Комиссар (СИ) - Каляева Яна - Страница 59

— Население будет помогать нам, вот увидите. Люди поживут немного при Новом порядке и станут поддерживать нас всеми силами.

— Какой порядок ни будь, а свой хлеб — это свой хлеб. Кстати, к вопросу о хлебе. Дурной тон говорить даме такое, но вы ужасно выглядите, Александра Иосифовна. Когда вы ели в последний раз? Когда спали?

Саша пожала плечами.

— Ждите здесь, я мигом.

Чтоб не заснуть прямо на бревнах, Саша посмотрела в небо. Звезды исчезали одна за другой — небо стремительно затягивалось тучами.

— Завтра будет дождь, — сказал вернувшийся Белоусов. — Хорошо, если не буря. Вот, поешьте уже.

Жидкая пшенная каша едва покрывала дно солдатского котелка.

— Это же ваш ужин, Кирилл Михайлович.

— Не спорьте. Как вы собираетесь заботиться обо всем человечестве, если и о себе позаботиться не можете?

Что-то подобное ей говорил Щербатов в Петрограде. Саша на секунду крепко зажмурилась. Кажется, анестезия начала давать сбой.

— Вы ведь понимаете, что вас в лучшем случае отправят в тюрьму, Кирилл Михайлович? При Новом порядке весь уклад жизни похож на тюрьму, не хочу даже представлять, на что похожа собственно тюрьма.

— Вас не это сейчас должно беспокоить. Вот о чем вам следует подумать, Александра Иосифовна. Там, у амбара, их было трое, и моего авторитета хватило, чтоб их одернуть. Мерзкий тип этот Мельников, давно втихаря воду мутит. Завтра на митинг их таких придет несколько сотен. Князева они послушают, но только одного его. Я там ничем не смогу вам помочь.

— Вы уже сделали для меня больше, чем должны были. Но в этом просто нет смысла: они подозревают меня в сговоре с врагом, при том, что сами хотят сдаваться, а я пытаюсь отговорить их.

— Они напуганы, растеряны и никому не доверяют. Впрочем, и среди тех, кто намерен стоять до конца, тоже многие находят ваше возвращение из плена подозрительным.

— Вот как? Но я же в плен не сдавалась, я сражалась, пока могла! И там тоже… Мне ведь предлагали все, о чем только можно мечтать. Я отказалась. Мне что же, нужно было умереть, чтоб остаться их комиссаром?

— Меня всегда восхищала ваша любовь к жизни, Александра Иосифовна. И все же вам следовало подумать о том, что жесткая фильтрация вернувшихся из плена применяется всеми воюющими сторонами не от одного только ожесточения нравов.

— Я думала, я нужна своему полку. Воображала, будто мне удалось чего-то добиться за эти полгода. Моя работа в том, чтоб помогать людям преодолевать отчуждение. Но вот я сама оказалась в изоляции. Я полностью провалилась как комиссар, я все сделала неправильно…

Белоусов вздохнул.

— Я хотел бы сказать вам нечто личное, если позволите, Александра Иосифовна.

— Разумеется.

— Вы, полагаю, не мыслите такими категориями, как честь.

— Где уж мне, дочери сапожника!

— Тем не менее я хочу, чтоб вы знали. То, как обошелся с вами полковник Щербатов — это бесчестно. Он мог и даже обязан был убить вас, это правда. Потому что вы враг ему, и враг опасный. Война есть война. Но использовать такого рода ситуации в личных целях — иное дело. Это подлость. За подобное вызывают на дуэль.

— Прошу вас, не говорите о нем так… Щербатов, разумеется, должен быть уничтожен вместе со всем, что он делает. Но не уважать его нельзя. Все, что между нами случилось — моя и только моя вина. Как и то, чего не случилось… Но до того ли теперь. Кирилл Михайлович, вы позволите задать вам вопрос?

— С условием, что вы тотчас же ляжете спать — да.

— Вам ведь никогда не были по душе ни советская власть, ни мое присутствие в полку. Почему теперь, когда мое положение сделалось уязвимым, вы поддерживаете меня?

Белоусов улыбнулся.

— Именно потому, что сейчас вы нуждаетесь в защите. Не помочь вам в такой момент было бы бесчестно. А теперь ложитесь спать, я покажу вам, где есть место…

— Давайте сперва Князева проведаем. Тревожно, что он в таком состоянии.

Они вошли в крохотную хозяйскую спальню, где размещался командир.

