Ой, зибралыся орлы... - Серба Андрей Иванович - Страница 8

Конечно, казаки могли бы дождаться полной темноты и прорваться мимо турецких кораблей, как они зачастую поступали в морских походах. Однако сейчас они плыли не в набег на чужое побережье, а шли по строго определенному маршруту, на котором могли еще не раз встретить посланные против них галеры. Ведь турки, зная о привычке запорожцев не удаляться далеко от берега, всегда учитывали это обстоятельство и в первую очередь контролировали именно прибрежные воды. Поэтому, оторвавшись от галер сегодняшней ночью, отряд Сидловского мог наткнуться на них завтра или послезавтра, равно как в любой иной день. Не желая постоянно находиться под угрозой нападения, полковник решил не уходить от погони, а как можно скорее покончить с преследователями.

Турки, тоже неплохо изучившие тактику запорожцев, разгадали их замысел. Оба вражеских отряда соединились и предприняли две попытки засветло атаковать казаков. Однако те были начеку и уклонялись от боя, выдерживая между собой и противником расстояние, превышающее дальность стрельбы турецких пушек. Но чем темнее становилось вокруг, тем ближе подплывали чайки к галерам. Будучи сами невидимы для турок, они ни на миг не выпускали из виду их огромные корабли. Около полуночи, когда на морс легла непроглядная тьма, прозвучала команда Сидловского.

— К бою, други!..

Сотник Получуб стащил рубаху, снял сапоги, положил на скамью шапку. Закатал до коленей шаровары, затянул потуже пояс, проверил оружие. Посмотрел на поручика Гришина, который рядом с ним подсыпал свежего пороха на полки пистолетов.

— Пойдешь с нами?

— Само собой.

— Тогда, чтоб не скользить по палубе, скидывай чоботы, — кивнул сотник на ботфорты поручика. — Да и одежонку не грех сменить, поскольку в твоей не только саблей махать не сподручно, но и дышать толком нельзя. Бери мои запасные шаровары и рубаху.

Поручик набрал полную грудь воздуха, повел в стороны плечами, пару раз резко присел. На самом деле, узкий камзол давил под мышками, штаны в обтяжку не позволяли широко развести ноги. А ведь притерпелся к форме, свыкся с ее неудобством. И даже посмеивался порой над рекрутами, которые поначалу чувствовали себя в армейской форме на прусский манер как спеленутый младенец. Не зря в наставлении по обучению новобранцев говорилось, что первые три месяца их «ничему не учить, как стоять и прямо ходить. Потом начать одевать мало-помалу из недели в неделю, дабы не вдруг его связать и обеспокоить».

Н-да, одежда русского офицера явно не для рукопашного боя, тем паче на мокрой корабельной палубе. Да и жалко ее. Хорошо нижним чинам, которым при императрице Екатерине II обмундирование и амуниция стали отпускаться за казенный кошт, а вот у их брата офицера стоимость одежды по-прежнему вычитается из жалованья. Ни много ни мало, а по Положению 1763 года с поручиков и капитанов на обмундирование ежегодно удерживались 41 рубль 33 копейки. А он не настолько богат, чтобы в первом же бою приводить в негодность штаны и камзол и тратить деньги на новые.

— Давай шаровары и рубаху. А ботфорты не сниму — негоже российскому офицеру босиком шлепать.

— Тебе видней…

Сотня Получуба должна была взять на абордаж две галеры. Разбившись на тройки, чайки его сотни на всех веслах понеслись к вражеским кораблям. Плеск волн заглушал скрип уключин, бледный свет луны позволял рассмотреть что-либо не дальше десятка шагов от глаз, поэтому пушечный залп турок грянул, когда высокая корма галеры оказалась рядом с носом чайки. Ядра прошумели над головами казаков и зарылись в волны за их спинами. Поздно спохватились неприятельские пушкари — чайка была в непростреливаемом из корабельных орудий пространстве. Еще два-три взмаха веслами — и она ударилась тростниковой обвязкой о корму галеры.

— С Богом! — раздался голос Получуба.

На корму галеры полетели веревки с острыми якорьками-кошками на конце, поднялись и упали на чужой борт абордажные лестницы с крючьями-захватами. На носу и корме чайки с мушкетами у плеча замерли лучшие казачьи стрелки, те, у кого днем и ночью каждая пуля находила цель. В большинстве это были охотники, что обычно заготавливали для Сечи на зиму мясо и которые в плавнях били на лету птицу, а на бегу зверя. У каждого из них под ногами лежала груда готовых для стрельбы ружей, за спиной стоял наготове казак-помощник для заряжания их вновь.

Едва на корме галеры и над ее бортами появились турки, с чаек загремели выстрелы. Отменные стрелки, казаки били без промаха. Били в метавшиеся по палубе и корме темные фигуры, в торчавшие над бортами головы вражеских стрелков, в мелькавшие в воздухе руки с ятаганами, которыми янычары стремились перерезать казачьи веревки или обрубить абордажные лестницы. Били не переставая, не обращая внимания на свистевшие вокруг ответные пули. Выстрел — и разряженный мушкет летел назад, а в руках уже был новый с пулей в стволе и со взведенным курком.

— Слава! — крикнул во всю силу легких Получуб, прыгая на ближайшую абордажную лестницу.

— Слава! — донеслось с левого и правого борта галеры, откуда устремились на абордаж казаки двух других чаек Получубовой тройки, атакующей этот вражеский корабль.

Себе сотник выбрал самое трудное — штурм кормы. Именно на ней размещались турецкие пушки и фальконеты, именно там находился капитан, руководивший боем. Захват кормы — это полпобеды. Однако и турки обычно дрались за корму с особым ожесточением и до последнего человека.

— Ура! — подхватил поручик, устремляясь за Получубом.

Тот был уже на середине лестницы. В одних шароварах, с перекошенным от ярости лицом, с воинственно задранными кверху усами, с болтающимся за ухом из стороны в сторону оселедцом. За поясом — пистолеты и кинжал, в зубах — верная сабля-карабеля. Длинная, с искривленным утолщенным концом, она была правнучкой знаменитого скифского и персидского меча-акинака. Ее центр тяжести был смещен к утолщенному концу клинка, и удар, нанесенный умелой рукой, был страшен: при рубке «с потягом» карабеля разваливала врага до пояса.

На предпоследней ступеньке лестницы Получуб остановился, присел. Борт галеры был рядом, на расстоянии вытянутой руки. Казачьи стрелки добросовестно сделали свое дело: над бортом и на корме не было видно ни одного турка, но сотник знал, что враги поджидают его по ту сторону борта, и в первую очередь у конца абордажной лестницы. Туда, где в дерево борта впились ее крючья-захваты, наведены стволы мушкетов и пистолетов, направлены острия копий, над этим местом занесены для удара ятаганы. Поэтому Получубу там делать нечего.

С силой оттолкнувшись от лестницы, сотник прыгнул вдоль галеры, на лету ухватился за борт. Завис над водой и стал быстро перебирать руками, удаляясь от лестницы. На миг замер, перевел дыхание и с кошачьей ловкостью вскарабкался на борт. Рванул из-за пояса пистолеты, крутанул головой по сторонам. Конец абордажной лестницы был в десятке шагов от него, и там виднелась большая группа турок. Зато на палубе против сотника находилось всего трое янычар: двое с обнаженными ятаганами, один — с мушкетом. Увидев Получуба, турки стремглав бросились к нему, но было поздно. Грянули казачьи пистолеты, янычар с мушкетом повалился на палубу, а сотник, спрыгнув с борта, уже держал в руках пистолеты из кобуры. Два выстрела по туркам с ятаганами — и в левой руке Получуба сверкнул кинжал, в правой — карабеля.

— Слава! — И сотник метнулся к лестнице.

Как ни торопился поручик, успеть сразу за Получубом ему не удалось: несколько запорожцев опередили его. Оказавшись на абордажной лестнице, Гришин пожалел, что не снял ботфорты: подошвы скользили по гладкому дереву, и он каждое мгновение рисковал свалиться в воду. Два казака, первыми очутившиеся у борта галеры, выпалили по туркам на палубе из пистолетов и вскочили с саблями в руках на борт. Но громыхнул выстрел из фальконета, провизжала картечь, и они рухнули в море. А на борту тут же выросла тройка других казаков. Пистолетный залп из шести стволов в группу поджидавших их янычар, и они соскочили вниз — в левой руке выхваченный из кобуры заряженный пистолет, в правой — сабля. Два запорожца, поднятые на копья, через миг вновь показались над бортом, однако вместо них на палубу галеры спрыгнула следующая тройка казаков. Затрещали выстрелы, зазвенела сталь, откуда-то сбоку от лестницы донесся крик Получуба: