Преступление и наказание (СИ) - Наконев Владимир - Страница 24

Через некоторое время я признаю, что хотел убить Олександра Музыка, которого не знал раньше. У прокурора кончились вопросы, а у моего адвоката они и не появились.

Начинают вызывать свидетелей. Все полицейские. Не ни одног слова в мою пользу. Даже прокурор устаёт слушать всё это и спрашивает полицейского, который был первым, он застегнул мне наручники:

— Вам говорил обвиняемый, что там были другие мужчины и он хотел в них выстрелить?

Эти слова этого самого полицейского уже есть в бумагах, но полицейский говорит:

— Я действительно не помню.

Я теряю терпение и фыркаю. Одна женщина за столом суда поднимает голову, смотрит на меня и помечает что-то в своих бумагах. Никто из членов суда не смотрит мне в глаза. Думаю, им стыдно за это цирковое представление, называемое судебным заседанием. Полицейский, который закончил декларировать, проходит мимо меня, отвернув голову, чтобы тоже не смотреть на меня.

Судья-старушка меня спрашивает:

— Сколько раз вы выстрелили?

Я говорю: — Два. Один раз в индивидуума и второй в асфальт, когда его преследовал.

Судья повторяет медленно: — … в асфальт…

Понимает, что должна заканчивать это шоу, и говорит полицейским, чтобы меня увели. Они меня поднимают, застёгивают наручники и сопровождают в подвал.

Не смотря на то, что моя адвокатша до суда говорила, что у неё не будет свободного времени после суда, спускается в подвал поговорить со мной. И между вопросами где, как, и на каких языках я публикую мои тексты и книги, вдруг проговаривается, что это украинское посольство подало на меня заявление в суд.

«Da ty ohuela!» — думаю я по-русски, без перевода на испанский, — «Ты мне это говоришь только сейчас, после суда».

Очень хорошо!

Вы все такие наивные? Не знаете, что уголовные правила запрещают уголовным авторитетам заявлять в полицию и сотрудничать с судом, чтобы не потерять свой пост и уважение подельников. Если вам так нравятся воры и убийцы, я напишу в моей будущей книге приглашение всем сукиным детям этого мира, чтобы приехали в Испанию, рай для криминала.

Часть третья: Наказание

Получаю всё больше и больше бумаг от испанской юстиции. Уже без всякого удивления вижу, как с каждой новой бумагой становится всё больше неточностей и противоречий (мягко говоря).

Мои первые слова полицейским на улице: «Не ищите меня, я подстрелил украинского мафиози» превратились в первых вариантах в «Это был я, кто выстрелил» и в заключении из зала суда появилось новое изобретение: «Задержите меня, я выстрелил в мужчину».

Нигде не было ни одного слова о том, что я добровольно сдался полиции. Наоборот — словно насмешка — во всех бумагах говорится: «Согласно описаниям свидетелей произвели задержание».

Первое заявление украинского бандита, которое фигурирует в бумагах, что «направился к нему, говоря по-русски: «Ты! Иди сюда!», схватил за руку, оглядел жертву… трансформировалось в заключении суда в: «не произнеся ни одного слова и не оставив времени на реакцию или защиту со стороны потерпевшего, в него выстрелил…»

Поток бумаг подошёл к концу. В последних написано, что я осуждён на одиннадцать лет тюрьмы, должен возместить ущерб в 22500 евро и в течение десяти последующих после освобождения лет не приближаться к бандиту ближе пятисот метров. Это Испания, сеньоры!

Теперь у меня много времени для обдумывания и исправления. Первое, что я исправил, это — мою манеру оценивать. Кто это, такой тип испанцев? Воры, лгуны, завистники и злопыхатели. Прошу прощения у хороших людей, которые есть здесь, но не думаю, что они — большинство в этой стране, потому что все они говорят: «Чтобы хорошо жить здесь, нужно быть выдающимся сукиным сыном».

После того, как я узнал, как работают испанская полиция и юстиция, я изучу, как функционирует испанская пенитенциарная система. У меня есть и время и желание

ПОСАДКА

Переночевав в калабосо (камера предварительного заключения), вместе с другими полутора десятками нарушителей, половина из которых не говорила по-испански, я выхожу, когда меня выкликнули, на погрузку в фургоны для доставки на суд. Полицейский, сидящий за столом со списком в руках, поднимает голову:

— О! Я видел тебя по телевизору, КОЗЁЛ!

Подхожу к столу под взглядами десятка его коллег, стоящих вокруг стола.

— Мне показалось или меня кто-то здесь козлом обозвал?

Улыбку сдуло с лица полицейского. Он понял, что попал. Зато заулыбались все остальные.

Меня пристёгивают к руке другого арестованного и мы попарно выходим к фургонам. В коридоре происходит давка — полицейский в униформе внимательно смотрит на моё лицо и вдруг говорит:

— Плохой!

Я раскрываю было рот, но передумываю и чмокаю губами, посылая ей поцелуй. Это видит юный полицай, идущий за ней, и орёт на меня:

— Ты что это здесь себе позволяешь!?

Но меня уже несёт на юморной волне, и я весело хрюкаю, едва удостоив его взглядом. Молодой замолкает и проходит мимо.

Ближе к полуночи, таким же транспортом, в качестве полноправного заключённого, я попадаю в первую тюрьму Soto del Real. В приёмный блок. У меня, как и у других, забирают всю одежду, дают белый комбинезон, который я не могу застегнуть на пузе, футболку, носки, трусы, предназначенные для десятилетнего ребёнка, и голышом, под взглядом принимающего охранника, я направляюсь в душ.

Его взгляд фиксирует пятно на моём пузе:

— Это у тебя что?

— След от выстрела.

Лицо охранника мрачнеет: вот только этого не хватало в послеполуночное время.

— А пуля где? Внутри?

— Да. В другом.

Он повеселел настолько, что мне почудилось, что он хотел по-братски обнять меня, но только моё неглиже его удержало. Вместо этого он показал мне большой палец и оставил одного в душевой.

На следующий день — медицинский осмотр и вопросы. Есть заболевания? Какие медикаменты принимаете? Нуждаетесь в диете? Наркотики, табак, алкоголь? Я спокойно отвечаю на все вопросы, но, когда мне меряют давление, слегка морщусь, увидев 130/90. Медик выкладывает на стол две миниатюрные бело-красные пилюли.

— Это вам для успокоения.

— Спасибо доктор, но я не принимаю никаких медикаментов последние тридцать лет.

К вечеру второго дня в тюрьме меня переводят в блок предварительного заключения.

Время послеобеденной прогулки, и там, и сям сидят, курят, бродят, играют во всякие игры многоцветные мужики разных национальностей. Все равнодушно скользят взглядом по новеньким и приветливо кивают мне. Это понятно: телезвезда.

Ещё через пару дней я уже вхож в несколько различных группировок. Экс-советяне, спортсмены, мусульмане-арабы и китайцы. С каждым у меня есть что-то общее.

Интереснее всего сошёлся с арабами. Решив, что надо немедленно начать делать упражнения для глаз, я выбрал одну стену двора и регулярно застывал перед ней, двигая глазами.

Совершенно случайно в эту же стену кланялись пять раз в день правоверные, потому что был месяц рамадан. Я же пялился в бетон гораздо большее количество раз. Арабы с уважением наблюдали за мной издали и старались не подходить близко в такие моменты.

Лишь однажды, молодой араб спросил меня, соблюдаю ли я рамадан. Получив отрицательный ответ, кивнул и больше мы не вели разговоров на тему религии.

Я проведу лишь две недели в этой тюрьме и за это время увижу, как люди становятся параноиками, подозревая любого и каждого, кто оказывается рядом и не соответствует каким-то, одному ему известным, понятиям обычного зэка.

— Я знаю, что тебя специально подсадили ко мне, чтобы ты выведывал у меня факты о моём деле.

Ещё много раз я услышу эту фразу, или подобную ей, сказанную в мой адрес.

ПСИХОЛОГИЯ

Сравнивать мне не с чем, но, наверно, психологическая обработка во всех тюрьмах имеет много общего. В Испании, из-за того, что персонал пенитенциарных центров состоит из пиренейских же аборигенов, некоторая часть которых не чурается веселящего порошка, несколько меньший процент любит веселящие напитки, почти половина потенциальные клиенты психотерапевтов и остальные — заблудшие овцы, не приспособленные абсолютно ни к чему более в этой жизни, процесс перевоспитания зэков имеет свои особенности.