Стальной сапог (СИ) - Авраменко Александр Михайлович - Страница 31

Марка вывели на помост уже ближе к обеду, когда почти всех распродали. Перед этим хозяин-араб долго присматривался к славу, но молчал. Наконец, махнул рукой, давая разрешение, и раба выставили на продажу. Под оценивающими взглядами было… неуютно, что ли. Марк физически ощущал их, как нечто липкое и противное, словно новая грязь нарастала ещё больше на тело, и так покрытое толстым слоем грязи, но держал каменное лицо, изо всех сил сдерживая свои эмоции.

– Пол гривны даю!

Раздался первый крик кого-то из покупателей. Затем подал голос другой:

– Половину гривны, и ещё четверть!

– Ха! Да он сдохнет раньше, чем отработает! Что хоть умеет то?

Араб не выдержал, выскочил на помост к рабу и ухватил скованную руки, Марк с удивлением ощутил, как руки продавца скользнули по характерным мозолям, на округлом лице появилась довольная улыбка, и он заорал:

– Воин умелый! Сильный! Умеет обращаться с лошадьми…

…Тьма! Откуда тот догадался?! Впрочем, наверняка не первый раз торгует людьми… Видимо, что-то всё-таки скользнуло по лицу слава, потому что араб вдруг чуть отошёл в сторону, но кричать тише не стал:

– Смотрите, какой сильный! Ещё неделю назад был при смерти! А сейчас стоит твёрдо, смотрит хорошо! Гривну!

– Загнул, арап! Половину и две полушки!..

…Надо отдать должное купцу, торговался тот умело. Наконец кто-то из покупателей выскочил вперёд, сам соизволил подняться на помост. Приблизился к Марку, прогудел низким басом:

– Руку дай! Или по нашему не разумеешь?

Слав молча поднял скованные цепью руки. Покупатель, плотный, коренастый, с окладистой бородой, ухватил одну из ладоней, попытался продавить плотные мозоли от рукоятей воздухолёта, на мгновение задумался, потом громогласно объявил:

– Я, Вышата, подтверждаю – сей раб воин! Но ему не меч знаком, а нечто другое, скорее всего, копьём владеет, либо рогатиной…

И неожиданно нанёс удар прямо в лицо Марку. Тело среагировало привычно, слав чуть присел, пропуская удар над головой, одновременно с маху въехал сцепленными руками по по правому боку. И едва не взвыл – под богатой шубой на новгородце был панцирь. Скривился от боли, а купец довольно рассмеялся, но тут же оборвал смех, довольно дружелюбно хлопнул слава по плечу:

– Добрый воин! И речь нашу разумеет! Как зовут?

– Марк. Марк фон Мауберг.

– Немец?

– Я, я!

– Да не ты! Тьфу, леший тебя побери…

Отвернулся вновь к собравшимся, снова повысил голос:

– Речь нашу разумеет, но не говорит!

– Научится!

…Торг продолжался ещё примерно полчаса, пока слава не продали за невероятную цену в одну полную новгородскую гривну новгородскому купцу Малюте Иванову, проживающему на Славенском конце, входящему в Ивановскую сотню…

– Прибыли!

Заскрипели массивные ворота из дубовых плах, раскрываясь при появлении хозяина усадьбы, и Марк с интересом посмотрел внутрь узкого, едва-едва пройдёт гружёный воз, проёма. Первое, что бросилось ему в глаза, относительная свежесть постройки. Дерево ещё не приобрело серости старости, свойственной нескольким домам, попавшимся ему по дороге. Лет двадцать, может, чуть больше. Двор окружал довольно высокий частокол, или тын, как говорили местные, из довольно толстых, в две пяди толщиной заострённых брёвен, вкопанных в землю. Удалось рассмотреть, что недалеко от верхних концов столбы просверлены, и в отверстия вставлены балки, толщиной в три четверти, примерно, разумеется, пяди… Его хлопнули по плечу, отвлекая от любопытства:

– Пошли, немец!

Дёрнул головой, послушно последовал за челядью внутрь мощёного брёвнами двора, куда уже высыпала многочисленная боярская челядь и домочадцы. Впрочем, внутри было куда интереснее: во-первых, большой, высокий, как он понял, чуть ли не в три этажа рубленный из древесных стволов дом с очень маленькими и узкими оконцами со вставленными в них рамами из свинца и слюдяных пластин. Скорее, даже бойницами, чем окнами. Света такие оконца давали чуть-чуть в самый солнечный день.

