Сделка с профессором (СИ) - Краншевская Полина - Страница 128

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Эдман перестроил зрение на магическое, изучил защитные плетения вокруг медина Джувела и с удовлетворением убедился, что они не превышают среднего уровня сложности.

– Действительно, как живая, – с усмешкой проговорил он и направил в медина обездвиживающее заклинание высшего порядка, легко пробившее защиту.

Старик остолбенел с выпученными от удивления глазами. Эдман обошел стол, навис над ювелиром и, радуясь тому, что прихватил с собой ту самую трость, где была спрятана заговоренная игла, уколол медину палец, дождался, когда подействует заклятие, вынуждающее говорить правду, и спросил:

– Кто изображен на портрете?

Старик затрясся, сжимая губы, но все же произнес:

– Не знаю ее имени. Она много лет назад служила во дворце.

Эдман кивнул, с облегчением осознав, что мастер ничего не знает о дайне первого императора, и продолжил задавать вопросы:

– Кто заказал медальон?

В прошлое свое посещение Эдман не стал спрашивать об этом, зная, что ни один мастер никогда не называет имен своих клиентов третьим лицам, поскольку это противоречит основному пункту устава гильдии. Но теперь обстоятельства изменились, и ему срочно требовалось выяснить, кто подарил матери Сонар эмалевый портрет. Ведь неизвестный мог вполне оказаться отцом Беатрис.

Медин замычал, но Эдман ничего не смог разобрать.

– Четче! – рявкнул он. – Имя.

– Пощадите! – взмолился старик. – Я дал клятву на крови. При всем желании я не смогу назвать заказчика. Пожалуйста, не мучьте.

«Неудивительно, – с досадой подумал Эдман. – Будь я придворным, положившим глаз на дайну первого императора, тоже бы постарался скрыть свою личность».

– Клянись, что ни словом, ни делом никому не сообщишь обо мне и этом медальоне! – приказал он.

Мастер, дрожа всем телом и запинаясь, насилу проговорил нужные слова, Эдман скрепил клятву магией и усыпил старика. Медин Джувел откинулся на спинку кресла и засопел, всхрапывая. Эдман забрал футляр с медальоном, прошептал над ювелиром стирающее кратковременную память заклинание, оставил на столе пачку ассигнаций и направился к двери. Но прежде чем уйти, он уничтожил особым заклятием все следы своей магии. Теперь никто не сможет обнаружить ничего подозрительного, даже если будет искать. Скоро ювелир проснется и будет помнить лишь то, что Эдман пришел в его дом, но предъявить ему ничего не сумеет, поскольку заказ оплачен. А уж если старик вздумает болтать о медальоне, то его будет ждать неприятный сюрприз, клятва надолго лишит его желания совать нос в чужие дела.

Набросив отвод глаз, Эдман покинул особняк медина Джувела и сел в наемный экипаж.

«Сонар сейчас восемнадцать, – размышлял он по дороге домой. – Амира Лонгин покинула дворец, когда мне было двадцать. Сейчас мне тридцать восемь. Получается, что причиной ее ухода могла быть беременность, а вовсе не истощение. Знать бы, с кем она шашни крутила в то время. Только вот никто теперь мне уже об этом не расскажет. Зигрид три года как занимает престол, и наша дружба давным-давно канула в Лету».

Эдман вспомнил, как Беатрис рассказывала, что ее родители погибли в деревне при пожаре. Возможно, родственники первого императора, узнав, что дайна беременна, вернули ее туда, откуда взяли, она в глуши родила дочь, а потом случилось несчастье, и ее старухе-матери пришлось самой заботиться о девочке. Это всего лишь предположение, но оно, скорее всего, не так далеко от истины.

Раньше Эдман ни разу не задумывался о том, куда же императорская семья девала тех дайн, что отработали свое и не могли больше питать Джозефа Завоевателя. Теперь же он решил поговорить об этом с Вилмором. Уж если кто и знал что-то о подобных делах правящего рода, так только глава внутренней безопасности. Но Эдман особо не верил, что можно будет что-то конкретное выяснить. Дайна, нарушившая основное правило и не сохранившая невинность, вряд ли была обласкана родней первого императора, скорее всего, ей от них сильно досталось, а ее любовник остался в стороне. По крайней мере, Эдман так и не смог припомнить, чтобы в те годы кого-то из максисов сурово наказывали, но это лучше будет проверить в архиве хроник аристократических родов.

***

Бетти очень расстроилась из-за ссоры с максисом Джентесом и долго не могла успокоиться, но проведя день в одиночестве, все же пришла к выводу, что хоть Эдман и не прав, но отношения к предстоящей смертной казни не имеет, и не стоит на него обижаться за убеждения, впитанные с молоком матери.

«Все максисы одинаковые, – с горечью думала она. – Считают, что существующий порядок – верх совершенства, и никто не имеет права на него покушаться. А что хорошего в том, что богатеи покупают себе возможность выкачивать из нищих девчонок ману, и правительство только потворствует этому? Может, если бы передача маны была запрещена, и все бы пользовались исключительно накопителями, Атли и не пришло бы в голову ради своих проклятых экспериментов никого убивать».

Но размышляя таким образом, Беатрис все же понимала, что никто не захочет менять настолько удобные законы. Государством управляют максисы – занимают все ведущие посты, командуют армией, решают любые проблемы населения. И не просто максисы, а очень сильные маги. Без их колдовства все развалится и обратится в прах, именно на магии высших аристократов держится мир. Но без постоянной подпитки они не смогу исполнять свои обязанности, поэтому никто не будет заботиться о дайнах и их нуждах, всем важно сохранить тот баланс, что уже существует. А что происходит за закрытыми дверями с девушками в домах хозяев, никого по большому счету не интересует, лишь бы перед магической комиссией смогли оправдаться в нужное время.

Мединна Вафия, заметив, насколько удрученный у дайны вид, сочла, что причиной тому размолвка с господином, и посоветовала первой с ним помириться, как только тот вернется домой.

Узнав, что максис Джентес уехал по делам, Беатрис не на шутку встревожилась. Доктор Хрюст, конечно, говорил, что Эдман поправляется на удивление быстро, но разрешения покидать особняк еще не давал. Бетти спустилась в гостиную и решила там дождаться максиса Джентеса, чтобы не пропустить ненароком его приход.

Как только Эдман вошел в прихожую, тут же спросил о Сонар. Дворецкий сообщил, что она ждет его в гостиной, и Эдман поспешил туда, посчитав окончание ее затворничества хорошим знаком.

– Добрый день, максис Джентес, – приветствовала его Бетти книксеном.

– Здравствуй, Беатрис, – отозвался он, настороженным взглядом рассматривая дайну и стараясь понять, что у нее на уме.

– Как ваше самочувствие? – с тревогой спросила она, опускаясь на диван.

– Все благополучно, – улыбнулся он, поняв, что беспокойство о нем послужило причиной ее появления в гостиной. Эдман подошел ближе и занял место возле Беатрис. – Рана не беспокоит. А ты как?

– Хорошо, – ответила она, опустив глаза. – Я хотела бы извиниться за вчерашнее. Мне не стоило давать волю раздражению. Простите.

Эдман взял ее ладошку и бережно погладил тонкие пальчики.

– Тебе не за что просить прощение. Я и сам был слишком резок. Отвык общаться с юными барышнями вот и погорячился. Давай просто забудем об этом разговоре. И очень тебя прошу, обращайся ко мне по имени и на «ты». Мы столько времени знакомы, что вполне можем себе позволить неформальное общение. Договорились?

Она вскинула на него огромные серые глаза, но в них не осталось и тени той наивности, что когда-то в закрытой школе так поразила Эдмана. Теперь в ее взгляде сквозила настороженность, недоверие и протест, словно от соблюдения набивших оскомину приличий зависело нечто важное для нее. Беатрис нахмурилась, стараясь прочесть по выражению его лица скрытый смысл в таком, казалось бы, обыденном предложении, но ничего, кроме вежливой улыбки и мягкого взгляда не заметила и с неохотой сказала:

– Если вы настаиваете…

Эдман тут же ухватился за эту фразу: