Тюрьма (СИ) - Литов Михаил - Страница 92

— Такое ощущение, — пробормотал майор растерянно, — что дело зашло слишком далеко… не моим же ребятам конвоировать…

Подполковник печально взглянул на него.

— Я сам все устрою, — сердито отрезал прокурор, устремляясь вслед за конвоем, уводившим Филиппова.

Якушкин, до этой минуты полагавший, что арестуют и его, и с огоньком, нервно старавшийся не привлекать к себе внимания, теперь воспламенился и внешне, встрепенулся и побежал к группе военных, между которыми геройски и обреченно возвышался с недовольным и сонным видом директор Филиппов.

— Что все это значит? — звонко восклицал журналист. — Куда вы его уводите? По какому праву?

Прокурор грубо оттолкнул его.

— Уйдите, или то же самое произойдет с вами, — процедил он сквозь зубы. — Мы с вами еще поговорим.

Филиппова увели.

— Еще чаю? — спросил майор Валентину Ивановну.

Неподалеку от зоны, в тихом переулке, погруженном в темноту, сидели в машине подручные Виталия Павловича, ожидая, когда Дугин-младший и Вася, с заложниками или без, выйдут из двери проходной. У одного из парней на коленях лежала, с важностью умного механизма, красиво изогнутая трубка переговорного устройства, и он то и дело поднимал ее, докладывая шефу о текущих событиях. А событий, на его взгляд, не было никаких. Стоял какой-то неясный шум над лагерем. Как будто прозвучал в отдалении выстрел. Но ни Дугин-младший, ни «снайпер» не появлялись. Когда Виталий Павлович окончательно уверился, что авантюра не удалась, он, после короткой и многозначительной паузы, тоном судьи, выносящего не подлежащий обжалованию приговор, прогудел в трубку:

— Подполковника Крыпаева расстрелять!

— Как я это сделаю, шеф? — всполошился парень. — Где его сейчас искать?

— Я отдал приказ, — сказал Дугин-старший и прервал связь.

Парень обалдело смотрел на простиравшуюся перед ним дорогу, не питая ни малейшей надежды, что именно сейчас подполковнику Крыпаеву вздумается ее пересечь.

— Поехали, — угрюмо бросил он водителю.

— Куда? — спросил тот.

— А ты знаешь, где находится подполковник Крыпаев?

— Ой-ей, как ты сдурел после разговора с боссом, — засмеялся водитель. — Откуда мне знать, где находится твой подполковник? Где-то там…

— Значит, туда и поехали.

Взревел мотор, и машина исчезла из поля зрения часового на вышке.

Глава одиннадцатая

Причудов расхворался пуще прежнего, опрокинулся, сшибленный дурными вестями, принесенными Якушкиным. С огорчением, не очень искусно изображенным, Орест Митрофанович посетовал на то, что обстоятельства помешали ему оказаться в тяжелую минуту рядом с дорогим другом Филипповым, благороднейшим человеком нашего времени. Негодяя, проникшего на переговоры под видом журналиста, он не замедлил предать анафеме, — знамо дело, о мертвых не принято отзываться дурно, но тут такая история, как не раскаяться, а вместе с тем и не выразить негодование, тем более что я, Орест Митрофанович, почти что, можно сказать, народный трибун, повинен не меньше, если не больше… Проморгал, не разглядел врага! Это мое, а не Филиппова, место на скамье подсудимых! Но покойный каков, как ловко прикинулся невинной овечкой, буквально сказать, пустил пыль в глаза, обвел вокруг пальца, иначе не скажешь! Заявив свою позицию, Орест Митрофанович тут же, не теряя ходу, впал в глубокий и всесторонний пессимизм: Филиппова, конечно, уже не отпустят, эти монстры от следствия вцепятся в него мертвой хваткой, и пусть хоть сам Господь Бог доказывает им, что их жертва только по врожденной доверчивости согласилась без всяких проверок взять на встречу с забузившими чудаками незнакомого человека, они и не подумают убрать когти и разжать челюсти. Так что конец удивительной и столь нужной отечеству «Омеге». Демократии конец. Всему конец. Спустив на пол босые толстые ноги, Орест Митрофанович обхватил голову руками и закачался из стороны в сторону, подвывая, как от нестерпимой зубной боли.

Человек бывалый и отнюдь не глупый, он понимал, как отвратителен спектакль, который он разыгрывает. Но подстегивал его страх, и он, конечно, не мог остановиться, ведь ужас на него наводил сам Виталий Павлович Дугин. Он стыдился и этого страха, и того, что вынужден кривляться и комиковать перед каким-то никчемным Якушкиным, от которого пользы не больше, чем от козла молока, да, и он чуть было даже не высказался на этот счет с полной откровенностью, чуть было не выбежал на середину комнаты, крича, что Якушкиным не место в его насыщенной заботами, трудными свершениями и яркими событиями жизни. Якушкиным место на свалке, на помойке, с ними душно, они отравляют атмосферу, своими путаными измышлениями и витиеватым резонерством они всякий раз расстраивают мелодию бытия, едва той удается приблизиться к более или менее гармоническому звучанию. Одному Богу известно, что его удержало. Не в последнюю очередь то, наверное, что в известном смысле и по его вине Филиппов очутился за решеткой. Но разве он в состоянии изменить ситуацию таким образом, чтобы стыдиться было не за что? Разве ему под силу противостоять таким людям, как Виталий Павлович или хотя бы его любовница, незабываемо ратующая за чистоту ковров? А к тому же он и сам находится в крайне опасном положении: если следователи разнюхают, что он плясал под дудку злоумышленников и знал о готовящемся преступлении, ему несдобровать. Его участь будет гораздо незавиднее участи Филиппова.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

У входной двери раздался звонок. Орест Митрофанович испуганно замахал руками; зарывшись в провонявшее его потом постельное белье, он дрыгал конечностями, как бы отталкивая невидимого врага. Он никого не желает видеть, он болен, его душа подвергается мучительным испытаниям и беспредельной пытке, а если за ним пришли с намерением отвести его в темницу, он никуда не пойдет. Якушкин открыл дверь и на лестничной клетке увидел Архипова.

— Вы с ума сошли! — крикнул журналист. — Как можно… Зачем вы пришли сюда?

— Мне обязательно надо поговорить с вами… — начал объяснять и, может быть, оправдываться Архипов, но Якушкин и слышать не хотел ни его объяснений, ни оправданий.

Размахивая руками, как это делал только что Причудов, он прогонял непрошенного гостя, а видя, что тот и не думает уходить, попытался захлопнуть перед его носом дверь. Но Архипов успел подставить ногу.

— Мне действительно нужно поговорить с вами.

— Я не могу вас впустить, это… это очень опасно… Совсем не нужно, чтобы вас видел Причудов. Он болен, — ни к чему, как бы по рассеянности, добавил Якушкин.

— Тогда спуститесь со мной на улицу.

— Вам на улице нельзя быть, вы беглый…

— Ничего…

— Не страшно?

— Страшно, но я… ничего… я справляюсь…

— А ведь мне надо предупредить Причудова, ну, что я отлучусь ненадолго.

— Пожалуйста. Только я не дам захлопнуть дверь.

Архипов остался сторожить дверь, а Якушкин, терзавшийся смутным предчувствием новой беды, бросился в комнату сказать Причудову, что неотложные дела зовут его на улицу. Брехня, подумал Орест Митрофанович, какие могут быть дела у этого господина… Фактически он предполагал как-то с особой силой и неподражаемым искусством сформировать ту мысль, что дела Якушкина не могут быть хороши, но это не получалось, и он, чуя, что происходит или затевается что-то необычное, старался по крайней мере устроить так, чтобы его тревожные догадки не оказались на виду, тем более что он и впрямь предпочитал затаиться, а необычное, оно пусть касается одного Якушкина и не затрагивает его.

Спускаясь рядом с Архиповым по лестнице, Якушкин гадал, с чем явился к нему беглец. Разумеется, с новыми просьбами посодействовать побегу Бурцева, но если на сей раз к ним присовокупится и просьба о передаче оружия, это будет уже невыносимо. Якушкин откровенно выскажется в том смысле, что до Бурцева ему нет никакого дела.

Однако оружия, о котором он говорил в прошлый раз, Архипов не принес; он так и не придумал, где его раздобыть. Инга совершенно не сочувствовала его идее освободить Бурцева. Она считала, что прежде чем заботиться о каком-то Бурцеве, ему следует позаботиться о самом себе. И о ней.