Рядом с главным, как он понял, домом, возвышалось нечто вроде четырёхгранной башни, опять же из толстых брёвен, правда, на этаж выше, чем тот, и под двускатной, хитро закрученной крышей, крытой, в отличие от других строений во дворе, деревянными пластинками, вырезанными шестигранниками, и такими же крошечными оконцами. Ещё четыре, как насчитал Марк, небольших постройки, крытых деревянными плахами, стоящими у западной стены тына. Судя по всему, хозяйственными, поскольку от них доносился густой запах навоза и птичьего помёта… Впрочем, полюбоваться на боярский двор всласть ему не дали, подведя к крыльцу под навесом из тех же деревянных плах, на котором в резном кресле уже восседал сам глава семейства, и… его новый хозяин, уже успевший снять высокую бобровую шапку и отдуваясь, пьющий из резного деревянного ковшика нечто ароматное и, похоже, холодное, поданное ему одетой в длинное, до пола, богато вышитое платье невысокой полной женщиной в круглой шапочке, обвязанной сверху опять же шитым золотом платком. Несколько мгновений ничего не происходило, все ждали, пока боярин допьёт, как узнал уже позже Марк, квас, и отдаст ковшик своей супруге, затем вытрет рот опять же, богато вышитым полотенцем, поданным ему маленькой простоволосой девчушкой в таком же по фасону, как и у хозяйки, но куда проще выглядевшем платье, из челяди, затем зелёные глаза хозяина усадьбы обратились на слава. Густым басом тот прогудел, обращаясь ко всем собравшимся:

– Купил я намедни нового холопа, из немцев. Баяли, воин он. Вот и будет двор наш сторожить, если, конечно, не обманули меня.

Фон Мауберг усмехнулся про себя – не обманули, боярин. Не волнуйся. Впрочем, лицо новоявленного холопа оставалось неподвижным. Боярин помолчал, затем шевельнул губами:

– Эй, там, покличьте Оладью, да принесите две оглобли.

Кто-то из собравшихся бросился внутрь построек. Марк терпеливо ждал. Ещё пара минут, и во дворе появилось новое действующее лицо, и не одно, как он понял. Высокий, широкоплечий новгородец, все движения которого выдавали опытного воина. За ним поспешал просто одетый, светловолосый отрок, несущий на плече два недлинных, но прочных деревянных ствола толщиной в запястье. Кроме того в одном из крошечных окошечек башни забелели чьи-то лица. Слав чуть дёрнул краешком губ, означая кривую улыбку. Отрок, несущий оглобли, отдал одну новоприбывшему воину, затем подбежал к новичку, сунул ему в руки остаток своей ноши. Руки действовали сами. Марк прикинул вес, нормально. Попробовал крутануть оглоблю, приноравливаясь к балансу. Терпимо. Ну, во славу Истинной Троицы…

…Оладья сплюнул кровавую слюну из рассечённого рта, не заметив, что та повисла алой нитью на бороде. Такого опытный воин не ожидал. И не мог ожидать! Ничего привычного ему по прежним боям, даже близко с подобным сталкиваться не приходилось. А выносить позор на глазах боярина Малюты… Осерчает, выгонит с позором, ославит на весь господин Великий Новгород, и куда ему деваться? Но… Обречённо мотнув головой, снова устремился вперёд, чтобы в следующее мгновение перед глазами вспыхнули искры, раздался сухой треск и наступила всепоглощающая тьма. Ещё успел удивиться, откуда тьма, коли ясный день на дворе, и всё… Очнулся уже лёжа на полатях в людской, с забинтованной головой и густо облепленными снадобьями губами, рассечёнными едва ли не в первые мгновения потешного боя, оглоблей немца.

– Проснулся, батюшка Оглобля? Ты лежи, лежи, не вставай! И говори поменьше, тебе губы только сшили. Всё на живую нитку. Если попить хочешь, просто рукой махни, я принесу.

Засуетилась возле него дворовая девчонка Парашка. Вечно голодная и тощая, как волк зимой. Шевельнул пальцами, и это движение неожиданно вызвало резкую головную боль. Холопка сорвалась с места, умчалась в открытую дверь, чтобы почти тут же вернуться с ковшом прохладной воды и коровьим рогом. Воткнула последний в ковш, конец поднесла к обмазанным губам воина. Чуть приподняла, напрягшись, голову Оладьи. Тот жадно потянул, и, ощутив благословенную влагу, блаженно застонал. Хвала Богу, что девчонка поняла его стон правильно, не став с испугу убирать воду. Наконец, напившись, шумно выдохнул, и Параша осторожно, стараясь не вызвать последствий, опустила голову раненого на подушку. Унесла ковшик и рог, вернувшись, снова уселась на пол возле кровати, затараторила: