Тюрьма (СИ) - Литов Михаил - Страница 90

Вася, состроив вдруг лукаво-умильную рожицу, подмигнул украдкой Дугину, и тот будто из-под земли извлек отлично сработанный в лагерных мастерских нож. Не успел Вася, сунувший — якобы за спичками! — руку в карман куртки, и приступить по-настоящему к исполнению своего намерения вытащить пистолет, как оперативник выпустил пулю, и можно было, ей-богу, подумать, что выпустил ее этот фокусник, этот чародей прямо из рукава пиджака. Сраженный наповал «снайпер» повалился в угол комнатенки, куда перед тем несколько раз самым неприличным и вызывающим образом сплюнул. С административной стороны Филиппов и Якушкин, а с противоположной Гонцов с быстро покинувшими эмпиреи курильщиками попадали на пол. В помещение ворвались вооруженные автоматами солдаты. Дугин, поднявшись на ноги, застыл в позе, не лишенной картинности, с прижатым к груди ножом, острие которого было задрано вверх. Оперативник, отнимая нож, смотрел на опешившего вождя бездушно, с узким в своей утвердительности пониманием, что перед ним человек, олицетворяющий поражение и сопряженную с ним утрату жизненного тонуса, и несколько времени он колебался, добивать ли, в том ли состоит его долг, чтобы задать хорошего леща поджавшему лапки противнику.

— Спокойно, товарищи, — громко и властно вымолвил подполковник.

Что-то сверкнуло в голове оперативника, и он, словно испугавшись собственной медлительности, способствующей лишь тому, чтобы с ужасающим треском следующий за молнией удар грома разодрал его внутренности, с чрезвычайно повышенной энергией задвигался. Гром все же сработал, но оперативник ловко и успешно перевел возникшую ударную волну в сильные, красивые телодвижения, мгновенно опрокинувшие Дугина наземь. Подполковник шагнул к поверженному вождю, остановился над ним и стал, слегка наклонив голову, пытливо всматриваться. Натружено ворочавшийся на полу Дугин тотчас оцепенел под его взглядом. Едва заметная улыбка тронула губы подполковника. Дугин бессмысленно таращился на него. В суматохе, царившей на поле еще не вполне завершенной брани, осталось за кадром, что губы подполковника сложились в тонкое колечко, а из его недр вырвалось дуновение, демонстрировавшее наглядно ту легкость, с какой был низвергнут зарвавшийся зэк. Гонцов под насевшими на него солдатами верещал, что он сдается, и подполковник, взглянув и на этого человека, осклабился и изрек:

— Исход битвы предрешен.

Курильщики не сопротивлялись, что-то тягучее и плавное, слегка укачивающее, двусмысленное происходило с ними: хоть и сосредоточились вновь на действительности, а едва ли могли верно оценить суть и масштаб происходящего. Улыбнулись и они, заметив улыбку на лице подполковника. Дугин, уже с наручниками на заведенных за спину руках, мелко, противно дрожал, и у весело обступивших его солдат в тесноте применения ими аналитических способностей к цветовой гамме, в которую погрузились обуянные страхом зэки, зародилась идея назвать низложенного предводителя синим кроликом. Я, как ни бился впоследствии, так и не смог уяснить, какую думу о бурных происшествиях в лагере, какие соображения общего характера, может быть подспудные, хотели выразить солдаты этой нелепой кличкой. Гомон из-за нее поднялся страшный, повторяли ее наперебой, громко, с твердой и несколько навязчивой членораздельностью, как бы затверживая. Тогда подполковник Крыпаев строго пресек: нечего, не цирк! Но уже и без того всем было ясно, что у подполковника не забалуешь.

— Дядечка, родненький, — заблажил внезапно, порываясь к начальствующему, один из курильщиков, — вы ж большая персона по службе и вообще в натуре, так вы меня не очень притесняйте, я человек маленький!

Подполковник не обратил на него внимания. Между тем выстрел оперативника, услышанный в лагере, послужил там причиной заметного оживления. Толпа заключенных заволновалась, вверх взметнулся лес палок, раздались крики о вероломном предательстве, о западне, в которую администрация заманила Дугина. К раскладу сил, между осажденными и осаждающими, в дополнение к извечной разделительной черте, к впечатляющему заслону из стен, решеток и колючей проволоки, прибавилась в мгновение ока живая буферная зона: пинками согнали на передний край обороны петухов.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Солдаты, слоняясь без дела, хитро, зная уже ответ, спрашивали друг друга, кто им теперь противостоит. Опущенные, их целый отряд, может, почитай, и дивизия. Неизменно взрывом хохота встречали это разъяснение. Майор Сидоров прокричал в мегафон, что Дугин, имея при себе оружие, пытался совершить побег и задержан, а его сообщник, проникший на переговоры с воли, убит. Гонцова с курильщиками вернули в зону, где они и подтвердили достоверность майоровых слов.

Матрос, вошедший в эту кульминацию событий с бодростью отменно подзаправившегося спиртным человека, вскипел, взъярился, призвал не мешкая идти на прорыв. Его не поддержали. Как ни силен был хор недовольных голосов, покидать лагерь, где эти люди еще чувствовали себя в относительной безопасности, желающих не нашлось.

Бледный как смерть Филиппов и не менее его взволнованный Якушкин побежали в штаб, в кабинет начальника лагеря. Майор с прокурором уже поджидали их там, а вскоре к этому командному составу присоединился также подполковник Крыпаев.

— Ну, Валерий Петрович, объясняйтесь, рапортуйте, выкручивайтесь… интересно послушать… как вы теперь объясните свое поведение? — ядовитым тоном начал майор.

Следует заметить, Якушкин и перемещаясь все находился под впечатлением только что разыгравшихся событий, и впечатление это было не только сильное и оглушающее, но и странное. Журналисту казалось, что стрельба, смерть, отрешенность курильщиков, нож, прижатый к груди вытянувшегося в струнку Дугина, — все это как-то тайно и нехорошо связано с его встречей с Архиповым и непременно отзовется в будущем, именно со стороны этой таинственной и, может быть, преступной связи. Впрочем, вкрадчиво-ядовитый тон майора заставил его насторожиться, так что он, можно сказать, почуял, что наступило время каких-то новых и, скорее всего, опасных веяний. Что же до Филиппова, тот не чувствовал за собой никакой вины и не думал, что ему действительно придется давать объяснения, выходящие за пределы тех научных комментариев, которые он привык посвящать тюремной конституции. Он видел только, что события приобрели скверный оборот, и хотел остановить начавшийся обвал.

— Произошла катастрофа! — воскликнул директор «Омеги» срывающимся голосом. — Но мы еще в силах предотвратить самое худшее…

— Ах вот оно что, катастрофа? — саркастически перебил начальник лагеря.

— Мы должны сохранить выдержку и не допустить волнений… новых жертв…

— Прекрасные, прекрасные слова, — сказал майор, — и я бы от всей души поблагодарил вас за них, если бы не одно «но», а то ведь, знаете, разбирает сомнение…

— Интересный у Валерия Петровича поворот, — вмешался прокурор, — он уже как будто не отделяет себя от нас, представителей компетентных структур, властных органов, и это не иначе как под влиянием нынешних событий, по ходу которых Валерий Петрович наконец смекнул, за кого следует держаться.

Майор удивился:

— А что за поворот?

— Да так, примерно, на сто восемьдесят градусов. Или каким-то образом душа перевернулась. Мнения у Валерия Петровича изменились.

— Бог с тобой, разве можно думать, что это честный и добросовестный поворот?

— Я и не думаю, я знаю, это сплошное притворство, — важно ответил прокурор, — и даже вредительство.

— Ну да, да, на самом деле состыковки нет, — подхватил майор и вперил в Филиппова сияющий насмешкой, лукавством и торжеством взгляд. — Вы говорите, мол, катастрофа, а скажите-ка, милый мой, разве ж сами вы и не спровоцировали эту катастрофу?

— Здесь не просто провокация, — перешел в наступление большеголовый. — Провокация? Это слишком мягко сказано! Здесь налицо преступление!

— Вы не о том говорите, — возразил Филиппов.

— Не о том?! — взревел прокурор.

— Спокойней, товарищи, спокойней, — подал голос подполковник, — сохраняйте выдержку, как и советует наш друг…