о чём-то не о том, о чём стоит думать. Летаешь где-то в облаках, как твоя мать, — он резко замолчал, сглотнул, затем проговорил. — Да упокоят Боги её душу…

Последнее ранит острее, чем упреки. Прошло 12 лет, а любое упоминание о женщине, которую он так любовно и ласково называл матерью, заставляют возвращаться в злополучный день, когда она болезненно и мучительно умирала на глазах десятилетнего мальчика, будучи обвита большими мужскими руками, прижимающие её к груди, зелёные глаза обладателя ручищ полны отчаянья, неприятная картина, которую больно вспоминать. Мама была единственным человеком, сумевшая обуздать гнев Михая, она могла защитить сына от очередной оплеухи по делу и без. Эта прекрасная женщина могла найти подход ко всем и ко всему. Чудеснейшим образом понимала мужа и сына, двух таких разных людей одновременно. У каждого остались свои хорошие воспоминания, связанные с ней, но они друг с другом никогда о матери не говорили.

— Я понял тебя, отец, — холодно выдал парень, — я сейчас же иду к дому Луки.

Стефан вернулся к началу их диалога, к началу небольшой перепалки из-за должного похода к дому старосты, будто не слушал дальнейшую ругань в свою сторону. Он медленно встал с ящика, на котором сидел всё это и то время, когда занимался расчёсыванием гладкой шерсти коня до родительского визита, потянулся и погладил гнедого скакуна по гриве.

Мускулистый бородатый мужчина недовольно качнул головой и удалился, оставляя сына одного в огромном амбаре, где пахло сеном и слышалось ржание лошадей, будто подпевающее в унисон завывающему ветру.

***

В доме старосты было много народа и, не смотря на большой зал, в котором, как казалось, могла уместиться вся деревня, ощущалась теснота и неуют. Гул стоял невыносимый: споры, детский плачь, один пытался перекричать другого, а кто-то слишком громко и неуместно смеялся. Голова разболелась стоило только вступить за порог. Но не явиться было нельзя. Каждый год, под конец декабря, глава деревни собирал селян для решения одного вопроса: «Кто отправиться в замок?»

Ежегодно голосованием выбиралась одна молодая девушка, девственница, если быть точнее, которую сопровождали в большой и страшный замок недалеко от местной церкви для принесения в жертву владычице этой деревни. Одной из четырёх. Считалось, что таким образом жители преподносили ей подношение, — невинность — величайшее блаженство, — а она оберегала их от невзгод и одаривала своей милостью.

«Брехня.» — думал Стефан. — «Ничего и никого в этом старом замке нет. Душегубы. Столько девушек погибло от голода и холода, почём зря». Вновь его вытащили из раздумий, резко и бестактно.

— Здравствуй, Стефан.

Тоненький голосок приятно шепнул на ушко, а ладонь плавно, но мгновенно, коснулась плеча. Светловолосая девушка похлопала густыми ресницами и скрылась в толпе.

— Здравствуй, Маришка… — томно произнёс он в след уходящей красавицы.

Дочь старосты, прекрасна, как всегда. Протиснувшись сквозь народ она подошла к матери, что стояла чуть поодаль от отца, который всеми силами пытался успокоить селян, и улыбнулась куда-то в скопище шумного люда. Стефану хотелось верить, что эта лёгкая, искренняя улыбка была для него. Маришка нравилась ему слишком давно. Однако, не ему одному. Многие местные парни влюблены в эту изумительную девушку, что неудивительно, она действительно красива, у некоторых, как казалось Стефану, даже шансы завоевать её девичье сердце были больше, чем у него самого. Так или иначе, все свои чувства к ней он никогда не афишировал, ни ей, ни кому-то ещё.

— Спокойствие! — на крик старосты обратили внимание почти все, неожиданное, почему-то, действие смогло унять массу людей, будто произошло что-то поинтереснее, чем те же споры, детский плачь и шуточки. — Голосование было проведено, желающие написали имена на бумаге. Та девушка, чьё имя упоминалось чаще остальных — отправиться к Госпоже и…

— К черту эту вашу Госпожу! — откуда-то из толпы прозвучал до боли знакомый грубый голос. — Это чудовище, пожирающее наших детей, не дающее ничего взамен! Никакой милости, она лишь жрёт, а вы ей служите, глупцы!

— Замолчи, Михай! — вскрикнула какая-то женщина изо спин двух полных парней. — Ни то разгневаешь Матерь Миранду тем, что посмел оскорбить её детей…

— Да в гробу я видал вашу Матерь Миранду и её детей, Анка.

Гул начался с новой силой. Теперь же толпа поделилась на два фронта: одни защищали Матерь, искренне веря в то, что она хранит деревню и несёт лишь благополучие, другие были убеждены, что чудовище нужно изничтожить, низвергнуть женщину, возомнившую себя божеством. Стефан же занимал самую непопулярную позицию, исключая даже намёк на существование Миранды, Госпожи из замка и остальных лордов, про которых он мало что знал. И казалось ему, что лишь он один такого мнения.

— Голоса подсчитаны! — охрипший противный голос разнёсся по всему залу, и вновь чей-то крик привлёк внимания остальных.

Нарушительница спора еле стояла на высоком табурете, её ноги тряслись, худощавое сгорбленное тело пошатывалось, а бледная костлявая рука мертвой хваткой держала лист бумаги. «Так выглядит смерть» — пронеслось в голове парня.

— Люди…выбрали…Деву! — её глас звучал слишком жутко, она зачем-то растягивала слова, выжидая чего-то прежде, чем продолжить.

Все внимали. Напряжение росло. Сейчас прозвучит имя. «И сколько слёз тогда прольётся…».

— Маришка! — старуха вскрикнула это имя, как в бреду, громко и истерично. Если она играла так на публику, то играла достойно.

По залу разнеслись удивлённые ахи и сочувственные охи, некоторые не знали, как реагировать, а некоторые облегчённо выдыхали. Стефана же словно парализовало. Его взгляд метнулся на хозяйку имени и её родных. Глаза девушки намокли, но она держалась, сжатые ладони в кулак тряслись, а губы поджимались, её же мать и не думала сдерживаться — прильнула к дочери и заревела в захлёб. Лука, отец семейства, побледнел, его лицо не выражало никаких эмоций, пустота в глазах говорила сама за себя, глава деревни только что умер вместе со своей дочерью, единственным ребёнком.