— Видите, он спит, — прошептал Белоусов. — Даст Бог, завтра сможет стоять на ногах.

Саша присмотрелась. Она не смыслила ничего в медицине, но ей не нравилось то, что она видела. Князев метался, шептал что-то беззвучно, но яростно. Не только одежда, но и постель вся намокла от пота.

— Это не сон, — сказала Саша. — Это беспамятство. Зовите врача, срочно.

***

Во время осмотра Князев так и не очнулся.

— Требуется ампутация левой руки. Промедление недопустимо, — сказал врач. — У него флегмона.

— Что это значит? Говорите понятнее! — потребовала Саша.

— Эта рука мертва. Если не отнять ее немедленно, она убьет весь остальной организм. Гангрена распространяется стремительно. Счет времени идет на минуты. Я не могу гарантировать, что мы уже не опоздали. Но если не провести операцию прямо сейчас, после я даже не стану начинать ее, хоть расстреливайте. Не будет смысла.

Врач был еще не старый человек, но выглядел выцветшим. Сколько людей он уже оставил калеками, чтоб спасти им жизни? Есть ли что-то на свете, чего эти воспаленные от недосыпа глаза не повидали…

— Надо оперировать, — сказала Саша.

— Не сметь! — очнувшийся Князев резко сел на постели. — Не ты здесь командуешь, комиссар. Никто мне руку отрезать не будет. Лучше мне подохнуть, чем доживать обрубком.

— Он, возможно, бредит, — негромко сказал врач. — Я в медицинском смысле сейчас употребляю понятие. Лихорадка вызывает расстройство психики.

Саша кинула на Белоусова умоляющий взгляд, и тот понял ее без слов. Встал в дверях, сдерживая встревоженных бойцов — голос Князева перебудил весь дом. Но в крохотной комнате и здоровым-то дышать было уже тяжко. Оконце, хоть и широко распахнутое, едва пропускало сырой ночной воздух.

Двери в проеме не было, и столпившиеся в соседней комнате солдаты слышали каждое произнесенное здесь слово.

— Нет, — сказала Саша. — Нет, командир, ты не поступишь так со мной. Ты и без руки сможешь командовать. Ты нужен революции, ты нужен мне!

— Дура, — ответил Князев, прерывисто дыша. Каждое слово давалось ему с трудом. — Я нужен тебе завтра. До завтра, даст Бог, проскриплю и с гангреной этой чертовой. Уведу полк в леса. Меня послушают. А ежели сейчас отпилят мне руку, то встану ли к завтрему?

— Ты нужен мне не только завтра, командир. Ты мне нужен всегда. Ты должен жить.

— Завтра одна ты не справишься. Тебя просто порешат и пойдут сдаваться. Ты без меня — никто, комиссар. После я скажу им слушаться тебя… когда срок ультиматума выйдет и обратного пути уже не будет. Белоусов тебе подскажет, чего говорить. Даст Бог, выйдете к нашим. А там сыщешь полку нового командира.

— Я не позволю тебе умереть! Я тебя не отпускаю, слышишь!

— Дак и кто ж ты такая, чтоб меня отпускать или нет?

— Я — комиссар этого полка. И я имею право отстранить тебя от командования. Обязана, в этой ситуации.

— Да? — Князев усмехнулся. — И долго ль ты после этого проживешь, комиссар? Это мой полк, не твой. Власти твоей здесь нет. Пойдешь супротив меня — порешат тебя прежде, чем порог переступишь.

— Так и выйдет, — ответила Саша. — Ты меня переживешь на день, много на два. И умирать будешь, зная, что бросил своих людей на никого.

Они замерли, глядя друг другу в глаза. Саша кожей ощущала тревожное, настороженное дыхание слушающих их людей. Верных своему командиру людей.

— Но это и к лучшему, командир, — продолжила Саша, удерживая его взгляд. — Ведь если я останусь жива, мне придется писать твоим детям. Что ты хочешь, чтоб я рассказала им? Соврала, будто ты боролся до конца? Или правду — ты решил, что станешь недостаточно хорош для них с одной рукой?

Князев откинулся на подушку и улыбнулся.

— Ну что ты за настырная баба, на мою голову, — сказал он почти весело. — Вцепилась, как клещ. Уже и помереть спокойно не моги. И в аду ведь достанешь, ведьма… Давайте, режьте меня живьем, черти. Быстро только чтоб. Вы там, за дверью — всем слушаться комиссара, покуда не прочухаюсь. Бог не выдаст — свинья не съест!