Тюрьма (СИ) - Литов Михаил - Страница 110

Прокурор заерзал на стуле, как если бы его прихлопнула догадка, что он-то как раз, независимо от расчетов и устремлений вошедшей женщины, вполне рискует оказаться соблазненным. Подполковник, надо сказать, и краем уха не повел. Виталий Павлович наспех решил, что негодование любовница выплеснет на гостей, однако ошибся, ее гнев обернулся против него. Пронзая его молниями, так и вылетающими одна за другой из ее злых глазок, женщина заговорила высоким, то и дело переходящим на крик голосом:

— Я все слышала! Я стояла тут под дверью! В чем дело, дурень? Ты не в состоянии открыть свой поганый рот и рассказать этим господам все, что они желают от тебя услышать? Ты потерял дар речи? Или ты, тараканья башка, не видишь, что это за люди? Не понимаешь, что с ними лучше не связываться? Хочешь, чтобы они прочистили тебе мозги? Ребята, — обратилась она к подполковнику и прокурору, — говорю вам, не надейтесь на успех. Мозги у него куриные, и вам с ними не сладить, в изящное изделие не преобразить. Кто был и остается ничем, из того все не сделать. Вы шли в расчете на большой улов, а тут оказался мираж, и вы очутились перед пустым местом. Но свято место пусто не бывает, и перед вами теперь я. — Заметив себя в зеркале, Валерия Александровна повертелась немного, приговаривая: — А я ничего, можно сказать, красотка и собой хороша. И фигурка… А халат! Но вернемся к нашим баранам. Говорите со мной, господа, а не с этим слабоумным.

Для Валерии Александровны не заключалось, как для прочих, бесовской неуловимости в Виталии Павловиче, и ускользнуть ему от нее было гораздо труднее, чем от подполковника или прокурора. В набросанных любовницей полутонах он отобразился грубо сдвоенным человеком — один искательной улыбкой призывал гостей к сочувствию, другой свалившимся за слабо намеченную линию щеки глазом умолял женщину попридержать язык. Подполковник, опустив голову, загадочно улыбался. Возможно, своей улыбкой он хотел напугать хозяина особняка, внушить тому мысль, что сочувствует не ему, а Валерии Александровне. Испугать этим Виталия Павловича вряд ли можно было, разве что усилить его беспокойство, которое, кстати сказать, не очень-то поддавалось объяснению. Смущала его словоохотливость Валерии Александровны? Наводил ужас сам факт ее существования? Федор Сергеевич, выпрямившись на стуле и подняв плоское в этот миг лицо, с заметным усилием, крупно подмигнул, не проясняя, однако, кому адресуется; не исключено, поощрял женщину, давал ей знать, что готов и дальше ее слушать. В этом царстве не поддающихся определению сущностей и множащихся версий всевозможных реальностей хуже всех пришлось прокурору Ивану Ивановичу, и источником его страданий стала все та же Валерия Александровна. Для его большой головы и огромной груди женщины размеры гостиной вдруг оказались неприлично мелкими и ничтожными. Валерия Александровна остановилась как раз над стулом, на котором трепетной птичкой помещался прокурор, и по мере того, как она входила в раж, ее тяжеловесные груди, грозя вырваться из легкой тесноты халата, шлепали по прокуроровой макушке все откровенней, все нещаднее. Иван Иванович осторожно уклонялся в сторону, корчил недоуменные рожицы. Шевелением тоненьких ручек он посылал другу наползающей на него горы сигналы, намекающие, что он деликатен и желает только избежать могущих навеять подозрения соприкосновений, а ни малейшего отвращения женщина ему не внушает.

— У него куриные мозги, у моего дружка, сидящего здесь перед вами, как невинный сынок перед Авраамом, — продолжала Валерия Александровна с жаром. — Но у Авраама задание от Бога, и сынка непременно надо зарезать, а на кой черт сдался вам обломок, выброшенный на берег после страшного кораблекрушения? Это спрашиваю у вас я, несчастная подружка этого прохвоста. Вам ничего не поделать с его недалекой башкой. Вы только посмотрите на него! Это же ископаемое! Чего вы добиваетесь, господа? Чтобы он сказал вам, кто убил судью Добромыслова?

А поскольку она апеллировала, главным образом, к подполковнику, практически игнорируя прокурора или просто не замечая его в своих нижних окрестностях, и поскольку считала, что тот лучше поймет ее, чем ближе к нему она окажется, то и говорила, перегибаясь через голову незадачливого вершителя правосудия. Все попытки освободиться от этого наваждения заведомо были обречены на провал. Иван Иванович чувствовал, что стул, а вместе с ним и почва, ускользает из-под него; еще мгновение — и он… и вот уже он действительно полетел вниз, пропискивая что-то. Вот каких чиновников знала та эпоха! И этот факт должна сохранить история.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Очутившись внутри халата, Иван Иванович словно перенесся на мгновение в красный уголок, где все было в кумаче, в крови, в цветах весны и надежды. Складки халата трепетали и реяли, как стяги, а мощные колонны, возвышавшиеся посреди этого красного царства, были не чем иным, как своего рода пьедесталом для огненно-рыжей мохнатой птицы Феникс, которая неизменно сгорала в пожарищах мировых катаклизмов и так же неизменно возрождалась.

— Что же ты, дурья башка, не ответишь, раз тебя спрашивают? — говорила женщина, отодвинув ногой человечка, который каким-то образом очутился на полу и мешал ей в ее неуклонном продвижении к истине. — Язык проглотил? Или я скажу. Скажи про того парня, про Тимофея.

На свой лад подталкивая зарвавшегося дельца к покаянной гласности, суфлировал, прибегая к какому-то птичьему языку, Иван Иванович из глубины все приметнее рдеющей истории, творившейся топтанием на его впалой груди.

— Тимофей… — глухо вымолвил Виталий Павлович.

Федор Сергеевич вдруг склонился к нему, как склоняются к умирающему, и все норовил пытливо заглянуть в его рот, опасаясь, видимо, что речь несчастного угаснет быстрее памяти и души.

— И что же этот Тимофей?

Самое время подробнее потолковать о несколько неожиданных приключениях прокурора, вынужденного пластаться в нижних слоях вражеского мира. Он, напоминаем, обернулся «суфлером», как это часто случалось с людьми, когда на сцену выходила Валерия Александровна. В своем нелегком блуждании по красному лабиринту, среди соблазнов и терний, он наконец достиг поверхности и вынырнул прямо перед носом Виталия Павловича. Тот в испуге отпрянул.

— Говорите же! — прикрикнул на него подполковник.

— Тимофей и убил судью. Тимофей и жена Архипова… беглого…

— Вот, с них спрашивайте, — с удовлетворением заключила Валерия Александровна.

— Кто он, этот Тимофей? — пропыхтел снующий в поисках безопасного места прокурор.

— Брат Архипова… беглого…

Подполковник спросил грозно:

— Это правда, Дугин?

— Правда! — почти бойко ответил Виталий Павлович, простая душа. — Мне для чего врать-то? Я не убивал! И Тимофея на убийство не наставлял. У меня с этим Тимофеем даже шапочного знакомства не имеется. Я его в глаза не видывал.

— Тимофея он пытал тут, буквально у моих ног, — сказала Валерия Александровна, — и тот все выложил без всякого конформизма и попыток уклониться от правды.

— Ну, пытал… Для пользы дела, ибо обещался одному из здесь присутствующих доложить со временем… Можно, пол… господин офицер, начистоту? Я вот что должен откровенно заявить. Куда он потом делся, этот Тимофей, ума не приложу. Я бы в таком ракурсе и привел вам этот аргумент при встрече в гостинице. А что встреча не состоялась…

— Виталий Павлович чист, как есть ни в чем не виноват, и я его выгораживаю для того, чтобы вместе с грязной водой не выплеснули и ребенка. Вы понимаете меня, ребята? Потому я говорю в том числе и то, что на слух может показаться Виталию Павловичу лишним, необязательным в смысле оглашения. У него ведь свои приоритеты. А вот если этому Тимофею водрузить памятник, это было бы дело, он все равно что неизвестный герой уголовного романа. — Женщина обласкала подполковника улыбкой.

— Обойдемся без памятника, — отрезал Федор Сергеевич.

«Суфлер», взгромождаясь на стул, вымолвил:

— Будем искать, подключая лучшие кадры наших сил быстрого реагирования.

— Ты куда лезешь, старый козел? — крикнула Валерия Александровна, поднимая холеную руку в намерении отшлепать прокурора.