The Мечты. Весна по соседству (СИ) - Светлая Марина - Страница 28

Наверное, именно для того, чтобы узнать, он и медлил раз за разом, не уходя за порог. Просто ступал к ней – и оставался рядом навсегда. Потому что сама жизнь должна была научить его, что эта невозможная, неразгаданная им женщина – его женщина – имела в виду.

Потом Роман просыпался, возвращался в свой мир и снова начинал себя убеждать, что эти неправильные чувства в прошлом, хотя все в нем тому противилось, будто бы он сумасшедший, а Женя вот-вот войдет в комнату и пожелает ему доброго утра.

Моджеевский в этой связи становился все более замкнут. И от этого окружающие считали, что он попросту слетает с катушек и приближаться к нему опасно, хотя вообще-то за весь ноябрь он даже не наорал ни на кого ни разу. Ну так, чтобы душу отвести.

Декабрь застал Моджеевского врасплох. Из теребящих его снов Женя перекочевала в реальную реальность. Не в том смысле, что перекочевала сама – кто бы ей позволил? Роману, конечно, было плохо, но чувствовать себя лохом – тоже радости мало. Какая-то гордость у него имелась.

Однако обстоятельства складывались таким образом, что мозг то и дело вырывал из рутинных дел именно те, которые напоминали ему о Женьке.

К примеру, по утрам Лена Михална, стала часто готовить булочки с черничным джемом, именно такие, какие нравились его бывшей невесте. И неважно, что Бодька готов был продать за них душу дьяволу, так любил их сам. В сознании Ромки это были Женины булочки. Жуткое на самом деле чувство – только что он стоял прямо перед любимой женщиной в собственном сне, а потом просыпался – и на весь дом пахнет выпечкой с черникой.

В глубине души Моджеевский был уверен, что таким образом Лена Михална ему мстит. Она вернулась довольно нехотя и только на три дня в неделю, заявив, что пора воспитывать в этом неблагодарном семействе хотя бы немного самостоятельности. Единственный аргумент, который подействовал на нее, это что Богдан теперь живет с отцом и его надо чем-то кормить. Лена и кормила. Принципиально – только Богдана и Ринго. Роману за прошедшие пару месяцев даже кофе не сварила ни разу. Искать другую домработницу Моджеевский не хотел – тоже принципиально. Потому что он очень тяжело отвыкал от одних людей и привыкал к другим в близком кругу общения, который не касался бизнеса.

Так и жили теперь мужским коллективом – Ромка, Бодька и Ринго. Пришлось вспоминать молодость, когда он даже стрелки на брюках гладить умел.

Однажды о Жене напомнила Нина. Вряд ли нарочно. И вряд ли вообще хотела бы каким бы то ни было образом тыкать в него несложившимся браком в свете всего произошедшего.

Сначала она месяц молчала после его дня рождения, потом Бодька от нее уехал, и это стало поводом для того, чтобы прервать молчание. Впрочем, теперь тон их общения изменился, вернулся к изначальному, холодноватому, отстраненному... иногда язвительному, если Нина бывала не в духе. Она спрашивала о сыне, периодически предлагала тому вернуться. Сдержанно отвечала на вопросы Романа о Тане, которая, впрочем, когда ей было что-то нужно, звонила сама. Можно было бы считать, что они отмотали назад время и никакой Евгении Малич и его намерения на ней жениться не было, если бы не присутствие Богдана на даче. И если бы не полное равнодушие Моджеевского-старшего к бывшей жене. Раньше ее язвительность его ранила, теперь были проблемы посерьезнее.

К зиме Нина, чувствуя, что он стал совсем чужим, вышла из берегов. Была годовщина их брака, и она решила его по этому поводу поздравить. Естественно, не вполне трезвая. И конечно, совершенно бесшабашная по этому поводу. Пожелала, чтобы все у него было шоколадно. Потом поинтересовалась, любит ли он шоколад. Потом добавила, что даже не знала, что он так любит шоколад. И еще, чтобы темная полоса в его жизни была связана только с ним. С шоколадом.

«Жаль, что твоя великая любовь оказалась не такой уж большой любительницей сладкого!» - напоследок заявила Нинка, рассмеялась и отключилась. Роман еще долго прижимал телефон к уху и не мог убрать его в сторону. На том конце женщине, с которой он прожил двадцать лет, было плохо.

Впрочем, ему тоже было дерьмово. Удар Моджеевский принял для себя. Он не знал, как это чудо сотворил его пресс-центр, но после скандала с мулаткой (угораздило же) трепали их имена недолго, а Женю, насколько он знал, вообще не трогали. Нина же решила, что Евгения Малич бросила его после измены. Все так решили. Роман не стал разубеждать. Быть накрытым волной всеобщего осуждения ему как раз не привыкать.

Но так хотелось знать, как Женя отреагировала на всю эту грязь? Как-то же должна была! Ведь невозможно, чтобы было прямо-таки все равно. Если уж его самого потряхивало от того, во что вляпался!

Но тишина между ним и Женей никогда не была глуше, чем в том чертовом декабре, когда все вокруг кричало о ней. Или это он сам себе придумывал поводы?

В середине месяца, когда народ вокруг уже активно мельтешил с подарками и планами на рождественские праздники, Ромка занял выжидательную позицию и никуда не рыпался. К концу года, как обычно, навалилось столько работы, что он едва успевал оторвать нос от компьютера. Друзья звали встретиться на праздники и пропустить по рюмке-другой. Партнеры или потенциальные партнеры, в зависимости от уровня понтов – приглашали на какие-то вечеринки, благотворительные концерты и рауты. Борисыч бухтел, что лучше б Ромке слетать куда-нибудь в теплые края, оторваться уже до конца, выпустить пар, перебеситься, авось полегчало бы. Черт его знает, насколько кислым было выражение лица олигарха Моджеевского, что ему его собственный начальник службы безопасности такое советует.

А Фролов – на то и Фролов, чтобы вызывать Ромино недовольство.

Началось все безобидно. За обедом, который они ели в его кабинете во время обсуждения следующего шага в направлении интеграции с европейским рынком. На следующий год были намечены те еще вершины, жаждущие быть покоренными. И они бы обязательно всячески проанализировали каждую из них, если бы в какой-то момент у Фролова не зазвонил телефон.

- Да, Жанна Леонидовна, - радостно закивал трубке Виктор Валентиныч, как известно, после Раечки любимой своей женщиной считавший Жанночку – главного бухгалтера. – Что там у вас случилось?

Ромка подпер кулаком щеку и отвлекся от своего супер-исполнительного-директора, уныло ковыряя салат в тарелке.

- Да я вас умоляю, дорогая Жанна Леонидовна, ну и что, что звонят? – продолжал, между тем сюсюкать с главбухом Фролов. – Сегодня какое число? Пусть календарь сверят. Мы коммерческая организация, какое нам дело до работы казначейства. Мы можем хоть двадцать девятого под елку перечислить, остальное не колышет. У нас есть куда более первостепенные задачи, чем эти попрошайки от образования!

На последней, довольно-таки сильно резанувшей по слуху фразе Моджеевский, словно проснувшись, поднял голову. И даже взгляд его оживился и заблестел, чего за генеральным давненько не водилось.

- Да, конечно, Жанна Леонидовна, так и передайте университетской бухгалтерии. Заплатим, потом, по сроку! – продолжал вещать Фролов, по незнанию подписывая себе приговор, поскольку Роман уже и встал во весь рост, продолжая выслушивать его разглагольствования. А потом, когда наткнулся на глаза начальства, отличающиеся в эту минуту своим фирменным прищуром, едва сглотнул – так внезапно пересохло в горле.

После чего осторожненько попрощался и, практически безропотно принимая свою дальнейшую участь, печально вздохнул.

- Кто денег просит? – счел нужным уточнить Роман, прежде чем начать экзекуцию.

- Политех.

- На что?

- На вашу именную стипендию.

- Почему не платим?

- Да платим мы! – в последней попытке оправдаться взвился Фролов. – Но у нас сроки позволяют и позже это сделать по договору! Сейчас, Роман Романович, есть и поважнее дела, конец года, выплаты по контрактам… а эти теребят! Вот чего они теребят? Давно у них аудит проходил? Когда такое было, чтобы мы не платили? Сроки же… пусть сами читают.

Ромка поджал губы и нахмурился. Женя вряд ли звонила бы лично по поводу финансирования. Нет, не Женя. И не главдракон… тьфу ты! – Любовь Петровна, в смысле. Этой не по чину. Может, Таша? Усердно переваривая эту мысль, Моджеевский направился к окну. Взрослый, блин, мужик. Можно даже сказать, старый. Других дел нету, кроме как вот это все?