Тюрьма (СИ) - Литов Михаил - Страница 50

Они присели на ступеньку лестницы, ведущей в административный корпус. Орест Митрофанович, сгорая от любви, повалился на нежную Валентину Ивановну, и в темноте, где-то лишь сбоку и как будто на большой высоте прорезаемой сизыми лучами прожекторов, эта потерявшая устойчивость и основательность парочка покатилась по земле.

Перед воротами майор Сидоров сообразил, что карабкаться на них ему, солидному таракану, не к лицу, пусть этим занимаются подчиненные, а он будет руководить из штаба. Снисходительно, отчасти и польщено усмехнувшись оттого, что привиделся себе насекомым, майор повернул к уже известной нам (а ему тем более) лестнице, и в этот момент Валентина Ивановна испустила громкий сладострастный стон.

— Кто здесь? — тревожно воскликнул майор, занося ногу над тем, что показалось ему ступенькой. Но это была широкая спина Ореста Митрофановича.

Майор Сидоров надолго замер с поднятой ногой. Возле него опять сгрудились офицеры, и то, что начальник вдруг замешкался, обозначилось в их коллективном уме как хорошее предзнаменование, хотя позу он, конечно, принял довольно странную. Но майор застыл потому, что под его занесенной ногой земля зашевелилась, это страшно его обескуражило и напугало. Он онемел, признаться было нельзя. А слабину он давал страшно, немыслимо, в трепещущей живыми красками картине уходящей в прошлое эпохи помещаясь допившимся до чертиков человеком. Признаться в этом значит признать свое поражение и свой позор, отступить, отстать от товарищей, еще могущих создать единый фронт и продвинуться далеко вперед. Поэтому майор маневрировал; его занесенная над спиной Ореста Митрофановича нога была маневром.

Однако это не спасало положение. Застарелый уклад продолжал разваливаться независимо от того, наступал майор или отступал. Уже мы вправе смотреть — с наших многого добившихся, шагающих в ногу, прогрессивных, горячо устремленных в будущее позиций — на майоров случай с некоторой ретроспективностью, как немножко на прошлое. Тем не менее складывается так, что майор как будто до сих пор стоит на том же месте с поднятой ногой, не решаясь что-либо предпринять из опасения, что земля зашевелится снова и ему уже не скрыть ужаса перед вылезшей невесть откуда иррациональностью или, может быть, перед вероятием развала земного шара, уже начавшего, кажется, скидывать с себя все живое в бесприютную космическую бездну. Стоит же он картинно. На одной ноге, другая поднята в воздух, стало быть, на одной-единственной упроченной и положительно заряженной, тогда как другая, можно подумать, отрицает самое себя, и как же быть в сложившихся обстоятельствах его подчиненным? Они озадачены.

Новый стон депутата, сильно придавленного причудовским телом, огласил окрестности. Да тут Валентина Ивановна, возвестил звонкий голос, принадлежавший, скорее всего, какому-нибудь остроглазому новобранцу. В среде дружно и безмолвно суетящихся бывалых офицеров отыскался фонарик. Все ахнули, когда луч света выхватил из тьмы обезображенное сладкими плотскими муками лицо народной избранницы. Пробежал и смешок по группе военных, людей, долго пребывавших в напряжении, но вот добившихся разрядки или просто получивших ее в дар.

Новые отпрыски, новая поросль, эти новые поколения, веселые и беззаботные, постоянно, с завидным упорством идущие на смену, лезущие в гору, знали бы они, каково жилось не далее, чем вчера, в таком недавнем еще прошлом… Как легко было оступиться, и, между прочим, что ни шаг — злые фарсы, бестолковщина, распри, скандальное что-то, нецензурная брань… Несмываемый позор повсеместно, и ядовито жалящие чары отовсюду, соблазны там и сям, да еще в самых неожиданных, неподобающих местах! Какие реформы были, какую форму принимали! С каких козырей заходили феерически сменявшие друг друга руководители! Совершенно не удавалось уподобляться достойным личностям даже тем, кто отнюдь не утратил внутреннего достоинства, а простакам и незатейливым гражданам — их в ту пору пруд пруди было — оставалось лишь ужасаться, ужасаться и ужасаться… Об этом бы толком порассказали, да что-то не слыхать ничего. Так, шум один… А многие уже в могиле и точно не расскажут, это уж как пить дать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

* * *

Выходит, со слов рассказчика, проливающего свет на многие прежде неизвестные факты, дело шло к развязке, и уже одно это заставляет по-новому взглянуть на кое-какие вещи и явления, но тем более, раз уж напрашивается переоценка ценностей, хочется блеснуть, отличиться, вставить что-то свое, некое веское слово. Я знаю, из бурных событий того вечера майор Сидоров, совершивший немало странных и далеко не героических поступков, вынес, по крайней мере, полезное убеждение в необходимости блюсти порядок хотя бы на той территории, которая еще не вышла у него из подчинения. Например, не допускать бабьих крикливых сборищ у ворот, становящихся головной болью для часовых, или чтобы всякое хулиганье било фонари перед входом в административный корпус, в тот несколько воображаемый штаб, из недр которого он — было дело — намеревался осуществлять руководство подавлением бунта.

А вот подполковник Крыпаев, и это мне тоже известно доподлинно, вдруг озадачился смутной догадкой, что завязавшийся в этот вечер узел можно было развязать куда более простыми и надежными усилиями, вовсе не сидя на плечах у влюбившегося в него лейтенанта. Какими именно, он не знал, но все настойчивей росла в его душе уверенность, что там, где он устроил целый спектакль, другие люди, менее увлекающиеся и более расторопные, действовали бы с большей сноровкой и не оставили бы преступнику ни малейшего шанса на успех. И он мучительно гадал, во что выльется весь этот спектакль, который он создал, полагая, что предпринимает разумные шаги и запускает надежный механизм предотвращения, пресечения и т. п., а в действительности все немыслимо преувеличивая и доводя до гротеска. Да, это вопрос. Спектакль ведь не закончился еще. Так во что он выльется — в фарс или в кровавую трагедию?

Я-то знаю, а он тогда не знал и не мог предвидеть.

Для чего он организовал столь мощную погоню, словно и в самом деле предстояло небывалое сражение? Решил нагнать страх и трепет на мирных горожан? И почему не провел операцию прямо на территории лагеря? Побеспокоился о судьбе заложника? Но что такое террорист-одиночка, хотя бы и вооруженный кухонным ножом, перед отменно экипированными солдатами и перед его, подполковника Крыпаева, академическими познаниями?

Но на территории колонии приказы, которые он уверенно отдавал, казались ему безупречными, а после, когда началась погоня и впереди забрезжила неизвестность, он не находил сколько-нибудь убедительного ответа на возникавшие у него уже тогда вопросы. Художник-баталист приближался, потряхивая мольбертом, смотрел вопросительно и вдумчиво, пытливо щурился, рисуя пристальность и демонстрируя хороший вкус.

В ночь уходила погоня, и пропадала в ночи. Танкисты, высунувшись по пояс, изумленно взглядывали на звезды, на погруженные в сон дома, задавались вопросом, куда мчится, грохоча, бронированная армада, зная, что ответа не получат; лопоухая их любознательность оставалась вдруг без ушей. Удовлетворения не было никакого. Торжествовала безответность, и подполковник имел все основания вообразить или даже осознать себя человеком безответственным, незадачливым, бывшим. Какие-то люди, по виду пехотинцы, бежали, как собаки, по краю дороги, забегали вперед и, вертко оглядываясь на одиноко и великолепно громоздящуюся на броне фигуру командира, успевали посмотреть зло, становясь проводниками какого-то чрезмерного ожесточения. Луна насмешливо освещала утомленные неразберихой и произволом стихийных сил тела, вбрасывала неожиданно в круг света глядящие исподлобья лица, искусанные губы, зубы, в волнении грызущие ногти. Время от времени доносился собачий лай. Толпа очевидцев возникала на обочине, театрализовано гомонила и жестикулировала, воздевала руки, призывая в свидетели небеса, и мгновенно исчезала, как не бывало. Архипов выжимал из заданной изобретателями мощи грузовика все возможное и невозможное, в поту и словно в крови бился и метался, стараясь уйти от погони. Он не разгадал замысел подполковника расправиться с ним за городом и думал, что преследователи тоже мчатся на предельной скорости, а не обгоняют и не пытаются столкнуть его в кювет лишь потому, что «броневик» обладает все же чуточку большим темпераментом. Эти наивные мысли объяснялись его неопытностью. Она же стала и причиной катастрофы, случившейся у моста.