Атомный перебежчик - Тамоников Александр - Страница 9

Последние слова Сосновский произнес, глядя пристально в глаза профессору, тот не выдержал этого искреннего взгляда и смутился. Горохов прошелся по комнате, дернул нервно шеей, дернул еще раз, зябко потер руки, потом снова вернулся к столу и посмотрел на продукты.

– Вы, конечно, правы. Сейчас такое время, что каждый делится с ближним всем, чем может. А кто ближе своему народу, как не Красная армия. Хорошо! Я возьму, но только потому, что в соседней квартире живут дети, которые остались без родителей. У них мама умерла этой осенью, а их двое.

– Как так? – опешил Буторин. – А почему же они…

– Нет, вы не поняли меня, – поспешил успокоить гостей Горохов. – Старшая девочка, ей четырнадцать уже, она на фабрике шьет белье для красноармейцев. У нее продуктовые карточки от фабрики. Тем и кормятся. А здесь у нее в квартире младшая сестричка. Она не может ходить. От голода у нее суставы опухли. Ей обязательно нужны витамины. Ведь она еще растет, организм должен развиваться.

– Профессор, делайте, что хотите и поступайте так, как вам велит ваше сердце, – закончил споры Шелестов. – А сейчас давайте-ка заварим чайку, посидим и поговорим. Лучше всего разговоры разговаривать за чаем. Правда?

Молчаливый Коган вздохнул и, убедившись, что тягостные споры закончены, взял чайник, и стал наливать в него воду. Сосновский, насвистывая «В лесу прифронтовом», начал расставлять чашки. Но тут все, включая и Шелестова, и самого хозяина квартиры, обратили внимание на Буторина, который свернул пакет из бумаги и стал выкладывать туда из своего вещмешка шоколад, сахар, сухой прессованный фруктовый кисель, галеты. Ни на кого не глядя, он вышел, хлопнув дверью.

Двери в Ленинграде давно уже не запирали. Общая беда сблизила, сдружила ленинградцев. А если и находились такие, кто шел воровать, чтобы потом продать ворованное на рынке или обменять на продукты, так тех выявили еще в первую зиму. Тут и участковый не нужен. Все всех знали и всем доверяли.

Буторин вышел на лестничную площадку и остановился. Под окном, забитым фанерой, намело немного снега. Первый порыв теперь смутил самого Виктора. Он помнил себя десятилетним мальчишкой. Голод, Гражданская война, разруха. Взрослые еще как-то могли перебиться, найти выход из положения. Но дети… Они были самые беззащитные. Вот кто не должен страдать, вот чья боль является настоящим кощунством. Даже со стариками проще. Им ни смерть, ни лишения не страшны. Они ведь пожили уже. А дети за что страдают?

Виктор открыл дверь и вошел в темную прихожую. Откуда-то из глубины пахнуло теплом. Не жаром, не теплым воздухом, а просто жильем, человеческим жильем, а не брошенной выстуженной квартирой. Буторин прошел коридором, миновал большую гостиную и увидел, как пробивается под дверью свет из дальней комнаты.

– Эй, есть тут кто? – позвал он веселым добродушным голосом, стараясь не напугать. – Где тут девочка, которую ищет Дед Мороз?

– Девочка здесь, – пропищал из-за двери слабый голосок.

Буторин приоткрыл дверь, просунул голову в комнату и широко улыбнулся, чтобы хоть как-то расположить к себе ребенка. Комната была небольшой. Всего метров двадцать. Мебели почти не было. У стены стояла большая кровать, накрытая несколькими одеялами и пальто. Паркета на полу тоже не было. У окна на кирпичах темнела печь-буржуйка. На полу стоял большой таз с дровами. В комнате было холодновато, градусов десять.

Девочка лежала под одеялами, из-под трех слоев пухового платка виднелось только ее личико. Ручонки в шерстяных перчатках с обрезанными пальцами держали потрепанную книжку. Слабый свет падал от настольной лампы, стоявшей рядом на табуретке.

– Здравствуй, малыш! – сказал Буторин весело. – Можно к тебе в гости?

– Можно. А вы кто? – спросила девочка серьезно, но без боязливой настороженности.

– Я твой добрый гость, – сказал Виктор, решивший, что игра в Деда Мороза будет выглядеть глупо. Дети Ленинграда рано повзрослели. – Я военный, командир Красной армии. Я остановился у твоего соседа профессора, и он рассказал про тебя и твою сестру. И вот я решил прийти к вам в гости. Меня зовут дядя Витя. А тебя как?

– А меня зовут Надя. Вы проходите, дядя Витя. Мне скучно одной лежать, а печку топить Вера не разрешает без нее. Пожар может случиться. Вот я и жду ее под одеялами. А дрова у нас есть, нам с фабрики привезли.

Буторин присел на край кровати, разглядывая девочку. Острый носик, обтянутые серой кожей скулы. Но глаза быстрые, живые. Сердце сжалось от мысли, какие муки переносит эта девочка, какой страх во время артналетов. Ведь если загорится дом, она не сможет спастись. И она это знает, и сестра знает. Надя… Надежда. Вот она Надежда этого города, Надежда на спасение, Надежда в детских глазенках.

– А что ты читаешь? – спросил он, положив на кровать свой пакет.

Надя рассказала, что читает книжку «Маугли» про храброго и доброго мальчика. И что у нее тоже был такой друг с третьего этажа, только он в прошлом году умер. А в книжке никто не умирает, там все красиво. Там джунгли и мудрый удав Каа. И благородные волки, и противные рыжие собаки, которых волки прогнали.

– Все как в нашей стране, – добавила Надя серьезно.

– Здрасте, – вдруг раздался за спиной голос, Буторин обернулся.

Сначала он подумал, что это взрослая женщина, но, приглядевшись, понял, что это просто уставшая, изможденная девочка-подросток. Большое, не по росту, теплое пальто на вате, валенки на три размера больше. Над воротником виднеется такое же остроносое личико и удивленные глаза. Старшая сестра взрослее, она уже понимает, что взрослые просто так не приходят. За месяцы блокады она привыкла, что взрослые приходят только с плохими вестями, только тогда, когда беда. И смотрела она не со страхом, а с привычной болью, с которой уже сжилась. Смогут ли когда-нибудь эти дети блокадного города радоваться жизни, солнцу, реке, лесу, друзьям, игрушкам? Смогут ли они когда-нибудь смотреть на мир просто, как дети?

– Ты Вера? – спросил Буторин. – Мне Надя рассказала про вас. Меня зовут дядя Витя. Я остановился с товарищами у вашего соседа профессора Горохова. Нас от штаба флота прислали квартировать у него несколько дней. Лев Сергеевич рассказал про вас с Надей, и я пришел вас навестить. Можно?

– Можно, – кивнула девочка. – Я сейчас печку растоплю, а то холодно очень. Наде нельзя замерзать.

– А я сейчас тебе помогу, – кинулся Буторин. – А ты доставай чашки, будем чай пить. Я ведь не просто так, я с гостинцами. У нас, у военных, хороший паек, я решил вас с Надей угостить. Ей ведь витамины нужны. Ты посмотри в пакете, это все вам. А я сейчас.

Удивительно, как Вера отреагировала на продукты. Не обрадовалась, не запрыгала от радости и в ладоши не захлопала. И не кинулась толкать в рот конфеты и ломать хлеб. Она просто кивнула и вежливо произнесла:

– Спасибо.

Пока Буторин возился с печкой, колол щепу, перепачкав руки и лицо в саже, Вера спокойно и неторопливо переложила продукты в буфет со стеклянными дверками. Хлеб завернула в чистую тряпицу. А потом поставила на стол три чашки с блюдцами. С красивой синей каемкой. И все у нее было чистенькое и опрятное. И косички заплетены очень аккуратно, это тоже удивило Буторина.

Когда Вера разделась и уселась за стол, в комнате стало тепло и уютно. Виктор взял Надю на руки и посадил на другой стул, на который сестра подложила подушку.

«Как будто семья, – подумал Буторин и сам себе удивился, потому что на глаза у него навернулись слезы. – Папа и две дочки. И мама, которая сейчас вернется с кухни с тарелкой, а на ней нарезанный пирог с вишней… К чаю. И ваза с пряниками…»

Глава 3

Когда профессор Горохов прихлебывал чай, лицо его болезненно морщилось. Шелестов старался не смотреть на старика. Он понимал, что это муки другого характера. Просто ученый очень давно не пил настоящего чая. Чаще заваривали сушеную морковь, у кого она была. В остальном пили просто горячую воду с добавлением различных трав, которые можно было насобирать летом. А сейчас Горохов с каждым глотком погружался в прошлое. Счастливое и довоенное. Вспоминались посиделки в научном кругу после какой-нибудь конференции или защиты диссертации. Споры, обсуждения. Вспоминались глаза студентов на лекциях. Многое вспоминалось профессору. А теперь вот надо еще вспоминать и заграничные командировки…